А когда узнаем, вы сможете проделывать свои эксперименты с электродами не
на ощупь, не вслепую, как сейчас. И смешно обижаться, честное слово! Не
обижаются же физиологи на физиков за то, что они изучили законы
преломления света в линзах и этим помогли понять устройство глаза!
- Вы скажите вот что: нужно человеку переделывать самого себя или не
нужно?
- Нужно. Только я думаю, что по-настоящему такая переделка будет
возможна лишь при другом общественном устройстве. Без войн и эксплуатации.
- Шамфор, что это с вами! - Профессор Лоран смотрел на него с искренним
изумлением. - Вы просто помешались на политике.
- А вы - на политической слепоте! - Шамфор вскочил. - Знаете, Лоран, я
пойду, а то мы поссоримся! Мне и пора, кстати.
- Ну, сядьте! - Профессор Лоран встал, положил ему руки на плечи. -
Нельзя же нам так расставаться. Не будем говорить о политике, вот и все.
Разве мы что-нибудь понимаем в цивилизации, которую сами создали?
- Если уж не говорить о политике, так не говорить, - проворчал Шамфор,
садясь. - Можете быть уверены, что в ваших рассуждениях нет ни капли
оригинальности. Вы повторяете чужие слова и прикрываетесь ими от
действительности.
- Ну, пусть будет так! - согласился профессор Лоран. - Пусть будет
по-вашему, Шамфор. Если б вы только знали, до чего мне все это
безразлично! Чужие слова... мои слова... мне сейчас просто не до этого,
доймите, чудак! Скажите мне лучше вот что: почему вы отрицаете мой путь?
Ведь, по существу, вы его осуждаете? С самого начала было так, еще когда
мы работали с Сент-Ивом.
- Ваше дело было переубедить меня и всех скептиков! - пожав плечами,
сказал Шамфор. - Но вы этого не сделали, а только окончательно запутали
все дело. Представьте, например, что геолог отправился в Гималаи искать
какое-то ценнейшее месторождение. Он долго бродил в опасных и совершенно
неисследованных местах, истратил массу сил и в конце концов поймал живого
снежного человека... Сенсация! Все потрясены! Ну, а как же все-таки с
ценнейшим месторождением? Да по-прежнему! Этот геолог так ничего и не
узнал: он увлекся погоней за снежным человеком.
- Остроумно, ничего не скажешь! - засмеялся профессор Лоран. - Но я
решил не обижаться. Я хочу добиться ответа. Ведь не можете же вы всерьез
считать, что принципы работы головного мозга способны постичь только
физики, что химикам и физиологам тут делать нечего? Ну, пускай я
действовал неправильно, пускай я гнался за внешними эффектами, как вы
считаете. Но это моя личная ошибка, и она не порочит всего пути в
принципе. Как же можно обойтись без физиологических опытов с мозгом? И при
каких условиях можно добиться лучших, более точных результатов? Опыты на
живых, здоровых людях? Это практически нереально. Исследование мозга
только что умерших? Но необратимые изменения в нервных тканях наступают
уже через три-четыре минуты после смерти. Опыты на животных? Но Павлов уже
дошел здесь почти до предела, многого к его выводам не прибавишь. И ведь
он сам хорошо понимал все несовершенство этих опытов. Вы же знаете, как он
жаловался на то, что мозг при опытах жестоко травмируется и изучается уже
в патологическом состоянии. Операция - травма, заживление раны - травма,
рубец - новая травма, да и какая подчас серьезная: почти у всех собак
Павлова начинались при образовании рубца судороги, потому что рубец
стягивал, давил, калечил мозг." Как же при таких условиях изучать работу
сложнейших, легко ранимых нервных функций? Это же все равно что отрезать
человеку ногу, а потом пробовать судить о его походке или о способностях к
танцам! Не говоря уже о том, что психика человека несравнима по сложности
с психикой собаки... Что же еще? Попытка отводить биотоки от нервных
центров, раздражая отдельные участки мозга? Но ведь это тоже работа
вслепую. Это все равно что пытаться понять принципы работы вычислительной
машины, следя за тем, как вспыхивают лампы и работают реле.
- А ваши опыты - не травма для мозга? Выращивать мозг сначала в
искусственной среде, в полной изоляции от организма, которым он должен
управлять, то есть не давать развиваться основным его функциям, в том
числе и важнейшему механизму обратной афферентации, - это что означает?
Разве это можно назвать хоть относительно нормальными, не травмирующими
условиями? И, наконец, ваши опыты со вживленными электродами - чем они
отличаются по сути от опытов с отведением биотоков? Разве вы-то не
работали вслепую? Разве вы добились точных, надежно проверенных
результатов?
- Но ведь я добился специализации функций, - тихо сказал профессор
Лоран. - Разве это не ответ - Мишель и Франсуа?
- Послушайте, Лоран, но ведь это единичные случаи, а не серия
экспериментов! Это же может быть случайностью, вы сами понимаете! И потом
- ни Мишель, ни Франсуа не могут служить доказательством хотя бы потому,
что они не представляют собой полноценные человеческие организмы. Это
опять искусственная изоляция от нормальной среды. Живой организм -
нераздельное целое. Снимая или приглушая многие его функции, разве можете
вы не разрушить его естественную гармонию, разве можете сохранить все
богатство и сложность ассоциаций? Развитие одних функций за счет отмирания
других, не менее важных, - это ведь не выход из положения...
- Но, Шамфор, разве в нашем обществе нет специализации функций? Я уж не
говорю о рабочих конвейера, шахтерах или, допустим, о горцах, привыкших к
головокружительным тропам и разреженному воздуху высот. Но ведь длительное
занятие любым трудом влечет за собой усиленное развитие одних функций и
угнетение, а то и полное почти угасание других. Я уж не говорю о себе - от
последствий такой жестокой специализации даже вы пришли в ужас. Но кто
угодно: грузчик или пианист, конторщик или врач - каждый развивает в себе
одно за счет другого. И условия жизни у многих обитателей нашей планеты
так жестоки и неестественны с точки зрения физиологии - ну, и вашей
любимой социологии, что...
- Это казуистика, Лоран. Речь идет о приблизительной норме, а не о
резких и порой ужасных отклонениях от нормы, какое бы распространение ни
приобретали они в нашем жестоком мире. Я понимаю, что люди в гитлеровских
лагерях уничтожения находились в ряде случаев, пожалуй, в еще более
неестественных и ужасных условиях, чем ваши питомцы. Но ведь никому и не
пришло бы в голову утверждать, что режим такого лагеря хоть отчасти близок
к нормальным условиям человеческой жизни.
- Я все-таки вас не понимаю, Шамфор, - сказал после паузы профессор
Лоран. - Что вы хотите доказать? Что я не все открыл, не все проверил, не
все обосновал? А кто это сделал? Ведь даже после великолепно поставленных,
очень тщательно продуманных многолетних опытов Павлова все-таки в
физиологии высшей нервной деятельности осталось бесконечное множество
нерешенных вопросов. Почему же вы так строги именно ко мне?
- Лоран, вы просто хитрите! - возмутился Шамфор. - Ну при чем тут
Павлов? Конечно, его опыты с собаками не дали и не могли дать полного
представления о механизме высшей нервной деятельности человека. Но Павлов,
помимо всего прочего, оставил науке точные, прекрасно разработанные
методы! То, что он применял комплексы раздражителей и анализировал ответы
мозга на эти воздействия, дало возможность изучать алгоритмы работы мозга
как функциональной системы. Ведь именно на этой основе нейрофизиологи
стали добиваться выработки сложных систем условнорефлекторных реакций
вместо одиночных условных рефлексов. И мне, как вы понимаете, очень
помогло то, что сделал Павлов. А ведь его опыты на вид, да и по сути дела,
далеко не так эффектны, как ваши! Но что доказывает существование Мишеля
или Поля, хотел бы я знать? Что это даст науке, кроме самого факта их
существования?
- Мне не хочется больше с вами спорить, Шамфор, я слишком плохо себя
чувствую, - сказал профессор Лоран, полузакрыв глаза. - Да вы, по-моему, и
сами понимаете, что перегнули. То вы говорите, что учитываете условия, в
которых я работаю, а то начисто о них забываете. А ведь эти условия со
счетов не сбросишь, будьте же благоразумны! Вы спрашиваете, что я дал
науке, кроме факта существования Мишеля, Поля и других? А разве этого
факта действительно так уж мало для одиночки? Будьте справедливы, Шамфор!
Кто может больше, пусть делает больше. А я сделал, что мог: доказал
реальность того, что большинство - да почти все! - считают совершенно
невозможным. Я надеюсь, что меня не обвинят в излишнем самомнении, если я
скажу, что это много, даже очень много для одного человека, какие бы
просчеты он при этом ни допустил. Справедливо ли меня упрекать, Шамфор?
Разве я жалел силы, разве я щадил себя? Вы же видите, во что я
превратился!
Шамфор вскочил. Губы его вздрагивали.
- Простите меня, Лоран, я в самом деле дубина и олух, - горячо сказал
он. - Я даже не понимаю сейчас, как я мог... Вы в таком состоянии... и
вообще...
- Да бросьте, Шамфор, - сказал профессор Лоран. - Я слишком устал,
чтобы всерьез волноваться даже из-за самых тяжелых обвинений. Так что не
терзайтесь особенно... Дюкло, налейте-ка ему чаю покрепче.
Некоторое время все молчали. Шамфор, насупившись, смотрел в свою чашку
и тихо барабанил пальцами по ручке кресла. Профессор Лоран, откинувшись на
спинку кресла, не то дремал, не то о чем-то раздумывал; лицо его было в
тени. Альбер не смел поднять глаз: когда спорили Шамфор и Лоран, ему
хотелось встать и уйти, но он так и не решился, а теперь ругал себя за
это.
Шамфор допил чай и начал прощаться.
- Я постараюсь сделать все как можно скорее, - сказал он. - Хотя бы для
того, чтоб вы пораньше разделались с этой операцией и отправились
отдыхать.
- Правильное соображение, - усмехаясь, ответил профессор Лоран.
Шамфор остановился у порога. Он колебался.
- Послушайте, Лоран, - тихо сказал он, вернувшись. - Я все же очень
советую вам: поосторожней с Полем. Не забывайте, что он... ну, что он
человек!
- Вы в самом деле так думаете? - с интересом спросил профессор Лоран.
- А как же еще можно думать? Лоран, ваше поведение в этом смысле не
только жестоко, но и опасно. Будьте осторожны, говорю вам!
- Хорошо, хорошо. - В голосе профессора Лорана был легкий оттенок
нетерпения. - Думаю, что вы порядком преувеличиваете, Шамфор, но обещаю
подумать.
- А в общем, дело ваше, - пробурчал Шамфор и, сутулясь, шагнул через
порог.
- Я хотел бы немного проводить мсье Шамфора. Можно? - спросил Альбер.
- Почему же нельзя? - Профессор Лоран откинулся на спинку кресла и
закрыл глаза.
Шамфор медленно брел к калитке. Он ничуть не удивился, увидев Альбера.
- Решили прогуляться? - рассеянно спросил он.
Альбер пробормотал что-то невнятное.
Лязгнули тяжелые засовы калитки, откуда-то из-за угла рванулся
навстречу теплый сырой ветер. Улица была черная, влажно блестящая, в ней
расплывались бледными туманными пятнами освещенные окна и ореолы редких
фонарей.
Они долго шли молча. Альбер уже хотел было повернуть назад: ему
показалось, что Шамфор сердится. Но тот, словно что-то вспомнив, посмотрел
на Альбера.
- Вы куда, собственно? - спросил он.
- Так просто... - смущаясь, сказал Альбер. - Хотелось пойти с вами...
- Со мной? - Шамфор улыбнулся, смешно выпятив свои толстые губы. - Ну и
чудак же вы, мой мальчик! В вашем возрасте надо ходить с девушками, а не
со стариками.
- Я не возражаю против девушек, - несколько ободрившись, сказал Альбер.
- Но в данном случае девушки вряд ли мне помогут. Я хотел бы узнать, что
вы посоветуете делать... мне и вообще всем нам.
Шамфор быстро взглянул на него и хмыкнул:
- Самый лучший совет, какой я могу вам дать по этому поводу, очень
прост: бегите без оглядки от Лорана! Но вы такой совет не примете, я знаю.
- Не приму, конечно, - сказал Альбер.
- Ну, а все остальное, что я могу сказать, мало чего стоит. Будьте
осторожны. По-человечески обращайтесь с Полем, да и с остальными тоже.
Одергивайте Мишеля, не давайте ему командовать. Но и тут будьте осторожны,
не раздражайте его.
Альбер долго думал.
- А почему все так сложилось у профессора? Почему он сам не понимает,
что делается с Полем, например?
- Ну, Лорана легко понять! Он долгое время был уверен, что его создания
полностью ему подвластны. Потом, когда начались опыты со стимуляторами и
электропроцедурами и питомцы начали бунтовать, он думал, что вся беда в
неправильной дозировке, непродуманном сочетании средств и так далее. Вот
он до сих пор и не может полностью отрешиться от своих первоначальных
представлений. И не хочет понять, что эти существа стали людьми - пускай
неполноценными, больными или дисгармонично развитыми, но людьми. А из-за
этого может произойти катастрофа. Вы это понимаете?
- Не совсем. Профессор Лоран - гениальный ученый. И не сразу же все это
произошло. Как же так?
- Мой мальчик, вы удивительно наивны. Даже самые гениальные отцы часто
не умеют замечать, что их дети становятся взрослыми. А что касается
науки... бог мой, не только у отдельных ученых, а у целой отрасли науки
иной раз бывают такие удивительные заблуждения... Да вот хотя бы такой
пример: физиологи всего мира, проделывая бесконечное количество опытов над
животными, целые века не замечали очень простой и очень важной функции
нервной системы - обратной афферентации.
Альбер силился вспомнить. Ему было стыдно: до чего прочно позабыты
университетские лекции!
- Обратная афферентация - это... - начал он и запнулся.
- Обратная афферентация, дорогой мой, - Шамфор заговорил гораздо
оживленней, словно обрадовавшись, что удалось переменить тему разговора, -
это сигнализация о полезности действия. Это абсолютно необходимое условие
существования всякой функциональной системы: и живого организма, и
человеческого общества, и автоматически регулируемой машины. Вы не
огорчайтесь, что не можете вспомнить, в чем тут дело: наличие обратной
афферентации хоть никем теперь не отрицается, но до сих пор как-то мало
учитывается. Лоран, конечно, должен был говорить вам об этом в
университете, но...
- Профессор Лоран не вел у нас основного курса, а по лабораторным
занятиям я что-то этого не помню...
- Да говорю вам - ничего удивительного! Я вам скажу, если хотите, в
каких работах можно прочесть о сущности обратных афферентации. А вкратце -
речь идет вот о чем. О рефлекторной дуге Декарта вы, конечно, помните? Ну,
если оставить в стороне его представления о нервах-трубочках, по которым
проходят от мозга к мышцам "животные духи", и тому подобное, то Декарт
более трехсот лет назад с удивительной четкостью обрисовал почти весь
механизм связей центральной нервной системы с окружающей средой: принятие
сигналов через рецепторы, работа анализаторов - и ответное действие.
Человек коснулся рукой горячего предмета, нервы сигнализировали в мозг -
человек отдернул руку. Так? Да, конечно. Но все ли поведение животных, а
тем более человека объясняется этой гениально простой рефлекторной
теорией? Нет, вовсе нет. Ведь что помогает сохранять и продолжать жизнь
отдельного существа или общественной организации? Наличие биологической
полезности его действий, мой мальчик, запомните это. Если б появилось
существо, которое, подобно Грибулю из народной сказки, боясь промокнуть
под дождем, бросалось в воду, а боясь обжечься, лезло в костер, оно бы
долго не прожило и не оставило бы после себя жизнеспособного потомства.
Всякий саморегулирующийся организм обязательно получает информацию о
степени полезности своих действий. Иначе он не сможет правильно
действовать, не сможет существовать. Он должен выбирать из всех вариантов
поведения самый правильный, самый полезный. А судить о том, какое действие
дает наибольший полезный эффект, можно лишь при помощи механизма обратной
связи. Это вам понятно?
- Да, но как же тогда обстоит дело с безусловными рефлексами? - спросил
Альбер.
- Ну, в безусловных рефлексах аппарат обратной афферентации, конечно,
не возникает в результате индивидуального опыта, он закрепляется в нервной
структуре данного вида живых существ на протяжении целых эпох
исторического развития. Мальку или головастику, только что вылупившемуся
из икринки, не надо заново учиться двигаться под водой, так же как
новорожденному ребенку не приходится учиться дышать. Но все условные
рефлексы возникают и закрепляются только при помощи проверки результатов
действия, оценки его полезности...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг