линиями и удушьем. Большей простоты - при подавляющем ум сознании ее
страшных качеств - никто еще не держал в руках. Моргиана чувствовала
стекло флакона так остро, как если бы с ее пальцев была содрана кожа; само
прикосновение к флакону казалось опасным, непостижимо действующим на
сердце и мозг. Ее мысли текли с быстротой самостоятельно звучащего, чужого
голоса, движимого возбуждением, и она только следила за ними. Моргиана
подумала, что этот флакон, быть может, еще не так давно был полон духов.
Его открывала, скрипя хрустальной затычкой, эластическая рука женщины, и
из граненого плена с золотым ярлыком вылетал заманчивый аромат, внушающий
нежность и удовольствие. Руки пахли духами. Теперь там была бесцветная
смерть, готовая служить последнюю службу тому очарованию, какое ранее,
зажмуриваясь, прибегало к флакону, повинуясь истине, общей для цветов и
сердец.
- Ей все! Мне - ничего, - сказала Моргиана, наклоняя флакон так, что
яд перелился к пробке. - Для нее даже смерть явится в изысканно-тайном
виде; такую смерть, по тем же причинам, какие есть у меня, не назначит мне
никогда, никто, - даже в мыслях. Умирая, Джесси все еще будет красива,
может быть, даже красивее, чем сейчас: сильнее пахнут срезанные цветы.
Возможно, что в последние минуты ее сознание станет ясным; признав конец,
она испытает чувства такие прелестные и тонкие, каких никогда не узнать
мне, ее тайному палачу. Но ее смерть будет смертью и моей ненависти. Я
хочу тебя любить, Джесси. Когда ты исчезнешь, я буду тебя любить сильно и
горячо; я буду благодарна тебе. Я отдохну. Быть может, я больна? Нет. Но я
много думала - и привыкла; теперь, Джесси, я подкрадываюсь сзади к тебе.
Лишь так могу я выразить мою - будущую - к тебе любовь.
Ее рука задрожала: флакон стукнул о стол и остался стоять, -
безмолвный свидетель чувств, достойных милосердного эшафота. Моргиана
продолжала говорить, отдаваясь неодолимой потребности в сообщнике,
которого не было и не могло быть. Но лишь неясные шепчущие звуки выходили
из ее губ, хотя ей казалось, что она говорит явственно. Подняв голову, она
увидела в стенном зеркале женщину чужую и бледную. "Там я, - сказала
Моргиана, - я вижу себя. Харита Мальком, этот дом - твой опустевший
флакон; на месте благоухания твоей жизни - я поселилась здесь, бесцветная
и угрюмая, как яд; такая же сильная, как он, потому что живу одной мыслью".
Она собрала вату, кожу, коробку, сожгла все в камине и начала
успокаиваться. Это было дурное, болезненное спокойствие. Тесня ее дыхание,
стоял перед ней образ Джесси. "Действительно ли красива она? - размышляла
Моргиана, - ее тип довольно распространен. Его можно встретить даже на
страницах модных журналов. Подобные лица бывают также у приказчиц и
билетерш. Почти каждая девушка двигает плечами, как Джесси".
Встрепенувшись, со смутной и едкой надеждой, вызвала она образ сестры
и принялась изучать его, отводя каждой черте высокомерное, банальное
определение, - с тупым удовольствием слепца, который водит концами пальцев
по лицу незнакомого человека, создавая линии осязания. Перед ней было как
бы многозначное число, цифры которого называя вразброд, она никак не могла
получить сумму, большую девяти. Джесси, раздетая и обезличенная, составила
собрание отдельных частей, ничем особо не поразительных для Моргианы; но
так продолжалось лишь пока не был исчерпан материал критики; едва увидела
она опять ее всю, как из нежных ресниц Джесси блеснул стремительный,
улыбающийся взгляд; зазвучал ее, полный удовольствия жить голос;
припомнились все ее, ей лишь свойственные особенности движений, и Моргиана
увидела, что ее сестра хороша, как весна.
Спрятав флакон в сумку, Моргиана вызвала Гобсона, приказала привести
дом в порядок и сообщила, что приедет сюда жить до осени - не позже как
через три дня. Она вернулась в город к шести часам, но обедать не вышла,
сославшись на головную боль.
Глава V
Скучая обедать одна, Джесси вызвала по телефону свою близкую
приятельницу, Еву Страттон, и стала ее просить приехать. "Тем более, -
прибавила Джесси, - что сегодня среда; ты знаешь, что у нас по средам
гости. Наконец, ты мне просто необходима, так как я хочу говорить. О чем?
О жизни и вообще. Моргиана лечит больную голову, сидит у себя. Да,
слушаю... нехорошо так говорить, Ева, с... Ну, и так далее, и я тебя жду".
Ева Страттон была второй дочерью Вальтера Готорна, владельца двух
типографий. Старше Джесси лишь двумя годами, Ева уже была замужем. Ее муж
занимал должность военного агента в Корее. Они разъехались по молчаливому,
безгорестному согласию людей, открывших, что не нуждаются ни друг в друге,
ни в брачной жизни. Поэтому их приятельское соломенное вдовство было
легким.
Когда приехала нарядная Ева, не менее нарядная Джесси встретила ее
дружеским поцелуем, и они сели за стол в буфетной.
Ева была высокая, тонкая фигурой, молодая женщина греческого типа, с
проницательным выражением рта и глаз. Ее жизненный опыт немногим превышал
опыт Джесси, но она умела скрывать это, оставляя впечатление
наблюдательности и ранней мудрости. Заметив третий прибор, Ева спросила,
кого ждет Джесси.
- Никого, то есть, вероятно, никого. Это ее прибор, но Моргиана,
должно быть, уже пообедала у себя.
- Надеюсь, - сказала Ева. Джесси обиделась, но сдержалась.
- Ты постоянно забываешь, Ева, - заметила она спокойно и искренно, -
что Мори - моя сестра и что мне могут быть неприятны такие твои слова.
- Она неприкосновенна?
- В том смысле - да, какой разумеешь ты. Да! К тому же, - прибавила
Джесси, взглядывая на слуг у дверей, - мы не одни. Я знаю, ты ее не
любишь, - что делать!
- Я прямолинейна, - возразила Ева, пробуя суп и нимало не тронутая
выговором Джесси, - но когда я ехала к тебе, я решила быть прямолинейной
до наглости. Твоя жизнь...
- Тогда поедим сначала, - сказала Джесси, - мне тоже хочется говорить,
но я хочу также есть. А ты?
- Я ем. У тебя всегда очень вкусно. Выпей вина, Джесси. Это хорошее
вино; я его знаю, потому что его подают у нас, и год тот же самый; будем,
по вину, однолетки.
- И налижемся, как красноносые старушенции, - добавила Джесси, нюхая
свой бокал.
Она выпила и стала слушать Еву, которая рассказывала городские новости
тоном приятного осуждения. Уже коснулись нескольких чужих флиртов с точки
зрения: "все это не то", а также расследовали, кто и что думает о себе;
уже размолвка Левастора с Бастером попала в пронзительный свет
предположений об их прошлогодних встречах "с теми и теми", - как обед
незаметно подошел к концу. Слуги принесли кофе, и, стремясь соединить
приятное с полезным, потому что любила Джесси, Ева сказала: "Останемся
одни, так как нам более ничего не нужно".
- Мы сами позаботимся о себе, - сказала Джесси прислуге, - Ева, я тебя
слушаю.
- Ты все еще не куришь? - спросила Ева, извлекая длинную папиросу из
платинового портсигара.
- Нет. Не это же ты готовила мне по секрету от слуг?
- Но у меня, право, нет ничего особенного для тебя. Я, как хочешь, не
выношу посторонних, хотя бы и слуг. Ты много теряешь, отказываясь курить.
- Я люблю смотреть, как курят, - сказала Джесси, приникая щекой к
сложенным, локтями на стол, рукам. - Я приметила, что ты куришь с
отчаянием, - расширив глаза и грудью вперед!
- Благодарю, я согнусь.
- Нет, не надо. Вильсон курит осторожно, кряхтя, почти потеет, и весь
вид его такой, что это - тяжелая работа. Интересно курит Фицрой. Он
положительно играет ртом: и так, и этак скривит его, а один глаз прищурит.
По-моему, лучше всех других курит Гленар: у него очень мягкие манеры, они
согласуются с его маленькими сигарами. Ему это идет.
- Тебе нравится Гленар?
- Он мне нравился. Теперь я нахожу, что он на вкус будет вроде
лакрицы. Дай мне папиросу, я попробую.
Она крепко сжала мундштук губами и серьезно поднесла спичку, причем ее
лицо выражало сомнение. Закурив, Джесси случайно выпустила дым через нос,
закрыла глаза, чихнула и поспешно положила папиросу на пепельницу.
- Что-то не так, - сказала она. - Должно быть, это требует мужества.
Ева рассмеялась.
- Тебе надо выйти замуж, - вот что я хотела сказать. Нормально ли твое
положение? Моргиана значительно старше тебя; кроме того, она ис...
- ... терична, - мрачно закончила Джесси. - Дальше!
- Выходит, что нравственно и физически ты одинока, хотя обеспечена и
живешь в своем доме.
- Я размышляла об этом, - сказала Джесси, - но как быть? Я никого не
люблю. Любит ли кто меня?..
- Человек пять.
- Положим, всего четыре. Говорят - брак вещь суровая. Ты, например,
замужем. Расскажи мне о браке.
- Но... я думаю, ты сама знаешь, - ответила Ева, понимавшая, что в
таких вопросах слова обладают свойствами искажать существо явлений, будь
то слова самые осторожные и искренние.
- Знаю и не знаю, - продолжала Джесси, задумчиво смотря на Еву, - но,
слушай, я не боюсь слов. Например, - что такое "идеальный брак"?
- Идеальный брак, - сказала Ева, начиная внутренне ныть, - такой брак
требует очень многого...
- Давай говорить подробно, - предложила Джесси.
Личный опыт Евы напоминал полудремоту. Слегка краснея, в то время как
Джесси оставалась спокойной, Ева продолжала:
- Очень многого... Хотя мой собственный брак подлежит размышлению, и
я, конечно, не могу ставить в пример... Очень, очень большая близость во
всем, одинаковость вкусов и так далее.
- Но ведь должна быть также любовь?
- Любовь? Конечно.
- Так расскажи о любви, - о замужней любви.
- Едва ли это возможно рассказать, - объявила Ева, которой становилось
все труднее идти в тон. - Ты... да... или нет... Например: знание
географии и подлинное путешествие. Конечно, есть разница.
- Послушай, - сказала Джесси, - быть любовницей и быть женой - это
ведь строго разделено? Или, например: "наложница" и "любовница". Есть ли
здесь сходство? Как ты думаешь?
- Мы лучше это оставим, - осторожно предложила Ева, - так как я
положительно не в ударе. Должно быть, обильный обед. Просто я не нахожу
выражений.
Джесси умолкла только потому, что уважила подчеркнутую последнюю фразу
и поняла замешательство Евы. Оно ей слегка передалось, в противном случае
Джесси охотно продолжала бы рассуждать о таких звучных, красивых словах,
как "наложница" или "страсть". Продолжая думать о связи со словом
"наложница", она спросила:
- Не переменишь ли ты свою ложу на ту, что рядом с моей? Она
освободилась теперь.
- Непременно переменю. Но все-таки, Джесси, мое искреннее желание -
видеть тебя хорошо устроенной, замужем.
- Не с кем попало, надеюсь? - заметила Джесси. - Ты дай мне
какого-нибудь погибшего человека. Я буду его восстанавливать в его
собственных глазах. Вот о чем я мечтаю иногда. Но это глупо. Или хорошо?
Отвести от края пропасти и - постепенно, неуклонно...
- Дурочка, где ты это читала? - рассмеялась Ева.
- А не помню где, - откровенно призналась, тоже смеясь, Джесси.
Вдруг она перестала смеяться, крикнув:
- Мори, ты опоздала. Обед мы уже скушали. Иди пить с нами кофе!
Моргиана стояла в дверях, весело рассматривая подруг.
Снисходительно-добродушно взглянув на Джесси, она спокойно поздоровалась с
Евой, села за стол, взяла салфетку, бесцельно посмотрела на нее и положила
на место.
- Стало легче?
- Да, Джесси. Старая мигрень, Ева. От кофе пройдет. У меня масса
хлопот по ремонту и моему переезду. Кроме того, в этом году рано наступил
зной. Я спасаюсь в "Зеленую флейту", наверное - до осени.
- Джесси, - и ты?
- Я не поеду, Ева. Я остаюсь здесь.
- Вы знаете, как она упряма, - сказала Моргиана Еве после небольшого
молчания.
Допив свой кофе, Моргиана возобновила примолкший разговор. Теперь она
была спокойна. Притворство ее было легким, как нетрудное дело в руках
опытного мастера. Она смеялась, шутила и рассказывала с нотой сочувствия о
прекрасной танцовщице Мальком, которая плакала и танцевала одна.
Глава VI
К девяти часам вечера гостей собралось пять человек. Это были: Гленар,
тот самый, манера курить которого обсуждалась Евой и Джесси, -
медлительный человек двадцати девяти лет, дилетант и блондин; Джиолати,
итальянский изгнанник, замешанный в романтическую историю при дворе; сын
судовладельца Регард и его жена, смуглая маленькая женщина с большими
глазами, уроженка Антильских островов. Пятая была Ева Страттон.
По малочисленности общества, а также из-за духоты, центром служила
квадратная угловая терраса. В этот вечер Джиолати, вспоминая родину, пел
трогательные романсы, и детская обида светилась в его черных глазах.
Джесси, внимая певцу, разгорелась, и от того с еще большей тоской Гленар
прислушивался к ее словам, не в силах отвести взгляд от ее фигуры, -
стряхнуть очарование, делавшее его смешным, что он знал и от чего сам же
приходил в раздражение. Но Джесси уже привыкла к его отчаянно-напряженному
виду и, внутренне хмурясь, старалась внешне быть с ним как бы рассеянной.
Она тихо беседовала с Аронтой, женой Регарда, а Регард рассказывал Еве о
скачках. Моргиана, задумавшись, расположилась в качалке, садистически
наблюдая Гленара, который или некстати вмешивался в разговор, продолжая
неизменно смотреть на Джесси, или тоскливо курил, расхаживая по террасе;
садился, вставал, снова садился, причем вид у него был такой, что он тут
же опять встанет. Он был поглощен решением: томился, терзался и пребывал в
страхе, что неудача вынудит его никогда больше не посещать Джесси.
- Не выйти ли походить по саду? - предложил Регард, и Джесси
немедленно согласилась, потому что у нее стало ныть в спине от разлитой
над террасой любви Гленара. За ней согласились все.
Так как вечер был совершенно черный, Моргиана распорядилась включить
свет в электрические фонари, стоявшие на скрещениях аллей. Над деревьями
возник полусвет; лучи озарили спящую, смешанную с черным и золотым,
зелень. Тотчас, спасаясь от Гленара, Джесси захватила Регарда и Моргиану;
Ева пошла с Джиолати, Гленар подошел к Аронте; все разошлись, условившись
сойтись у пруда.
Пока гуляющие были еще неподалеку друг от друга, Гленар слышал голос
Регарда, а Регард - откровенную зевоту Аронты и скучные слова подавленного
Гленара. Но разошлись дальше, и голоса смолкли. Случилось так, что
благодаря ускоренным шагам Моргианы, шедшей немного впереди и решительно
молчавшей все время, хотя Регард не раз обращался к ней с той мягкой
любезностью, какая бессознательно подчеркивает несчастье, - случилось, что
они трое оказались у пруда ранее других. Тогда, завидев спящих лебедей,
Джесси захотела разбудить черного австралийского лебедя. Он, рядом со
своей белоснежной подругой, мирно отражался в озаренной воде, спрятав
голову под крыло.
Джесси ступила на покатый газон и, подобрав платье, протянула руку;
стоя у самой воды, она стала звать лебедя: "Ноэль! Куси-муси, Ноэль,
соня!" Но лебедь спал, и, подступив еще ближе, Джесси соскользнула ногой в
воду. Ее туфля и чулок сразу промокли; Регард подхватил ее, вывел наверх,
а лебеди проснулись и, вытянув шеи, сонно повели крыльями, приподняв их,
как бы разминаясь от сна.
Уныло поджав мокрую ногу, Джесси стояла на сухой ноге, держась за
плечо Регарда и выслушивая соответствующее замечание Моргианы; затем
решительно направилась в дом, чтобы переменить обувь. Она шла быстро,
прихрамывая, потому что было ей противно твердо ступать мокрой ногой. При
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг