такое. (Так примерно я ощущал окружающее тогда, в первые дни после того,
как получил зрение. Сейчас мне трудно полностью воссоздать свои тогдашние
ощущения: они хаотичны, смутны и лишены ощутимой логики. Главное - они не
выражались в словах, и потому особенно трудно уловить и передать их.)"
Альбер опустился на стул, продолжая читать. Что-то заставило его
поднять глаза, он встретил взгляд профессора Лорана и, мучительно
покраснев, выронил листок.
- Ничего, читайте, это интересно, - безучастно сказал профессор Лоран и
снова закрыл глаза.
Альбер, приложив руки к горящим щекам, с минуту смотрел на него: он,
по-видимому, заснул. "В самом деле, ведь это научные записи, что тут
такого, - сказал он себе. - Плохо только, что я заранее не спросил
разрешения..."
Но, прочитав еще десяток-другой страниц, он понял смысл загадочных
предупреждений Мишеля: "Я записывал все подряд". По мере того как мозг
Мишеля получал все больше информации от внешней среды, его способность
анализировать возрастала. Это, должно быть, отчасти походило на ощущения
грудного ребенка - конечно, лишь отчасти, потому что мозг Мишеля к тому
времени, к которому относилось начало записей, был неизмеримо более
развит, чем мозг новорожденного, а вместе с тем он вначале не имел зрения,
да и слух, по-видимому, получил не сразу. Было необычайно интересно
следить по этим педантичным записям, как постепенно познается мир - очень
ограниченный, тесный, но полный неисчерпаемого разнообразия для того, кто
впервые начинает слышать, видеть, говорить, потом медленно и неуверенно
передвигаться.
И вот, по мере того как сознание Мишеля развивалось, по мере того как
он, оставаясь еще неподвижным и безгласным, стал многое понимать, в
записях начали появляться такие фразы, читая которые Альбер смущенно
поглядывал на профессора Лорана - может быть, это ему не следовало
читать... Но тот спал, а материал был слишком необычайным, и Альбер,
поколебавшись, продолжал читать:
"Сегодня близко от меня разговаривали двое. Я знаю, как их зовут.
Высоким звучным голосом говорит Мадлен. У Клода голос ниже, глуше, он мне
приятней. (Я тогда еще не понимал разницы между полами. И ничего не
понимал из их разговора. Это - чисто механическое запоминание и
воспроизведение. Когда звуки удалялись, я переставал их воспринимать.
Поэтому я помню только разговоры, происходившие вблизи от меня.) Мадлен и
Клод, очевидно, смотрят на меня, я их вижу плохо, как смутные цветовые
пятна. Клод говорит: "Анри и Жюльен напрасно занимаются этим. Даже если
можно вырастить вполне нормальный мозг отдельно от всего организма,
которым он призван управлять, то как можно присоединить его потом к чужой
нервной системе, и без того жестоко травмированной? Как восстановить
нервные пути? Да и главное - ведь в нервной системе необратимые изменения
начинаются уже через три-четыре минуты после наступления клинической
смерти. Какой же смысл проделывать сложнейшую операцию, если она заранее
обречена на неуспех?" Голос Мадлен: "Все-таки это чудо, то, что они
делают. Но, по-моему, у них какие-то другие цели, не те, что у всех нас".
Клод: "Мне тоже иногда так кажется. А ты не пробовала спросить?" Мадлен:
"Я ведь почти не вижу Анри за последнее время. Он часто остается на ночь
здесь вместе с Сент-Ивом, а утром, когда он приходит, я уже тороплюсь в
клинику... И вообще мы мало говорим". Клод: "Я многого не понимаю в тебе,
Мадлен... Если все это так..." Мадлен: "Не стоит об этом говорить. У нас у
всех общая цель. И лучше всего пока молча работать... Посмотри, ведь по
размерам это уже мозг взрослого человека. И большой вдобавок". Клод:
"Неполноценный. Мозг, почти не имеющий рецепторов, лишенный речи и
движения, с неразвитой обратной афферентацией, - разве это мозг? Годовалый
ребенок, еле научившийся ходить и лепечущий первые слова, - бог перед этой
неподвижной немой нервной тканью. Нет, это нелепая затея, Мадлен, и наш
долг - убедить Анри и Жюльена бросить свою сепаратную линию. Они ведь
стали манкировать общими опытами, это уже всем заметно".
На следующих страницах опять несколько раз воспроизводились разговоры
Мадлен и Клода. "Мадлен - это, должно быть, жена профессора Лорана, -
думал Альбер. - Ведь Раймон говорил, что жена его оставила. Жюльен - это,
конечно, Сент-Ив. Кто такой Клод? Вот опять они разговаривают: очевидно,
наедине. Перед этим - общий разговор о блестящей операции пересадки
печени".
"Клод говорит громче обычного: "Это, наконец, нелепо! Если Анри не
хочет работать с нами, пускай прямо скажет! Но так дальше нельзя!" Мадлен:
"Я думаю, ты несколько преувеличиваешь. Анри продолжает интересоваться
общими делами лаборатории. Но у него странный и очень трудный характер.
Потом - он ведь не хирург, и его наша блестящая операция не так радует,
как нас с тобой. Мы - практики и радуемся, что спасли еще одного человека.
А для него это - лишь случайно удавшийся опыт, который вовсе не
доказывает, что мы научились побеждать биологическую несовместимость. Он
ответил тебе грубо, нелепо, я очень огорчилась. Но кто знает, может быть,
он видит..." Клод: "Ничего он не видит, уверяю тебя, ему ни до чего нет
дела. Если б кто-нибудь из нас внезапно умер, даже ты, его по-настоящему
взволновало бы одно: не удастся ли тут же, на месте, вскрыть череп и
посмотреть еще теплый мозг!" Пауза. Голос Мадлен, тихо: "Ты несправедлив к
Анри. Он целиком поглощен наукой, это правда, он позабыл обо всем, но не
нам его за это порицать..." Клод: "Разве ученый, даже самый гениальный,
имеет право не быть человеком?" Мадлен: "Не знаю, Клод. Но он находится в
таком страшном, сверхчеловеческом напряжении. Он просто не может ни о чем
думать. Для него существуют только опыты. И Жюльен..." Клод: "Еще бы! Без
Жюльена ему с этим не справиться! Но человеческое обаяние Жюльена Сент-Ива
для него не существует, уверяю тебя. И, если понадобится, он с легким
сердцем пожертвует своим товарищем". Мадлен: "Ты жесток и несправедлив".
Клод: "А ты? Что тебя с ним связывает? Ну, что?" Мадлен: "На такие вопросы
трудно ответить. Мы прожили с Анри семь лет. Мы были счастливы. Так легко
этого не забудешь. И ты не должен торопить меня. Мы не дети".
Альбер отложил листы. Ему стало стыдно. Надо было остановиться раньше,
но кто знал...
- Все равно... - Профессор Лоран заговорил так неожиданно, что Альбер
вздрогнул. - Все равно вы это узнали бы... да и какая разница...
Он протянул руку к листам. Альбер почему-то впервые заметил, как
изменились эти сильные, прекрасно вылепленные руки: кожа стала желтоватой,
как воск, пальцы исхудали так, что на них четко проступали суставы. Альбер
с тревогой подумал, что диагнозу Мишеля, пожалуй, доверять не стоит. Он
взял профессора Лорана за руку: пульс был очень слабый и неровный.
- Я понимаю, что сюда нельзя вызывать врача, - сказал Альбер. - Но если
мы снесем вас вниз и достанем такси?
- Думаю, что в этом пока нет необходимости. - Профессор Лоран быстро
поглядел на него. - А почему вы вдруг об этом заговорили?
- Мне не нравится ваш вид. И пульс плохой.
- Надо, по-видимому, отлежаться. Перенапряжение плюс Сиаль-5 слишком
долго и слишком часто. Мишель прав! Я исчерпал все свои резервы... -
Впервые на лице профессора Лорана выразился страх. - Я совершенно не
представляю себе, что было бы, если б не вы...
Он долго молчал, закрыв глаза. Лицо его подергивалось.
- Я попробую опять уснуть, - сказал он. - Вы не сидите около меня, я
стал невозможным эгоистом. И вообще, как мне кажется, я позволил себе
расклеиться именно потому, что появились вы трое и есть на кого
положиться... Идите, Дюкло, спасибо за все.
- Мне пора сменять... - Альбер чуть не сказал: Раймона - и прикусил
язык.
Зайдя за ширму, он шепотом спросил Раймона:
- Вы не знаете, где сейчас первая жена профессора?
- Она вышла замуж за профессора Демаре, главного хирурга той клиники,
где она работает. Она тоже хирург.
- Понятно! - задумчиво сказал Альбер и уселся у изголовья кушетки.
Раймон потянулся, зевнул.
- Я пойду прогуляюсь, - заявил он. - Хоть полчасика, ладно?
- Конечно, - сказал Альбер рассеянно, глядя куда-то на стенку. -
Полчасика...
Раймон засмеялся. Чудак Альбер ему нравился. "Если б не этот чертов
проныра Роже, мы бы прекрасно поладили", - думал он, спускаясь по
лестнице.
У Луизы сидел Роже. Раймон сделал безразличное лицо.
- Как ваше здоровье? - спросил он, с подчеркнутой вежливостью целуя ее
легкие, холодные пальцы.
Луиза несмело улыбнулась и посмотрела на него широко раскрытыми
сияющими глазами. Роже начал насвистывать какую-то залихватскую мелодию и
спрыгнул с подоконника.
- Ну, я пойду, - сказал он, смерив Раймона своим насмешливым взглядом.
- Не понимаю, какое удовольствие вы можете находить в его обществе, -
довольно сухо заметил Раймон. - Именно вы...
- Именно я... - печально и кротко сказала Луиза. - Я всегда одна. А
Роже очень добрый и веселый. Я знаю, он вам не нравится: Но у него золотое
сердце.
Раймон задумался. Он сам не понимал, что с ним делается. Он как будто
не очень тосковал по Луизе, сидя там, наверху, около этого кретина Поля.
Когда он сказал Альберу, что хочет пойти прогуляться, ему и в самом деле
больше всего хотелось на часок вырваться из этого мрачного дома, подышать
свежим воздухом, а заодно позвонить шефу. Но его сейчас же потянуло к
Луизе, и возле нее он испытывал и нежность, и ревность, и такое душевное
смятение, какого ему раньше не доводилось испытывать. "Что же делать? -
опять и опять думал он, целуя пальцы Луизы. - Вот уж не ожидал, что со
мной может случиться такая история..." Раймон еще не думал о браке, но в
принципе предполагал, что женится когда-нибудь на девушке из хорошей
семьи... Конечно, девушка должна быть хорошенькой, живой, неглупой... да и
приданое не помешало бы. Но влюбиться в чужую жену, да еще в таких
обстоятельствах... просто черт знает что! "Ну хорошо, а если Луиза
все-таки согласится разойтись с мужем, ты в самом деле хотел бы жениться
на ней?" У Раймона сердце екнуло, когда он задал себе этот вопрос.
Жениться? В двадцать пять лет, на своей ровеснице, женщине исстрадавшейся,
измученной, может быть, тяжело больной... Кто знает, как долго на ней
будут отзываться все эти переживания...
- Раймон, - словно угадав его мысли, тихо сказала Луиза. - Когда вы со
мной, мне так хорошо... Я слишком устала, чтоб думать о завтрашнем дне, а
сегодня я счастлива... почти счастлива, несмотря на все... Я так
благодарна вам...
Раймон чуть не расплакался - впервые с тех пор, как стал взрослым. Он
не смог ничего сказать, лишь снова поцеловал руку Луизы.
- Вот что: я хочу повидаться с Луизой, - сказал Пейронель (Раймон
слышал в трубке его тяжелое, астматическое дыхание). - Скажите, чтоб
завтра в двенадцать дня она ждала меня в сквере на площади Шопена.
- Я передам, - сказал Раймон. - Как получились фотографии?
- Превосходно! - шумно дыша, ответил Пейронель. - Вы молодец. Это все
похоже на страшную сказку... Кстати, сделайте несколько снимков профессора
Лорана. Жаль, что нельзя снять вас, например, когда вы беседуете с
Мишелем... это было бы здорово!
Раймон сам уже думал об этом, но на помощь Альбера нечего было и
рассчитывать. Все дело погубишь, если к нему обратиться...
- Как у вас с деньгами? - спросил Пейронель. - Зайдите в редакцию
завтра или послезавтра, когда удастся: я вам выпишу деньги.
Раймон медленно шагал по зеленым чистым улицам Пасси, украшенным
именами писателей, художников и композиторов всех времен и народов. Тут
по-дружески встречались Грез и Дега, Рафаэль и Роден, Петрарка и Леконт де
Лиль, Диккенс и Марсель Пруст... Раймон шел и усмехался, поглядывая на
таблички: вот он свернул с улицы Лафонтена по улице Милле на улицу Теофиля
Готье, потом прошел по улице Жорж Занд и, пересекши авеню Моцарта, попал
на улицу Генриха Гейне.
Он вспомнил, как в прошлом году, ища приятеля, который поселился
неподалеку от кладбища Отейль, попал в путаницу кривых переулков с именами
Буало, Расина, Корнеля, Вольтера, Мольера и, озадаченный этим скоплением
великих, не сразу вспомнил, под чьей же сенью обитает чудак приятель:
Корнеля или Расина...
Что-то смутно беспокоило его, пока он лениво шагал, засунув руки в
карманы своей серой куртки. Куртка была сильно поношена, но все же
сохраняла элегантный вид. Он нарочно выбирал что-нибудь попроще и
победнее, когда шел к профессору Лорану: ведь он провинциал, да еще и
безработный. Но Роже все считает чересчур шикарным - и эту куртку, и плащ,
совсем обыкновенный дождевик, и туфли, и, уж конечно, то, что он, Раймон,
носит нейлоновые рубашки. "Но тут уж дудки, так далеко я не собираюсь
заходить в маскировке: рубашка у меня должна быть чистой, а этого можно
добиться только с нейлоном - выстирал под краном и опять надел... Впрочем,
что удивительного, ведь Роже и Альбер - самые настоящие безработные, без
всякой маскировки... От них до сих пор несет ночлежками, людским потом,
пылью, дождем... черт знает чем. Нет, это мне только кажется, ведь они
сразу начали мыться и чиститься, как попали под крышу, а Роже чистоплотен,
как кошка, и к тому же из кожи вон лезет, чтоб понравиться Луизе... Да,
Луиза... Что она скажет завтра Пейронелю? Женщины все-таки народ
ненадежный, даже самые лучшие из них..."
Теперь Раймон понял, что беспокоило его все время после разговора с
Пейронелем. "Да, запутанный узел... Но что она может, в сущности, сказать
обо мне плохого? Решительно ничего... Однако если Луиза признается
Пейронелю, что любит меня, и старик, со свойственной ему энергией, начнет
устраивать счастье своей любимицы... От Пейронеля не отвертишься... Да, но
и это, если подумать, не так плохо: мощная поддержка обеспечена, пока жив
Пейронель, ну, а Луиза... что ж, ведь я ее люблю, не так ли?"
Он повернул назад. На авеню Моцарта ему загородила дорогу тоненькая
элегантная девушка с густой копной черных волос.
- Не узнаешь?
- Узнаю, Нинетт, - улыбаясь, сказал Раймон. - Ты что же, район
переменила?
- Нет, я тут случайно. Свободен?
- К сожалению, занят. Да ты и без меня заработаешь достаточно.
Выглядишь как звезда Голливуда.
Раймон смотрел на Нинетт с удовольствием: она и в самом деле выглядела
шикарно и была совсем молода. Неплохо бы после всей этой адской кухни
профессора Лорана провести вечер с такой красоткой... и деньги есть. Да
нет, куда там! Раймон вздохнул.
- Желаю удачи, малютка! Завидую тому, кто оплатит твой сегодняшний
ужин!
Нинетт расхохоталась, показав ослепительно белые зубы, и медленно пошла
по авеню Моцарта. "Ладно, у меня впереди и это, и многое получше этого! -
сказал себе Раймон. - Мне только двадцать пять лет!"
- ...Как я выгляжу, Дюкло? - спросил профессор Лоран.
Альбер одобрительно кивнул. Сегодня профессор Лоран выглядел лучше,
заметно лучше. Теперь уже видно, что Мишель добился-таки успеха: перелом
наступил.
- Я думаю, вы скоро сможете выходить в сад, - сказал Альбер. - Но пока
не вставайте.
- Да уж, я слушаюсь Мишеля... Дюкло, вы все прочли? - Он указал на
записи Мишеля.
- Да. Это необычайно интересно.
- Еще бы! Единственный в своем роде документ. Я сам ничего подобного не
ожидал. От запоминал, даже не понимая: ведь эти разговоры не выдумаешь. Да
и наши разговоры с Сент-Ивом прямо-таки законспектированы... - Профессор
Лоран слегка прикусил нижнюю губу и пробормотал деланно равнодушным тоном:
- Вы, очевидно, поняли из этих записей, что моя жена, активная участница
наших опытов, разошлась со мной. Причины тут другие, чем можно судить по
отрывочным записям Мишеля, но... да, в общем, все равно! Так или иначе, а
это случилось, и, надо признаться, совершенно неожиданно для меня... - Он
помолчал. - Но я не об атом. Пойдите сегодня после обеда к Шамфору,
попросите его прийти ко мне. Мне нужно поговорить с ним о заказах...
Кое-что, видимо, придется изменить... Мишель! Франсуа! - позвал он.
Подошли Мишель и Франсуа. Они остановились, выжидательно смотря на
профессора.
- Я решил делать тебе операцию, Франсуа, - сказал профессор Лоран. - Ты
получишь возможность говорить. Ты хочешь говорить?
Франсуа поспешно кивнул своей большой круглой головой. На темном лице
его проступило нечто вроде улыбки. Альбер смотрел на него с симпатией.
Этот неуклюжий, но умный и обычно очень добродушный силач нравился ему
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг