не занимался. Но Натали он тоже не занимался до этого случая, а связь у
них все же была. Атмосфера такая создалась в семье, тут уж неизбежно... Я
долго не бывал у них, ездил много за последние месяцы, после смерти
Франсуазы мне как-то не сиделось на месте... Да и раньше мы с Клодом
больше встречались вне дома, он еще с тех времен, с 1945 года,
инстинктивно сторонился Франсуазы... Понимаешь, не то чтоб он не любил ее,
но всегда помнил, как ему было тяжело тогда, без Валери и без меня... Так
вот, вернулся я из Америки, зашел к ним, посидел вечер - и жутко мне
стало. Натали похожа на живой труп, а ведь была такая милая, веселая
девчонка. Марк дома почти не сидит и ни с кем не разговаривает. Констанс,
как всегда, держится молодцом, но я-то вижу, что на душе у нее кошки
скребут. А Клод ничего не замечает и твердит: "Моя идеальная семья, мой
Светлый Круг, мой очаг сопротивления..." С ним говорить было попросту
невозможно. А за исключением этого пункта - семьи и телепатии, - он был в
порядке. Много работал, заканчивал очень интересную серию экспериментов.
- И ты решился тоже провести эксперимент?
- Да. Видишь ли, я считал, что отвечаю за него. Да и Констанс,
по-видимому, так считала. Я хотел вылечить его от этой сумасшедшей идеи.
Но как? Логические доводы на него не повлияли бы: это была вера вне
логики, вне фактов. Вот я и решил создать модель его психики, его
микромира, этого самого Светлого Круга, и показать ему наглядно, до чего
хрупки все личные связи в нашем мире...
- Во имя дружбы и любви показать, что на дружбу и любовь рассчитывать
нечего? - подхватил Марсель. - Нет, Робер, это просто черт знает что! Твой
эксперимент мало того, что бесчеловечен и жесток, - он еще и лишен смысла.
Что ты мог доказать в конечном счете? Что нельзя жить в наглухо
изолированном от общества личном микромире? Но ведь такой идеальной
изоляции в жизни не бывает. Ты поставил эксперимент в искусственном
вакууме. И не бывает так, чтоб уж все абсолютно зависело от воли и чувства
одного человека, тем более в такой прямой и трагической форме.
- Но ведь я должен был искусственно заострить и подчеркнуть все
главное. Конечно, моя модель не уменьшенный макет, а скорее символ
внутреннего мира Клода. Логический вывод из его посылок.
- Возможно, ты и прав, - помолчав, ответил Марсель. - Но вообще - что
за мрачная идея! Ты, Робер, прости меня, не обращался к психиатру? Или к
этим, как их, психоаналитикам?
- Зачем мне психоаналитики? Я и без них понимаю, что меня толкнуло на
этот эксперимент. Я привык отвечать за Клода еще со времен лагеря. Хоть он
и был старше меня, но всегда искал моей поддержки, так уж получалось. При
всех своих удивительных способностях он был совершенно беспомощен и
беззащитен в повседневной жизни. Как большая птица с подрезанными крыльями
- взлететь и оторваться от земли ей надолго нельзя, а ходить по земле она
не умеет. Да... Многие считают, что телепатические способности - это
проявление атавизма. Но как бы там ни было, а мне Клод Лефевр иногда
казался человеком, который из будущего, ясного и гармонического, мира
попал в наш жестокий век. И тут его замучили насмерть - и друзья и
враги... Меня его глаза поразили при первой же встрече, в лагере
военнопленных. Я помню: Клод стоял у двери длинного серого барака, кругом
была осенняя непролазная грязь, лужи, и все было такое же казенное,
холодное, серое, как этот проклятый барак. Но глаза Клода - они были из
другого мира, говорю тебе! Я с разгона пробежал мимо него, а потом сразу
вернулся и уже не мог оторваться от его глаз, такие они были ясные и
страдальческие. Большие, красивые, как у девушки, серо-голубые глаза с
длинными темными ресницами.
- Это верно, глаза у него были необыкновенные, особенно когда он
задумается, бывало. Но во время этих самых сеансов я на Клода просто
боялся глядеть. И глаза у него становились мутные и страшные, и лицо
застывало как-то... бр-р! Как он только выдерживал, действительно...
Они долго молчали.
- Что же мне делать, по-твоему? - спросил, наконец, Робер. - Идти в
полицию? Можешь мне поверить, я колеблюсь не из страха. Мне легче было бы
отсидеть, сколько положено, в тюрьме, чем вот так, как сейчас... Я
Констанс не то что в глаза не смею смотреть, я... ну, да что говорить, сам
понимаешь...
- Насчет полиции ты брось, это ни к чему. Тебя почти наверняка
оправдают, а пока что ты потащишь за собой на скамью подсудимых Констанс и
наделаешь шуму. Кому от этого будет легче, спрашивается? Если жаждешь
славы, иди в редакции вечерних газет, они тебя благословят за такую
сенсацию.
- Ты вправе издеваться надо мной, я заслужил, - устало сказал Робер. -
Но пойми хоть одно: я вынужден был действовать! Вся эта история быстро
кончилась бы катастрофой. Натали совершенно надломлена, рано или поздно
Клод перестал бы тешить себя иллюзией, что она выздоравливает. А главное -
Марк собрался уйти из дому. Констанс знала, что он медлит только из
жалости к Натали, ждет, чтоб ей стало хоть немного лучше. Так вот - или
Марк ушел бы, и тогда Светлый Круг рассыпался бы на глазах у Клода. Или -
еще хуже, пожалуй, - Клод постарался бы удержать Марка гипнотическим
внушением и искалечил бы душу сыну так же, как и дочери. Уж поверь,
Констанс понапрасну бить тревогу не стала бы, у нее выдержки и спокойствия
на троих хватит.
- Но все-таки... неужели он решился бы сделать это с Марком?
- В том-то и дело! Констанс осторожно спросила у него, пользуясь
подходящим случаем, как он поступил бы, если б Марк предпринял какие-либо
неверные шаги. Он ответил: "Что ж, вероятно, я вмешался бы. Ну, более
продуманно, чем с Натали, но не могу же я смотреть, как сын подвергается
опасности, и не защищать его..." Этот ответ до такой степени напугал
Констанс, что она тут же позвонила мне и условилась о встрече. Она-то
знала, что Клод так и поступит, если успеет.
- Послушай, но получается так, что ты, спасая Клода от катастрофы,
решил ускорить эту катастрофу! Разве нет?
- Нет. Скорее это можно определить так: я попытался сделать прививку,
чтоб избежать смертельно опасной болезни.
- Хороша прививка, от которой умирают!
- Такое случается и с проверенными вакцинами. А тут слишком много
неизвестных...
- Как же ты мог...
Робер опять вскочил.
- А что мне было делать? - выкрикнул он. - Смотреть и молчать? Тогда я
был бы ни в чем не виноват, да? И, видя, как они все гибнут на моих
глазах, мог бы считать, что моя совесть чиста? А я не могу так считать,
пойми ты! Я никогда не боялся ответственности.
Марсель поднял голову и посмотрел на него.
- Знаешь, что я тебе скажу? - медленно произнес он. - Очень плохо
бояться ответственности, от этого очень много зла на земле. Но еще хуже
брать на себя ответственность за то, что неминуемо выскользнет из-под
твоего контроля!
Робер долго молчал, расхаживая по комнате. Потом он сел в кресло и
налил себе вина.
- Вероятно, ты прав, - тихо сказал он. - Но, видишь ли, это не вообще
ответственность за другого, не абстрактный вопрос: может ли А отвечать за
В? Это мы с Клодом, наша с ним дружба. Почти четверть века, почти шесть
лет лагерей и тюрем... Даже ты не все знаешь... Я многое изменил в его
судьбе - может быть, не всегда к лучшему. Я заставлял Клода действовать
вопреки его убеждениям... то есть четких убеждений у него тогда, пожалуй,
не было, - но вопреки его натуре. Он не был бойцом - я заставил его
участвовать в борьбе, и он это делал из любви ко мне, ну, и, конечно, из
врожденной доброты и честности.
- Я не понимаю... - пробормотал Марсель.
- Да вот тебе пример: наш побег из лагеря военнопленных. Ведь это из-за
меня Клод вынес такие нечеловеческие пытки в гестапо. Если б не я, он,
может, вообще не решился бы на побег, и лучше бы ему сидеть до конца войны
там, чем попасть в Маутхаузен. Ну, а если б он и бежал, то иначе, без всей
этой шикарно задуманной истории с подложными справками. Ведь нас с ним
почему так зверски пытали? Потому что нельзя было объяснить, как мы
узнали, кто включен в список на эшелон, и откуда достали бланки для
справок. Доступа в лагерную канцелярию мы не имели... Походило на сговор с
немецкой комендатурой - значит, гестаповцы выбивали из нас имена
предателей рейха, врагов фюрера...
- Вон что! А на способности Клода вы не решались сослаться?
- Да гестаповцы либо не поверили бы, либо все равно убили бы нас обоих
- на что им такие опасные типы! К тому же в этом деле были действительно
замешаны парни из комендатуры. Если б мы все рассказали, как есть, до них
добрались бы обязательно. А они были хорошие ребята. Оставалось нам валить
все на мертвых да твердить: "Больше я ничего не знаю, убейте меня!" И Клод
все это вынес и никогда ни словом не попрекнул меня.
- А ты? Ты себя не упрекал?
- Я?.. Видишь ли, я и тут не все понимал в душе Клода. Это я сейчас,
после всего, понимаю, что он жил бы иначе, если б не мое вмешательство...
Правда, он всегда уверял, что вообще умер бы от горя и тоски в лагере,
если б не встретил меня... Может, так оно в есть. Клод, он ведь был совсем
особым, непохожим на других. Но тогда - тогда я думал, что он все
воспринимает в общем так же, как и я. Что борьба - это для него
естественно и просто, ведь он благороден, кристально честен, ненавидит
фашистов всеми силами души...
- Ты хочешь сказать, что, если б не дружба с тобой, Клод просидел бы
всю войну, ни черта не делая? - удивленно спросил Марсель. - Однако не
слишком лестная характеристика!
- Я думаю, что поступки Клода нельзя было мерить обычными мерками, -
устало и задумчиво проговорил Робер. - Он был... ну, словно из другого
измерения...
- В нашем мире все же действуют наши мерки, ничего тут не поделаешь. И
я думаю, что дело не только в тебе. Не смог бы такой добрый и чистый
человек, как Клод, оставаться в стороне... Ну, да ладно!
Марсель задумался.
- Ты хочешь сказать, насколько я понимаю, - сказал он потом, - что был
уверен: Клод простит тебе любую жестокость по отношению к нему?
- Что он поймет: я действовал из любви к нему! - поправил Робер.
- Вот в этом и состоит твой страшный просчет, я же тебе говорю! Ты
сначала показал ему в этой своей модели, как ты это называешь, что на
любовь и дружбу не стоит рассчитывать, а потом и наяву убил его доверие к
себе и к Констанс. Чего же ты хотел? Весь его мир вдребезги разлетелся под
твоими ударами - ты знал, куда бить вернее! - и ты хотел, чтоб он после
этого остался в живых?
Смуглое лицо Робера посерело.
- Вероятно, ты прав... - сказал он совершенно безжизненным голосом. -
Но что же мне было делать? Я действительно считал, что дружба дает мне
права... или, если хочешь, налагает обязанности...
- Права или обязанности мучить, убивать? Во имя дружбы? Да, ты должен
был рискнуть, я понимаю, но есть же всему мера! Ты обязан был снова
усыпить Клода, когда увидел, что с ним творится! И внушить ему, чтоб он
все забыл!
Робер устало покачал головой.
- Он бы не поддался гипнозу. Я совершенно выдохся к тому времени и сам
был настолько потрясен, что... И потом - я вообще не смог бы пойти на
такое. К чему тогда были бы все мучения - и его и мои? Надо было, чтоб он
продумал и понял...
- Но есть ведь границы всему, даже дружбе! Нельзя же насильно
вторгаться в душу человека и переделывать там все по своему вкусу! Когда
это попытался сделать Клод, ты возмутился и пожалел его семью. А ты сам?
Клод, как я понимаю, действовал импульсивно и сам горько жалел об этом. Но
ведь ты-то все продумал и подготовил заранее! Нет уж, прости, Робер, но
эти твои шутки здорово попахивают лагерем. На более высоком уровне, да
эсэсовцам бы до этого ни в жизнь не додуматься...
Робер медленно, с усилием встал. Лицо его было совсем серым.
- Спасибо, - глухо проговорил он.
Марсель тоже встал. Багровый шрам причудливо подергивался и пульсировал
на его лице.
- Прости, но я должен был тебе это сказать! Лучше, чтоб ты понял...
- Сначала ты повторил то, что Клод сказал мне: что эсэсовцам бы до
этого не додуматься. Потом - то, что я сказал Клоду: "Я должен был это
сделать, надо, чтобы ты понял..." Вот видишь, как это все получается - во
имя дружбы, во имя долга?
- Я ведь только сказал, может быть, слишком резко, слишком жестоко,
но...
- В том-то и дело! Разве ты твердо знаешь, где граница между
жестокостью полезной и жестокостью смертоносной? Разве ты можешь точно
определить в таких случаях, какую дозу лекарства надо дать, чтоб оно
излечило, а не убило? Всегда можешь обозначить, где грань между добром и
злом? В лагере это было в общем ясно, а теперь... Видимо, я свернул с
правильного пути, хотя и в другом направлении, чем Клод...
- Ну, направление-то у вас, пожалуй, одно - лагерь... Не сердись, но
это так. Разве тебе никогда не приходило в голову, что не только Клод, но
и ты, и я, и все, кто так или иначе прошли через это, стали другими?
Послушай, ну, вот припомни: каким ты был до войны? Ты мог бы не то что
сделать, а хоть задумать что-либо подобное по отношению к другу?
- Абстрактный вопрос. Я же тогда ничего этого не знал.
- Дело не в том, что ты знал, но что ты мог? Что вмещалось в твоей
душе?
- Понимаю... Что ж, может, ты и прав... - Робер стал у окна, глубоко
вдохнул влажный ночной воздух. - Может, война сместила и раздробила многое
в наших душах. Изменился мир, изменились и мы. До войны мы те могли
подумать, что вот такой ночной дождь над Парижем способен убить человека,
- сейчас мы знаем, что это возможно. Но вряд ли человечество изменилось
так уж радикально - и в плохом и в хорошем смысле. Человек остается
человеком, хотя все очень усложнилось и запуталось... Разве совсем исчезли
мерки добра и ала?
- Я этого вовсе не думаю. Я вообще говорил не обо всем человечестве...
хотя...
Робер повернулся к нему.
- Ты мне ответь все-таки: что сделал бы ты на моем месте? Ждал бы
катастрофы сложа руки? Или все же попробовал бы вмешаться, спасти то, что
можно спасти? Даже если б надежда на успех была очень мала? Даже если б ты
рисковал прожить остаток дней, терзаясь угрызениями совести? Что сделал бы
ты, Марсель, на моем месте?
Марсель долго молчал. Потом он поднял глаза.
- Не знаю... - сказал он тихо. - По совести говоря, не знаю...
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 05.10.2001 13:48
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг