было говорить... Мишель в этом ничего не понимает. А для меня это - память
о счастье, о чудесной дружбе, об удивительных, сказочных тогда для нас
самих открытиях. Вы понимаете - мы, когда начинали, не думали, что дело
пойдет так далеко. Мы просто начали выращивать в искусственной питательной
среде различные ткани и органы человеческого тела - для замены
поврежденных частей организма. Это нужно было для клиники, где работала...
ну, для профессора Демаре, главного хирурга клиники. Вы, наверное, помните
по университетским лекциям, что было основной преградой на этом пути.
Скажем, привозят в клинику людей, пострадавших при железнодорожной
катастрофе. У одного совершенно размозжена голова; тут уж, конечно, ничем
не поможешь. Но у него цела печень, а у другого именно печень и повреждена
- множественные разрывы при сотрясении. А пересадить ему неповрежденную
печень нельзя, хоть это его спасло бы.
- Биологическая несовместимость тканей, - вспомнил Альбер.
- Да. Это и был наш главный барьер в то время. Чужую кровь можно
перелить человеку, если она подходит по группе и по резус-фактору, а если
повреждены обе почки, то человек погибает, потому что другую почку ему
нельзя пересадить ни от матери, ни от брата, даже от близнеца - если
только они с братом не однояйцевые близнецы. Мы начали выращивать ткани и
органы в лаборатории, пытаясь разгадать, в чем секрет этой трагедии
несовместимости. Мы были еще молоды - да, и я был почти молод, Дюкло, в
те, не такие уж далекие годы... - Он помолчал, перевел дыхание. - Мы были
полны энергии и, казалось, очень хорошо сработались, превосходно дополняли
друг друга. Мы сняли художественную студию в четырнадцатом округе,
просторную, светлую - тоже поблизости от площади Данфер-Рошеро, на улице
Данвилль, - оборудовали превосходную лабораторию... А потом... потом мы с
Сент-Ивом постепенно начали все дальше отходить от группы... - Профессор
Лоран закрыл глаза, лицо его стало мертвенным.
Альбер обеспокоенно потрогал его пульс.
- Нет, нет, я просто задумался, вспомнил... - пробормотал профессор.
Альбер колебался: профессор Лоран болен, волновать его нехорошо. Но
любопытство все же взяло верх.
- Я давно хотел спросить, профессор, - начал он неуверенно, - почему же
вы с Сент-Ивом отошли от группы... то есть я хочу сказать: с чего это
началось? Почему именно вы и Сент-Ив?..
- Да, почему именно я! - с неожиданной горечью сказал профессор Лоран.
- В том-то и дело! Они все были против меня, а если б это получилось у
любого из них... ну, может быть, я и неправ, не знаю... Представьте себе,
Дюкло... нет, я попробую начать с этого случая... - Лицо его оживилось, на
скулах проступили бледно-розовые пятна. - Так вот: привезли в клинику
одного юношу - он в тумане разбил свой мотоцикл о телеграфный столб и сам
погиб. Нет, понимаете, в клинике он еще прожил часов шесть, но ясно было,
что он безнадежен. Красавец, силач... И как будто легко отделался -
царапины, ушибы... его выбросило из седла. Но он ударился виском о камень
- и вот... Я до сих пор помню его лицо, безжизненно белое и классически
правильное, как у статуи... Впрочем, дело не в этом... - Профессор Лоран
оборвал рассказ и надолго задумался. - Словом, я решил рискнуть... а
другие сразу сказали, что это пустая затея... Я поместил нервные клетки в
питательную среду, начал экспериментировать с ферментами, стимуляторами и
так далее. Через несколько недель я подумал, что мои коллеги правы: ничего
у меня не получалось. У Демаре прекрасно шли опыты с тканями печени,
почек... Я тоже участвовал в этих опытах, конечно... Мы штурмовали этот
проклятый барьер биологической несовместимости... А я все-таки сидел по
вечерам в лаборатории, смотрел на умирающие в растворе нервные клетки и
задыхался от досады. Тут меня познакомили с Сент-Ивом, и он сразу очень
заинтересовался моими бесплодными поисками: он ведь был нейрокибернетик,
как и Шамфор, только гораздо больше интересовался биологией и
нейрофизиологией. Из-за меня он и примкнул к нашей группе. Сент-Ив
сконструировал массу интереснейших устройств, очень многим помог
лаборатории, все наши были от него в восторге. Но больше всего он сидел со
мной. И вот, вдруг... - Профессор Лоран внезапно замолчал.
- Вдруг?.. - подсказал Альбер.
- Это плохое слово, Дюкло, - сказал профессор Лоран. - Очень плохое, но
что поделаешь... Именно вдруг, я не знаю почему, в одном из термостатов
нервные клетки начали развиваться. Мы ломали себе голову: почему именно в
этом, а не в соседнем? Но все, на что нас хватило, - это точно записать
состав питательной среды, температуру, освещение и так далее. Отличия от
других термостатов были слишком незначительны, чтоб на этом основании о
чем-то судить, но факт оставался фактом: у нас в термостате начал
развиваться человеческий мозг!
- Но потом ведь вы узнали...
- Почему вы так думаете? - хмуро спросил профессор Лоран.
- Ну... а Франсуа, Пьер, Поль?..
- Поль - вообще другое дело. Поль развивался из оплодотворенной
человеческой клетки. И тут я тоже не все знаю... как и почему это
удалось... и почему удалось не вполне... Ведь вот и у Петруччи в Италии -
вы читали о его опытах? - нормальное развитие человеческого зародыша в
искусственной среде обрывается пока очень быстро. Правда, у него задачи -
те же, что у Демаре, он и не собирается выращивать плод до конца... А с
Пьером и Франсуа... - Профессор Лоран долго молчал. - Словом, я сделал,
что мог... я с Сент-Ивом... Если б они все поверили, дело другое. Но наши
опыты казались им нелепой фантазией.
- А почему, собственно, ваши товарищи так относились к этим опытам? -
робко спросил Альбер. - Ведь это чудеса, настоящие чудеса... Ну пускай
вначале они не верили, это я могу понять. Но потом... когда удалось, ведь
это же могло иметь еще более поразительные практические результаты.
- Да, конечно... - Альберу показалось, что голос профессора Лорана
звучит неуверенно. - Впрочем, мы с Сент-Ивом тогда, признаться, не думали
о практических результатах... Видите ли, мозг настолько сложнее, чем
печень или почки, что заменить поврежденный мозг искусственно
выращенным... это... даже если б это и удалось, то человек должен был бы
фактически заново родиться... И, вдобавок, родиться, может быть, совсем
другим... Это не так просто... взамен погибшего близкого человека принять
к себе совсем другого в его облике - да еще поначалу большое дитя,
неполноценного человека, заново обучающегося жить... Понимаете?
- Да... - задумчиво произнес Альбер.
Ему стало жутко. Действительно, в принципе это прекрасно: вернуть
человека к жизни. Но вот каково близким? Да и ему самому? Даже если
искусственно выращенный мозг будет функционировать безупречно, даже если
хорошо пройдет мучительно трудный первый период после пересадки и мозг
окончательно "сживется" с организмом - что будет дальше? На всю жизнь -
странные смутные воспоминания о лаборатории, о растворе, в котором он
плавал, о шагах лаборантов... Или все это можно будет научиться гасить? И
пересаженный мозг будет tabula rasa, чистая доска, на которой что хочешь,
то и пиши? Тоже страшновато... Нет, Демаре и других можно понять...
- Но... вы все же думали, к чему в конечном счете могут привести ваши
опыты? - робко спросил Альбер. - То есть для чего они делаются, если не
для клиники?
- Нет, мы об этом не задумывались! - резко, почти с вызовом ответил
профессор Лоран. - Я ведь говорю: мы тогда были молоды. Мы думали о
познании истины, мы ходили ощупью по краю темной бездны... ведь мы были
впереди всех, дальше была тайна и тьма... Я читал о том, что переживали
американские физики, когда присутствовали при испытании первой атомной
бомбы. Когда засияло над миром их страшное создание, они почувствовали,
что равны богам. Мы с Сент-Ивом чувствовали примерно то же. Вот он ходит,
этот человек, возникший на наших глазах, этот мозг, созданный нами, и он
мыслит, он равен людям, а мы... мы бросили вызов богу! Мы были потрясены
до глубины души - нам ли было думать тогда о практических результатах! Да,
да, я понимаю: вы тоже меня осуждаете... как все! Что ж, вы легко найдете
подтверждение своим выводам. Спросите хотя бы Шамфора, а тем более
Демаре... Они вам скажут, что я всегда был честолюбцем, карьеристом,
который думает больше о своей славе, чем о науке... что только Сент-Ив мог
хоть на время покорить меня своим бескорыстным энтузиазмом... - Он
задохнулся, помолчал. - Да, Сент-Ив... Он-то знал, какой я на самом деле.
Он знал, что я был таким же, как он. Не было на свете людей более близких,
чем я и он. Ни кровное родство, ни любовь так не сближают, как эти
молчаливые, до ужаса напряженные вечера и ночи в лаборатории. А они все
этого не понимали. Да я и не могу их обвинять: ведь у них так хорошо шли
дела, они уже начали делать блестящие операции в клинике, спасать
обреченных на смерть...
- Значит, все-таки удалось победить биологическую несовместимость?.. -
спросил Альбер.
- Да, в общем удалось. То есть многое удалось, но не все. Группа Демаре
продолжает работать, я знаю. Но, конечно, не так, как я. Они ходят в
театр, гуляют, ездят к морю... Им некуда торопиться... их много, они
здоровы, у них есть деньги... Они живут и радуются жизни...
- А зачем вам губить себя? - тихо спросил Альбер.
- Разве я хотел губить себя? Разве я знал?.. Впрочем, вы правы, можно
было сообразить, что одному человеку это не по силам. Но что мне было
делать? После Сент-Ива я остался совсем один. Надо было или бросить все
это, или... или сделать с собой то, что я сделал... вызвать самого себя на
поединок - кто одолеет, тело или дух?
- Это страшно... - прошептал Альбер.
- Теперь - конечно. Теперь - когда у меня нет сил. А вначале, с
Сент-Ивом, это было такое счастье! Мы творили новый мир, и Мишель был
нашим Адамом в этом сказочном, невероятном мире. Мы работали как
одержимые, нам все казалось достижимым - такой был прилив сил, такое
вдохновение. И нам везло, боже, как нам тогда везло! Попутно как-то
удивительно легко мы открыли средство от ожирения, в нескольких вариантах,
применительно к этиологии... мы ведь работали с гормонами. Открыли и
Сиаль-5. Но тогда мы сами пользовались этим средством очень редко. Это
после гибели Сент-Ива я стал злоупотреблять стимулятором: и времени стало
меньше, и сил меньше, а приходилось всегда быть начеку... Ну вот, на этих
средствах мы кое-что заработали и потихоньку от других завели лабораторию
на улице Бенар... там, где я вам показывал... Не знаю, как нас на все
хватало... Но, говорю вам, это было настоящее счастье. Когда Мишель
впервые прошел по комнате, неуверенно размахивая руками и спотыкаясь, мы с
Сент-Ивом обнялись и заплакали...
Губы профессора Лорана задрожали, он отвернулся к стене.
- И вскоре вслед за этим все рухнуло. Мне тогда казалось, что я уже не
смогу снова начать. Сент-Ив погиб, группа распалась... вернее, от меня все
отвернулись, меня обвиняли в его смерти, и Шамфор, и Демаре... понимаете,
не в том смысле, что я его убил, нет, наоборот, в полиции все они давали
показания в мою пользу, а Шамфор помог мне спрятать Мишеля и замаскировать
суть наших опытов. В конце концов следствие было прекращено, решили, что
Сент-Ив погиб в результате собственной неосторожности. Я уехал в Бретань,
я был разбит душевно и физически...
Мишель подошел к постели и протянул профессору Лорану стакан с
золотисто-коричневым раствором.
- Пора принимать, - сказал он бесстрастно.
Профессор Лоран взглянул на него и проглотил питье.
- Спасибо, Мишель, - сказал он. - Ты точен, как механизм.
Мишель молча ушел. Профессор Лоран проводил его взглядом:
- Тогда он, вернее, его мозг лежал опять отдельно, в питательной среде.
Я просил Шамфора держать его на определенной "диете" до моего возвращения.
Это все, на что меня хватило. Я думал, что никогда не смогу вернуться к
этим опытам... Я был близок к самоубийству... Но в Бретани я немного
отошел... стал думать, что обязан продолжать опыты, хотя бы в память о
Сент-Иве. А вскоре я встретил Луизу... и... ну, вы сами видите, каков
результат этой встречи. Луиза дала мне деньги для устройства новой
лаборатории и для того, чтоб не заботиться о куске хлеба. Луиза своей
нежностью помогла мне вернуться к работе, а я взамен искалечил ей жизнь.
Наступило долгое молчание. Альбер, кусая губы, глядел на порыжевшие
носки своих ботинок: он не знал, что сказать.
- Ну, а в этих условиях, вы сами понимаете, мне пришлось заботиться
прежде всего о практических результатах, - после паузы сказал профессор
Лоран. - Не в том смысле, в каком этого хотел Демаре и другие, но...
Видите ли, если б не деньги Луизы, я вынужден был бы устраиваться на
работу, а это страшно замедлило бы темп исследований... К тому же в
университет меня вряд ли приняли бы снова, и куда мне удалось бы
устроиться, бог знает. Луиза избавила меня от этой печальной
необходимости. Но не мог же я спокойно тратить ее деньги... да и не так уж
их много было, этих денег, а сейчас они подходят к концу. Мне необходимо
было обогнать самого себя. Вы, надеюсь, поймете, что дело тут совсем не в
честолюбии. Будь я богат и молод... - Он опять замолчал, потом отрывисто
проговорил, глядя в потолок: - Постарайтесь забыть все это. Просто я
слишком долго жил в одиночку и молчал...
Сказав это, он снова схватил записи Мишеля. Альбер взялся за книгу, но
читать не мог. Он встал, пошел к Раймону - тот читал детективный роман,
поглядывая на спокойно лежащего Поля, - посмотрел, как Мишель ходит вдоль
лабораторных столов, делая записи, и снова вернулся к профессору Лорану.
Тот по-прежнему шуршал листами; лицо у него было напряженное, побелевшие
губы так сжались, что стали еле заметны.
- По-моему, вам надо отложить это чтение до тех пор, пока вы не
окрепнете, - мягко, но решительно сказал Альбер.
Профессор Лоран ничего не ответил. Подошел Мишель и некоторое время
молча смотрел на него.
- Лечение не даст никаких результатов, если вы будете так
перенапрягаться. Чтение записей вам сейчас не по силам, - сказал он
наконец тоном учителя, делающего замечание шаловливому школьнику.
- Оставь меня в покое, - пробормотал профессор Лоран, не поднимая глаз
от рукописи.
- Сейчас вам надо выпить шоколаду, принять микстуру номер четыре и
постараться заснуть, - настаивал Мишель.
- Хорошо, - продолжая читать, сказал профессор, - я выпью.
Альбер неслышно вошел на кухню и очень удивился. На табурете у окна
сидела Луиза, в черном кимоно с серебряными цветами и алыми птицами.
- О, вы в самом деле так думаете, Роже? - смеясь, спрашивала она.
- Готов поклясться! Не будь я Роже Леруа! - азартно кричал Роже.
Увидев Альбера, Луиза принужденно кивнула, поплотнее запахнула полы
кимоно и ушла. Роже с неудовольствием посмотрел на приятеля.
- Сейчас я тебе подогрею шоколад, - сказал он ворчливо. - Сидите там,
наверху, как проклятые, а бедная девочка скучает. И за все должен отвечать
Роже Леруа!
- Действительно, тяжелая для тебя нагрузка - болтать с хорошенькой
женщиной! - засмеялся Альбер.
- Ну, надо же как-то помочь малютке! Она и так измучилась, а тут еще
волнуется за своего красавчика из редакции. Что я, по-твоему, должен
делать?
- Ты что, нуждаешься в моих советах по этому поводу?! - Альбер
изобразил крайнюю степень удивления.
- Без тебя справлюсь, ясно, - ухмыльнулся Роже, наливая шоколад в
чашку. - Вот, и еще пускай профессор съест кусок бисквита... Эх, если б не
этот долговязый Раймон...
- Ты, по-моему, совсем забываешь, что Луиза - жена профессора, -
огорченно сказал Альбер. - Как-то нехорошо все это выглядит...
- Да иди ты! - Роже повернул его за плечи к двери, сунул в руки поднос.
- Я тебе вот что скажу: у такого мужа всякий порядочный парень просто
обязан отбить жену.
- Почему? - серьезно спросил Альбер.
- А вот потому. Я ж тебе говорил, какое у меня правило: не оставлять
женщину без защиты. Понял?
И Роже подтолкнул его к двери.
Профессор Лоран покорно отложил рукопись, выпил шоколад, проглотил
микстуру и лег на спину, закрыв глаза. Через некоторое время он начал
дышать ровнее и глубже, лицо его стало спокойным.
В открытую форточку пахнуло ветром, листки рукописи с легким шелестом
разлетелись по полу. Альбер, осторожно двигаясь, стал подбирать их,
складывать по порядку. "Первая, вторая... ага, вот где третья... теперь
подряд: десятая, одиннадцатая, двенадцатая... где же четвертая? Нет, это
седьмая..."
На одной странице он запнулся. Он уже не мог оторваться:
"Меня окружает хаос света и теней, неясных форм и линий, бесконечное
разнообразие цветов. Это неприятно и утомляет. Я пробую понять, что это
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг