Трудная это _работа_. Однако, черт возьми! - Он остановился и топнул
ногой. - Ведь это _наша_ земля?! Так о чем и говорить?
Считая, по-видимому, эти слова вполне исчерпывающими вопрос, солдат
направился в обход изгороди. За ней тянулась улица; кое-где светились
окна.
3
Не менее часа потратили путешественники на обход домов, разговоры и
торг, пока удалось им отыскать поместительную повозку, свободную лошадь и
свободного же ее хозяина. Человек этот, по имени Гильом, был ярмарочным
торговцем и знал местность отлично. Он рассчитывал к утру вернуться
обратно, отвезя путников в арьергард армии. Хорошая плата сделала его
проворным. Коломб, сидя в темноте у ворот, не успел докурить вторую
папиросу, как повозка была готова. Разместив вещи, путешественники
уселись, толкая друг друга коленями, и Гильом, стегнув лошадь, выехал из
деревни.
- Поговаривают, - сказал он, пустив лошадь рысью, - что пруссаки
показываются милях в десяти отсюда. Только их никто не видел.
- Разъезды везде заходят, - согласился кавалерист. - Ты бы, дядя
Гильом, придерживался, на всякий случай, открытых мест.
- Лесная дорога короче. - Гильом помолчал. - Я даже днем не расстаюсь с
револьвером.
- Вот вам, - сказал Брауль Коломбу, - разговор, освежающий нервы. В
таких случаях я всегда нащупываю свой револьвер, это еще больше
располагает к приключениям.
- Я не прочь встретить немца, - заявил Коломб. - Это было бы хорошим
экзаменом.
- Если вам захочется побывать на передовых позициях, вы увидите очень
много немцев. Однако это все пустяки.
- Лесная дорога короче, - снова пробормотал Гильом.
- А, милый, поезжайте, как знаете, - сказал Брауль. - Нас четверо; вы -
травленая собака, я могу считаться полувоенным, что касается остальных
двух, то один из них настоящий солдат, в полном вооружении, а другой
попадает в туза.
- Правильно, - сказал кавалерист, закручивая усы. - Неужели вы в туза
попадаете? - удивленно осведомился он у Коломба.
- Если бы у вас было столько свободного времени, сколько у меня, -
ответил, смеясь, Коломб, - вы научились бы убивать стрекозу в воздухе.
"Туп-туп-туп..." - стучали копыта. Движение во тьме, по извилистой,
встряхивающей, неизвестной дороге принадлежало к числу любимых ощущений
Коломба. Бесцельно и требовательно он отдавался ему, прислушиваясь к
мрачному сну равнин. Вскоре начался лес. Переход от открытых мест к
стиснутому деревьями пространству был заметен благодаря тьме лишь по
неподвижности ставшего еще более сырым воздуха, запаху гнилых листьев и
особенно отчетливому стуку колес, переезжающих огромные корни. Слева,
загремев долгим эхом, раздался выстрел.
- Ото! - сказал, инстинктивно останавливая лошадь, Гильом.
Кавалерист привстал. Коломб и Брауль выхватили револьверы. Гильом
опомнился, бешено размахивая кнутом, он пустил лошадь вскачь. Повозка,
оглушительно тарахтя, ринулась под бойко застучавшими из тьмы выстрелами в
дремучую глубину леса. Эхо стрельбы, раскатисто рвущее тишину, усиливало
тревогу. Немногие восклицания, которыми успели обменяться путники, были
скорее выражением чувств, чем мысли, так как перед лицом явной опасности
думать не о чем, кроме спасения, а это, как без слов понимали все,
зависело от тьмы и быстроты лошади. Коломбу чудились крики, свист пуль;
одна из них, пущенная наугад вдоль дороги, действительно была им услышана;
резкий короткий свист ее оборвался щелчком в попутный древесный ствол.
Повозка мчалась, немилосердно встряхивая пассажиров, выстрелы стихли,
оборвались. Наступила пауза, в течение которой слышались лишь болезненное
хрипение лошади и треск прыгающих колес. Затем, как бы заключая цепь
впечатлений, грянул последний выстрел; случаю было угодно, чтобы на этот
раз пуля достигла цели. Коломб, пробитый насквозь, подскочил, задохнувшись
на мгновение от боли в прорванном легком, вскрикнул и сказал:
- Меня ударило. - Он опустился на руки Брауля. Гильом свернул в чащу
леса и остановил лошадь.
4
Коломбу много раз приходилось, конечно, задумываться над ощущениями
раненого человека и даже описывать это в некоторых произведениях. Основой
таких переживаний, - не будучи сам знаком с ними, - он считал самые
тяжелые чувства: испуг, тоску, отчаяние, гнев на судьбу и т.д. Люди,
стоящие перед лицом смерти, казались ему похожими друг на друга внутренней
своей стороной. Затем он думал, что сознание смертельной опасности,
возникающее у тяжко раненного - неисчерпаемо сложно, туманно, и тратил на
уяснение подобного момента десятки страниц, не сомневаясь, что и сам
пережил бы колоссальную психическую вибрацию. Меж тем лично с ним все
произошло так.
За выстрелом последовал красноречивый, горячий толчок в спину.
Немедленно же представление о пуле и ране соединилось с колющей, скоро
прошедшей, болью внутри грудной клетки. Первая мысль была о смерти, то
есть о неизвестном, и была поэтому собственно мыслью о предстоящей, быть
может, в скором времени потере сознания, на что сознание ответило
возмущением и недоумением. Весь момент напоминал ошибку в числе ступенек
лестницы, когда сдержанное движение ноги встречает пустоту и человек,
лишенный равновесия, - замирает, оглушенный падением, причина которого
делается ясна раньше, чем руки падающего упрутся в землю.
К счастью путников, когда Гильом круто повернул с дороги в лес, повозка
не зацепила колесами о стволы и пробилась довольно далеко в глушь. Тряска
лесной почвы была, однако же, нестерпимо мучительна для Коломба. Ветви
били его по лицу, усиливая раздражение организма, взволнованного
возобновившейся болью. Наконец лошадь дернулась взад-вперед и
остановилась. Гильом, помогая Коломбу сойти, прислушивался к монотонной
тишине ночи; ни топота, ни голосов не было слышно в стороне нападения. По
всей вероятности, немецкий разъезд ограничился стрельбой наугад, по слуху,
не зная, с кем, с каким числом людей имеет дело; или же, сбитый с толку
беспорядочным лесным эхом, пустился в другом направлении. Теперь, когда
окончательно смолк лошадиный топот и стук колес, путешественники могли
спокойно заняться раненым.
Растерявшийся Брауль осветил фонарем Коломба, сидевшего прислонясь к
дереву.
- Ну и разбойники, - сказал кавалерист, помогая корреспонденту снять
куртку с Коломба.
От сломанного, выступающего концом наружу ребра сочилась темная кровь.
Вся рубашка была в-пятнах. Несмотря на все, Коломб чувствовал своеобразное
любопытство к своему положению. Вид мокрого темного передка рубашки
страшно взволновал его, но не испугал. Волнение поддерживало его силы.
Интеллект покуда молчал; организм, осваиваясь с необычайным состоянием,
противился действию разрушения; сердце жестоко билось, во рту было сухо и
жарко.
- Однако, - сказал Коломб, - лучше бы нам сесть в повозку и ехать. - Он
упирался руками в землю, желая подняться, и застонал. - Нет, не выйдет
ничего. Но вы поезжайте.
- Глупо, - сказал Брауль, развертывая бинты. - Расставьте руки. - Он
стал перевязывать раненого, говоря: - Все это моя затея. Что я скажу
обществу и редакции? Вам очень больно?
- Боль глухая, когда я не шевелюсь.
- Поступим так, - сказал солдат. - Мы, - я и дядя Гильом, - мигом
устроим носилки, дерева здесь много, - понесем вас потихонечку, господин
Коломб. А вы, значит, потерпите пока. Гильом, есть веревка?
- Есть. Хватило бы повесить кой-кого из этих стрелков.
Гильом стал шарить в повозке, а кавалерист, захватив фонарь, отправился
за жердями. Скоро послышался чавкающий стук его палаша. Брауль сделал
Коломбу тугую, крестообразную повязку, заставил раненого лечь на
разостланный плащ и сел рядом, вздыхая в ожидании носилок.
Не желая усиливать тягостное настроение спутников разговором о своем
положении, Коломб молчал. Он знал уже, что рана сквозная, и, хотя это
обстоятельство говорило в его пользу, - ждал смерти. Он не боялся ее, но
ему было жалко и страшно покидать жизнь такой, какой она была. Потрясение,
нервность, торжественная тьма леса, внезапный переход тела от здоровья к
страданию - придали его оценке собственной жизни ту непогрешимую суровую
ясность, какая свойственна сильным характерам в трагические моменты.
Несовершенства своей жизни он видел очень отчетливо. В сущности, он даже и
не жил по-настоящему. Его воля, хотя и бессознательно, была всецело
направлена к охранению своей индивидуальности. Он отвергал все, что не
отвечало его наклонностям; в живом мире любви, страданий и преступлений,
ошибок и воскресений он создал свой особый мир, враждебный другим людям,
хотя этот его мир был тем же самым миром, что и у других, только
пропущенным сквозь призму случайностей настроения, возведенных в закон.
Его ошибки в сфере личных привязанностей граничили с преступлениями, ибо
здесь, по присущей ему невнимательности, допускалось попирание чужой души,
со всеми его тягостными последствиями, в виде обид, грусти и
оскорбленности. В любви он напоминал человека, впотьмах шагающего по
цветочным клумбам, но не считающего себя виновным, хотя мог бы осветить
то, что требовало самого нежного и священного внимания. Это был магический
круг, осиное гнездо души, полагающей истинную гордость в черствой
замкнутости, а пороки - неизбежной тенью оригинального духа, хотя это были
самые обыкновенные, мелкие пороки, общие почти всем, но извиняемые якобы
двойственностью натуры. Его романы тщательно проводили идеи, в которые он
не верил, но излагал их потому, что они были парадоксальны, как и все его
существо, склонное к выгодным для себя преувеличениям.
Жизнь в том виде, в каком она представилась ему теперь, казалась
нестерпимо, болезненно гадкой. Не смерть устрашала его, а невозможность, в
случае смерти, излечить прошлое. "Я должен выздороветь, - сказал Коломб, -
я должен, невозможно умирать так". Страстное желание выздороветь и жить
иначе было в эти минуты преобладающим.
И тут же, с глубоким изумлением, с заглушающей муки души радостью,
Коломб увидел, при полном освещении мысли то, что так тщетно искал для
героини неоконченной повести. Не теряя времени, он приступил к аналогии.
Она, как и он, ожидает смерти; как он, желает покинуть жизнь в
несовершенном ее виде. Как он - она человек касты; ему заменила живую
жизнь привычка жить воображением; ей - идеология разрушения; для обоих
люди были материалом, а не целью, и оба, сами не зная этого, совершали
самоубийство.
- Наконец-то, - сказал Коломб вслух пораженному Браулю, - наконец-то я
решил одну психологическую задачу - это относится, видите ли, к моей
повести. В основу решения я положил свои собственные теперешние
переживания. Поэтому-то она и не бросила снаряд, а даже помешала
преступлению.
- Коломб, что с вами? Вы бредите? - испуганно вскричал Брауль.
Коломб не ответил. Он погрузился в беспамятство - следствие волнения и
потери крови.
- Носилки готовы, - сказал, волоча грубое сооружение, кавалерист. - Ну,
в путь, да и поможет нам бог!
Коломб остался жив, и ему не только для повести, но и для него самого
очень были полезны те размышления, в которых, ожидая смерти, он провел
всего, может быть, с полчаса. Но и вся жизнь человеческая коротка, а
полчаса, описанные выше, стоят иногда целой жизни.
1914
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 27.11.2001 12:38
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг