Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
зной, что даже мысли изнемогали. Редко показывался прохожий, стараясь
идти в полосе тени возле домов. С тяжелым от зноя и любви сердцем Детрей
прошел к скверу Дурбана, где среди огромных агав фонтан гнал струи
скачущих брызг. Безумно захотелось ему воды, льду, тени, пронизывающей
сырости погреба. Между тем, оставалось не более часа до первого веяния
прохлады, когда ветер с моря умеряет пламенение дня. Но этот остающийся
час таил муки серьезные. Детрей разыскал винный погреб, куда набилось уже
довольно народу, попивая красное вино со льдом, и уселся в самом конце
длинного помещения, около бочек. Отсюда был виден ему солнечный блеск
полукруглого входа.
  Он потребовал вина, поданного в стеклянном кувшине, где плавал кусок
льда, и начал остывать от жары. "Я буду называть ее "Джесси", что бы ни
случилось со мной. Боже мой, как мне тяжело! Она поправится - я знаю,
чувствую это. Однако ничего не выйдет и не может выйти. Бессмысленно
развивать надежды. Ее судьба должна быть как благоухание, таинственное и
редкое. Так это и будет, но не со мной. Таким девушкам даже вообще как-то
странно выходить замуж. Они должны были всегда оставаться девушками - не
старше двадцати лет, чтобы о них болеть вот такой нестерпимой болью, какую
переношу я".
  Закончив свой гимн отчаяния и восторга, молодой человек сидел
некоторое время, смотря на стакан взглядом суровым и безутешным. Наконец,
страстно излившиеся мысли его, побыв где-то, вернулись и заговорили опять.
  "Рассудок помрачается, - размышлял несчастный, пытаясь беспристрастно
изучить опутавшую его зеленую лиану с пламенными цветами, - все самое
худшее и лучшее заявляет о себе, и человек ничего не стыдится. Хочется,
чтобы соперник, счастливый и достойный, висел на волоске от смерти, а я бы
его спас, все-таки сожалея, что он не умер, и выслушал бы от нее слова
благодарности, улыбаясь в мучениях. Ее неприятная сестра счастливее меня,
потому что Джесси поцеловала ее. Хорошо, если Джесси впадет в нищету,
бедствие, а я встречу ее на дороге, не знающую куда идти; мы женимся, и я
буду за ней смотреть, буду ее беречь. Как я хотел бы спасти ее во время
пожара или кораблекрушения!"
Заметив, что накликал изрядное число несчастий для ничего не
подозревающей девушки, Детрей несколько остыл, добавив: "Да. В то же время
я должен быть сдержан, покоен, весел; я должен сидеть на костре,
обмахиваясь веером совершенно непринужденно; таков закон уважения к себе.
Пока не поздно, я должен отсюда уехать. Иначе я погиб. Невозможно думать о
том, что я думаю. Есть никогда не обманывающий голос души; я его слышу. Он
говорит: "бессмысленно". Недаром, когда я взял в руки эту слетевшую с
небес белую шляпу, у меня было смутное предчувствие, что неспроста находка
моя; и я уже хотел ее положить на песок, чтобы кто-нибудь другой
удивлялся, как вдруг ветром обвило ленту вокруг руки. Лента уговорила.
Зачем я поддался ее движению?"
Чтобы затуманить неизбежно острую вначале боль недуга, вцепившегося в
Детрея, он выпил залпом стакан холодного вина, и зубы его заныли. "Отрадно
схватить зубную боль, - подумал Детрей, - такую, чтобы рычать и бить
кулаком в стену; тогда отлегло бы на душе". "Однако, - продолжал он с
легкомыслием, в равной мере законным для его помешательства, как и
отчаяние, - однако, почему я так вдруг все решил очень уж в черном свете?
Я читал где-то, что предложение "быть друзьями" в иных случаях чрезвычайно
благоприятно. Относительно же того, что она девушка состоятельная, то тут
больше эгоизма и тщеславия, чем разума, чем доброты. Разве это плохо, что
она может дать сама себе больше, чем я могу дать ей, с своим жалованьем?
Это хорошо, это гораздо лучше, чем если бы ей пришлось рассчитывать. Если
любишь, это надо стерпеть, смириться; стерпеть ради нее. Если я откажусь
жениться на ней, потому что она богата, она вправе заключить: "Он допустил
мысль, что только ради денег можно на мне жениться. Сама я ничего не
стою". Я ее люблю; довольно этого, чтобы быть правым и знать, что я прав".
  Детрей рассуждал совершенно искренне, так как относился к деньгам
равнодушно; только для Джесси он хотел бы их иметь немного побольше, чем у
него было. Но он скоро заметил, что все эти скоропалительные мысли о браке
с Джесси делают его смешным в собственном его мнении. "Джесси, вы обратили
меня в кучу нервного хлама", - сказал он, решительно вставая, чтобы
изменить настроение, становившееся невыносимым.
  Зной отошел; улицы лежали в тени. Бесчисленные сады Лисса благоухали
цветами; дышать было свежо; а ясное небо, с высоко забравшимися в него
ласточками, обещало на завтра такую же отраву зноя, как сегодняшний день.
Детрей прочитал афишу и отправился в театр; пока на сцене какие-то
немыслимые отцы упрекали своих детей в измене идеалам, а героиня старалась
уверить публику, что искренне любит семидесятилетнего старика, - сложилось
окончательно его решение: сегодня же сообщить Еве Страттон, что он с
ночным поездом едет в Покет. На самом деле ему предстояло еще дня два
работы и дня два сборов, но считая себя отсутствующим, - для Джесси и Евы,
- Детрей таким поступком делал невозможным новый визит к больной,
отрекался от телефона, от всякого сношения и растравления сердца,
доставившего ему, в памятный этот день, пылкую и мрачную безутешность.
Совершенно забыв, что представляли на сцене, Детрей по окончании спектакля
раньше всех выбежал из зрительной залы, сопутствуемый аплодисментами, и
затворился в телефонной будке, вызывая Еву Страттон. Горе его было велико,
отчаяние безмерно, отречение - полное и решительное. К его состоянию
отлично подошли бы теперь: деланное сожаление, сопровождаемое тайным
зевком, равнодушное прощание, столкновение безотрадных вежливостей, но
никак не просьба не уезжать. В таком случае Детрей мог наговорить
противоречащие и странные вещи. Он не ждал ни искренних сожалений, ни
особого интереса к себе, а потому сразу насторожился, когда Ева громко и
поспешно сказала:
  - О, наконец! И как кстати! Я прежде всего подумала о вас. Но ведь вы
живете не в городе... Детрей, помогите нам: Джесси исчезла! Всего десять
минут сюда звонила ее сиделка: Джесси разрыла гардеробную, все разбросала,
во что-то оделась и ушла неизвестно куда. По-видимому, через окно на
улицу, так как ворота уже заперты,
а швейцар ничего не видел. Детрей, это бред; она, по-видимому, в
горячке!
  - Я слушаю, - сказал Детрей, крепко прижимая к уху приемник. Его
самолюбивое волнение исчезло; сознание качнулось, но тотчас оправилось, и
стал он спокоен - спокойствием резкого и неотложного действия. - Я слушаю
очень внимательно; прошу вас, продолжайте.
  - О, Детрей, не будьте так равнодушны! - воскликнула Ева. - Впрочем, я
сама не знаю, что говорю. Но вы что хотели мне сказать?
  - Я хотел сказать... но я, кажется, забыл. Дело в том, что ваше
известие меня, естественно, поразило.
  - Теперь слушайте: Джесси единственно могла поехать к сестре, в ее
"Зеленую флейту"; двадцать семь миль от города. Автомобиль готов; я еду и
прошу вас ехать со мной; если Джесси в беспамятстве, я не знаю, что может
случиться.
  - Вы правы. В таком случае прошу вас задержаться десять минут; я
тотчас буду у вас.
  - Какой вы ми...
  Но Детрей уже положил приемник. Он быстро шел к выходу среди шумно и
тесно покидающей театр толпы, опережая ее без остановок и толчков,
инстинктивными движениями, даже не замечаемыми рассудком, занятым
совершенно другим. Момент действия сделал его снова самим собой; и он был
уже не влюбленный, а любящий, согласный сто раз выслушать какой угодно
отказ, лишь бы ничего не случилось худого с девушкой, которой надо помочь.



  Глава XIX

  Трещина, куда Моргиана столкнула полузадушенную Гервак, начиналась от
озера и, снижаясь, шла к морю на высоте двухсот метров к его поверхности;
затем, рассекая крутой склон, оканчивалась у береговых песков обыкновенным
оврагом, засыпанным землей и камнями. В том месте, наверху берегового
массива, где разыгралась сцена борьбы двух женщин, глубина трещины
достигала ста двадцати метров, при ширине четырех. Глядя в нее с края
обрыва, нельзя было ничего рассмотреть внизу; казалось, эта тесная
пропасть навсегда обречена тьме, но смотревший изнутри вверх видел
накрывшее ее узкой полосой небо. Свет проникал в недра провала подобием
густых сумерек; подавленное зрение училось различать окружающее его
двухстенное пространство, - как в погребе со светом сквозь щель. Эту
трещину образовало землетрясение, потому внутренность ее напоминала то,
что представил бы разорванный хлеб, если сложить его половины, оставив меж
ними расстояние в дюйм. Ямы одной стороны соответствовали выпуклостям
другой. Во многих местах висели застрявшие на весу куски скал, которым не
давала упасть узость провала или навес над выступом. Дно трещины было
непроходимо и залито водой. Спертый и сырой воздух, с сильным запахом
гниющих стволов, время от времени падающих сюда после осенних бурь,
раздражал дыхание. Совершенная и беспокоящая тишина стояла в громадном
этом разрезе, - тишина бесповоротного равнодушия, мрачного, как рост под
земного корня. Прислушиваясь к ней день, два, неделю, год, можно было с
уверенностью ожидать, что ничего не услышишь, пока где-нибудь наверху
такая же долгая работа времени сгноит дерево, и оно, уступив ветру,
покатится в глубину расселины, где, родив шорох и стук, ляжет неподвижно
на дне.
  На глубине футов семидесяти в течение десятилетий образовалось одно из
самых значительных засорений трещины. Основой ему послужил застрявший на
узком месте камень, стиснутый стенами провала. Два ствола с длинными
сучьями, ставшими от сырости и известковых паров крепкими, как железо,
некогда обрушились сюда и легли по сторонам камня, увеличив помост.
Листья, хворост, земля скапливались на этой преграде в течение многих лет,
образовав зыблящуюся, пронизанную остриями обломанных сучьев площадку
длиной метров десять, по которой ходить было так же удобно, как по сену,
перемешанному с дровами. Тут росли дрожащие пепельного цвета грибы, лепясь
отрядами среди ползущей по стенам плесени; с краев помоста свешивались
хворост и мох.
  Несколько выше этого скопления хлама из стены выступал неровный
карниз; еще выше, на расстоянии одного шага от карниза, чернела
горизонтальная щель, метра полтора высоты и не менее пятидесяти метров
длины, - род естественного навеса, в глубине которого нельзя было ничего
рассмотреть.
  На этот помост упала, потеряв сознание, Отилия Гервак.
  Как ни был страшен удар падения с такой высоты, он не убил ее. Слой
хвороста, смешанный с перегноем и пружинами сучьев, встретил тело Гервак
лишь жестоким сотрясением, от которого закачался весь помост; кроме того,
острый древесный обломок рассек ее левый бок, вспоров кожу до ребер.
  Она лежала в этом положении, как упала и свернулась при упругой
поддаче: запрокинув голову, с вытянутыми руками, повернутыми ладонями
вверх, с воткнувшимися в мусор до колен ногами. Ее рот раскрылся, на щеках
угасала судорога, мелко и безвольно томясь, как стихающая рябь воды.
  Так лежала она долго, ничего не чувствуя, ни боли, ни сырого холода
пропасти, постепенно оживлявшего расстроенное кровообращение. Затем она
стала дрожать, вначале мелко, - почти незаметно. Ее рот закрылся; рука
вытянулась, сжала пальцы и снова разжала их. Гервак начала трястись и
вздыхать, как выброшенная на берег рыба, - все чаще и глубже, со стоном и
с бессознательными усилиями изменить положение. Наконец стон затих, и она
вся затихла.
  Гервак открыла глаза. Она еще не чувствовала ни боли, ни страха. Ее
сознание молчало. Ей казалось, что она стоит в каком-то коридоре,
прислонясь спиной к двери, и видит впереди себя узкий далекий выход.
Подняв голову, она увидела, где находится, осмотрелась и вспомнила. Резкий
порыв вскочить обессилил ее; с трудом, осторожно вытащила она из хлама
застрявшие ноги и, увидев их, вся сжалась: они были ободраны, почернели и
залиты кровью. Гервак ощупала скверный разрыв кожи около ребра, и ее рука
стала красной от крови.
  Кое-как, слипшимися пальцами она ощупала ноги и руки; убедясь, что
переломов нет, Гервак несколько ободрилась.
  Она посмотрела вверх. Высота и теснота наглухо замыкали ее. Никакой
Жан Вальжан не смог бы вскарабкаться по этим красновато-бурым отвесам с
выступающими из них скользкими глыбами. Она осмотрелась еще раз и
вздрогнула, увидев позади себя пустоту, где внизу стояла вечная ночь.
Гервак встала, колеблясь на расползающихся ногах, но головокружение снова
усадило ее. Заметив карниз, она поползла к нему, иногда проваливаясь
руками среди хвороста и замирая от острой боли в ногах, когда ее раны
касались сучьев. Наконец она ступила на карниз и выползла под навес.
  Изнемогая от чрезвычайных усилий, Гервак легла. Она была более
удивлена, чем обрадована. Ее представления о причине и следствии были
нарушены. Закон: "упавший в пропасть - погиб" - оказался доступным
исключению. Не собираясь кинуться на дно трещины ради торжества
естественного порядка, она отнеслась к спасшему ее заграждению насмешливо
и брезгливо, но не могла долго останавливаться на этом, так как не знала,
сможет ли выбраться из каменной западни.
  Поступок Моргианы Тренган доказал все: если бы она не отравила сестру,
Гервак не лежала бы теперь со свихнутой шеей и окровавленным боком на
холодном, как мерзлая земля, камне.
  Оторвав низ рубашки, Гервак сделала бинты и перевязала, как могла,
ноги; рана на боку распухла и не переставала кровоточить, но все равно ее
нечем было перевязать. Одевшись опять, она встала и двинулась по длинной
впадине, часто останавливаясь, чтобы рассмотреть полутьму, в которой
далекое и близкое казалось обратным. Эта впадина-навес была неровна во
всех направлениях; местами приходилось идти по самому краю обрыва, часто
нагибаясь, даже ползти; иногда становилось просторно, высоко, но потом
вновь следовали ямы и возвышения. Такой путь, протяжением метров
пятьдесят, шел по уклону вверх и внезапно обрывался на высоте восьми
метров от земной поверхности; здесь было уже светло, и свисающие зеленые
ветви кустов недосягаемо близко обозначались на голубой полосе верхнего
света. Начав безотчетно надеяться, Гервак не испытала, однако, ни
беспокойного возбуждения, ни счастливых мыслей о внезапном спасении; ее
надежда была замкнутая и низкая, - надежда, закусившая губу. Снова нашла
она свое спасение неестественным, подивилась и перестала думать о нем.
  Гервак смотрела вверх по тому направлению, в каком пробиралась, но,
оглянувшись, увидела позади себя мостик из жердей, с веревочными перилами,
перекинутый через пропасть; он служил пешеходам. Это открытие совершенно
успокоило Гервак. Ей следовало только сидеть и ждать, пока на мостике
появится человек, чтобы крикнуть ему о помощи. Но было тихо вверху;
изредка пролетали птицы; край облака показался над началом моста, но
двигалось оно так мало заметно, как будто стояло, скованное тишиной и
жарой.
  Гервак глядела на мостик не отрываясь, так как боялась пропустить
неизвестного, которому стоило сделать всего несколько быстрых шагов, как
мостик вновь стал бы пустым. Она седела слабая и мрачная; ее мысли о
Моргиане не были неистово мстительны, но полны такой тонкой и продуманной
злости, как расчет игры с презираемым, хотя и опасным противником. Гервак
признала поражение и отдала должное великому мастерству притворства, каким
едва не уничтожила ее хозяйка "Зеленой флейты". Реванш, на который
рассчитывала Гервак, должен был ударить не по телу, а по душе. Она даже
повеселела, решив поступить так, как задумала.
  Казалось, оживление ее мыслей вызвало оживление наверху: Гервак
увидела человека, который, держась за веревку, осторожно переставлял ноги
по шатающимся жердям. Это был почтальон с сумкой; он шел за почтой и не
особенно торопился.
  - Стойте! Спасите! - крикнула Гервак, высовываясь головой и плечами
из-под нависшего над ней камня. Она кричала не переставая, хотя почтальон
сразу услышал и начал осматриваться, даже посмотрел вверх. Новый крик
женщины указал ему, где она находится; он схватился за веревку и нагнулся,
всматриваясь в отвес трещины, где белело лицо. Гервак стала махать рукой,
повторяя:
  - Сюда! Я здесь! Бросьте веревку!
  - Как вы попали туда? - закричал почтальон, изумленный и сообразивший,
наконец, что случай требует немедленной помощи. - Хорошо, держитесь пока,
- продолжал он, - я побегу в одно место, где мне дадут веревку.
  - Отвяжите ее! Эту! - крикнула Гервак. - Ту, за которую держитесь!
  - В самом деле! - пробормотал почтальон. Он подергал веревку, которая
служила перилами к мостику, и отвязал ее с обоих концов. Затем, скрывшись
в той стороне, где томилась Гервак, примерил, хватит ли длины веревки.
Гервак внезапно увидела ее конец, почти хлеставший по ее ловящей руке, но
с отчаянием и злостью подумала, что человек не догадался сделать петлю,

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг