шлюпке посреди океана? Я был потрясен; теперь я, к этому, еще оглушен. Я вас
не видел на корабле. Позволительно ли мне думать, что вас удерживали
насильно?
- Насильно?! - сказала она, тихо и лукаво смеясь. - О нет, нет! Никто
никогда не мог удержать меня насильно, где бы то ни было. Разве вы не
слышали, что кричали вам с палубы? Они считают вас хитрецом, который спрятал
меня в трюме или еще где-нибудь, и поняли так, что я не хочу бросить вас
одного.
- Я не могу знать что-нибудь о вас против вашей воли. Если вы захотите,
вы мне расскажете.
- О, это неизбежно, Гарвей. Но только подождем. Хорошо?
Предполагая, что она взволнована, хотя удивительно владеет собой, я
спросил, не выпьет ли она немного вина, которое у меня было в баулах. -
чтобы укрепить нервы.
- Нет, - сказала она. - Я не нуждаюсь в этом. Но вы, конечно, хотели бы
увидеть, кто эта, непрошеная, сидит с вами. Здесь есть фонарь.
Она перегнулась назад и вынула из кормового камбуза фонарь, в котором
была свеча. Редко я так волновался, как в ту минуту, когда, подав ей спички,
ждал света.
Пока она это делала, я видел тонкую руку и железный переплет фонаря,
оживающий внутри ярким огнем. Тени, колеблясь, перебежали в лодке. Тогда
Фрези Грант захлопнула крышку фонаря, поставила его между нами и сбросила
покрывало. Я никогда не забуду ее - такой, как видел теперь.
Вокруг неб стоял отсвет, теряясь среди перекатов волн. Правильное,
почти круглое лицо с красивой, нежной улыбкой было полно прелестной, нервной
игры, выражавшей в данный момент, что она забавляется моим возрастающим
изумлением. Но в ее черных глазах стояла неподвижная точка; глаза, если
присмотреться к ним, вносили впечатление грозного и томительного упорства;
необъяснимую сжатость, молчание, - большее, чем молчание сжатых губ. В
черных еЛ волосах блестел жемчуг гребней. Кружевное платье оттенка слоновой
кости, с открытыми гибкими плечами, так же безупречно белыми, как лицо,
легло вокруг стана широким опрокинутым веером, из пены которого выступила,
покачиваясь, маленькая нога в золотой туфельке. Она сидела, опираясь
отставленными руками о палубу кормы, нагнувшись ко мне слегка, словно хотела
дать лучше рассмотреть свою внезапную красоту. Казалось, не среди опасностей
морской ночи, а в дальнем углу дворца присела, устав от музыки и толпы, эта
удивительная фигура.
Я смотрел, дивясь, что не ищу объяснения. Все перелетело, изменилось во
мне, и хотя чувства правильно отвечали действию, их острота превозмогла
всякую мысль. Я слышал стук своего сердца в груди, шее, висках; оно стучало
все быстрее и тише, быстрее и тише. Вдруг меня охватил страх; он рванул и
исчез.
- Не бойтесь, - сказала она. Голос ее изменился, он стал мне знаком, и
я вспомнил, {когда} слышал его. - Я вас оставлю, а вы слушайте, что скажу.
Как станет светать, держите на юг и гребите так скоро, как хватит сил. С
восходом солнца встретится вам парусное судно, и оно возьмет вас на борт.
Судно идет в Гель-Гью, и, как вы туда прибудете, мы там увидимся. Никто не
должен знать, что я была с вами, - кроме одной, которая пока скрыта. Вы
очень хотите увидеть Биче Сениэль, и вы встретите ее, но помните, {что ей
нельзя сказать обо мне}. Я была с вами потому, чтобы вам не было жутко и
одиноко.
- Ночь темна, - сказал я, с трудом поднимая взгляд, так как утомился
смотреть - Волны, одна волны кругом!
Она встала и положила руку на мою голову. Как мрамор в луче, сверкала
ее рука.
- Для меня там, - был тихий ответ, - одни волны, и среди них есть
остров; он сияет все дальше, все ярче. Я тороплюсь, я спешу; я увижу его с
рассветом. Прощайте! Все ли еще собираете свой венок? Блестят ли его цветы?
Не скучно ли на темной дороге?
- Что мне сказать вам? - ответил я. - Вы здесь, это и есть мой ответ.
Где остров, о котором вы говорите? Почему вы одна? Что вам угрожает? Что
хранит вас?
- О, - сказала она печально, - не задумывайтесь о мраке. Я повинуясь
себе и знаю, чего хочу. Но об этом говорить нельзя.
Пламя свечи сияло; так был резок его блеск, что я снова отвел глаза. Я
видел черные плавники, пересекающие волну, подобно буям; их хищные движения
вокруг шлюпки, их беспокойное снование взад и вперед отдавало угрозой.
- Кто это? - сказал я. - Кто эти чудовища вокруг нас?
- Не обращайте внимания и не бойтесь за меня, - ответила она. - Кто бы
ни были они в своей жадной надежде, ни тронуть меня, ни повредить мне они
больше не могут.
В то время, как она говорила это, я поднял глаза.
- Фрези Грант! - вскричал я с тоской, потому что жалость охватила меня.
- Назад!..
Она была на воде, невдалеке, с правой стороны, и ее медленно относило
волной. Она отступала, полуоборотясь ко мне, и, приподняв руку,
всматривалась, как если бы уходила от постели уснувшего человека, опасаясь
разбудить его неосторожным движением. Видя, что я смотрю, она кивнула и
улыбнулась.
Уже не совсем ясно видел я, как быстро и легко она бежит прочь, -
совсем как девушка в темной, огромной зале.
И тотчас дьявольские плавники акул или других мертвящих нервы созданий,
которые показывались, как прорыв снизу черным резцом, повернули стремглав в
ту сторону, куда скрылась Фрези Грант, бегущая по волнам, и, скользнув
отрывисто, скачками, исчезли.
Я был один; покачивался среди волн и смотрел на фонарь; свеча его
догорала.
Хор мыслей пролетел и утих. Прошло некоторое время, в течение которого
я не осознавал, что делаю и где нахожусь; затем такое сознание стало
появляться отрывками. Иногда я старался понять, вспомнить - с кем и когда
сидела в лодке молодая женщина в кружевном платье.
Понемногу я начал грести, так как океан изменился. Я мог определить юг.
Неясно стал виден простор волн; вдали над ними тронулась светлая лавина
востока, устремив яркие копья наступающего огня, скрытого облаками. Они
пронеслись мимо восходящего солнца, как паруса. Волны начали блестеть;
теплый ветер боролся со свежестью; наконец утренние лучи согнали призрачный
мир рассвета, и начался день.
Теперь не было у меня уже той живой связи с ночной сценой, как в момент
действия, и каждая следующая минута несла новое расстояние, - как между
поездом и сверкнувшим в его конце прелестным пейзажем, летящим - едва возник
- прочь, в горизонтальную бездну. Казалось мне, что прошло несколько дней, и
я только помнил. Впечатление было разорвано собственной силой. Это
наступление громадного расстояния произошло быстрее, чем ветер вырывает из
рук платок. Тогда я не был способен правильно судить о своем состоянии. Оно
прошло сложный, трудный путь, не повторимый ни при каком возбуждении мысли.
Я был один в шлюпке, греб на юг и, задумчиво улыбаясь, присматривался к
воде, как будто ожидал действительно заметить след маленьких ног Фрези
Грант.
Я захотел пить и, так как бочонок для воды оказался пуст, осушил
бутылку вина. На этот раз оно не произвело обыкновенного действия. Мое
состояние было ни нормально, ни эксцессивно - особое состояние, которое не с
чем сравнить, разве лишь с выходом из темных пещер на приветливую траву. Я
греб к югу, пристально рассматривая горизонт.
В одиннадцать двадцать утра на горизонте показались косые паруса с
кливерами, стало быть, небольшое судно, шедшее, как указывало положение
парусов, к юго-западу при половинном ветре. Рассмотрев судно в бинокль, я
определил, что взяв под нижний угол к линии его курса, могу встретить его не
позднее, чем через тридцать - сорок минут. Судно было изрядно нагружено, шло
ровно, с небольшим креном.
Вскоре я заметил, что меня увидели с его палубы. Судно сделало поворот
и стало двигаться на меня, в то время как я сам греб изо всех сил. На
расстоянии далеко хватающего крика я мог уже различить без бинокля несколько
человек, всматривающихся в мою сторону. Один из них смотрел в зрительную
трубу, причем схватил за плечо своего соседа, указывая ему на меня движением
трубы. Появление судна некоторое время казалось мне нереальным; лишь начав
различать лица, я встрепенулся, поняв свое положение. Судно легло в дрейф,
готовясь меня принять; я был от него на расстоянии десяти минут поспешной
гребли. Подплывая, я увидел восемь человек, считая женщину, сидевшую на
борту боком, держась за ванту, и понял по выражению лиц, что все они крайне
изумлены.
Когда между мной и шкуной оказалось расстояние, незатруднительное для
разговора, мне не пришлось начать первому. Едва я открыл рот, как с палубы
закричали, чтобы я скорее подплывал. После того, среди сочувственных
восклицаний, на дно шлюпки упал брошенный матросом причал, и я продел его в
носовое кольцо.
- Все потонули, кроме вас? - сказал долговязый шкипер, в то время как я
ступал на спущенный веревочный трап.
- Сколько дней в море? - спросил матрос.
- Не набрасывайтесь на пищу! - испуганно заявила женщина. Она оказалась
молодой девушкой; ее левый глаз был завязан черным платком. Здоровый голубой
глаз смотрел на меня с ужасом и упоением.
Я ответил, когда ступил на палубу, причем случайно пошатнулся и был
немедленно подхвачен.
- Мой случай - совершенно особый, - сказал я. - Позвольте мне сесть. -
Я сел на быстро подставленное опрокинутое ведро. - Куда вы плывете?
- Он не так слаб! - заметил шкипер.
- Мы держим в Гель-Гью, - сообщил одинокий голубой глаз. - Теперь вы в
безопасности. Я принесу виски.
Я осмотрел этих славных людей. Они переживали событие. Лишь спустя
некоторое время они освоились с моим присутствием, сильно их волновавшим, и
мы начали объясняться.
Глава XVIII
Судно, взявшее меня на борт, называлось "Нырок". Оно шло в Гель-Гью из
Сан-Риоля с грузом черепахи. Шкипер, он же хозяин судна, Финеас Проктор,
имел шесть человек команды; шестой из них был помощник Проктора, Нэд
Тоббоган, на редкость неразговорчивый человек лет под тридцать, красивый и
смуглый. Девушка с завязанным глазом была двоюродной племянницей Проктора и
пошла в рейс потому, что трудно было расстаться с ней Тоббогану, ее
признанному жениху; как я узнал впоследствии, не менее важной причиной была
надежда Тоббогана обвенчаться с Дэзи в Гель-Гью. Словом, причины ясные и
благие. По случаю присутствия женщины, хотя бы и родственницы. Проктор
сохранил в кармане жалованье повара, рассчитав его под благовидным
предлогом; пищу варила Дэзи. Сказав это, я возвращаюсь к прерванному
рассказу.
Пока я объяснялся с командой шкуны, моя шлюпка была подведена к корме,
взята на тали и поставлена рядом с шлюпкой "Нырка". Мой багаж уже лежал на
палубе, у моих ног. Меж тем паруса взяли ветер, и шкуна пошла своим путем.
- Ну, - сказал Проктор, едва установилось подобие внутреннего
равновесия у всех нас, - выкладывайте, почему мы остановились ради вас и кто
вы такой.
- Это история, которая вас удивит, - ответил я после того, как выразил
свою благодарность, крепко пожав его руку. - Меня зовут Гарвей. Я плыл туда
же, куда вы плывете теперь, в Гель-Гью, на судне "Бегущая по волнам", под
командой капитана Геза, и был ссажен им вчера вечером на шлюпку после
крупной ссоры.
В моем положении следовало быть откровенным, не касаясь внутренних
сторон дела. Таким образом все предстало в естественном и простом виде: я
сел за плату (не называя цифры, я намекнул, что она была прилична и уплачена
своевременно). Я должен был также сочинить цель, с какой пустился в этот
рейс, чтобы быть правдивым для наступившего положения. В другом месте и
другому человеку мне пришлось бы рассказать истину, когда я думал, что...
Словом, экипаж "Нырка" только изредка набивал трубки, чтобы воодушевленней
следить за моим рассказом. Мне поверили, потому что я не скрывал той правды,
какую они ждали.
У меня (так я объяснил) было желание познакомиться с торговой практикой
парусного судна, а также разузнать требования и условия рынка в живом
коммерческом действии. Выдумка имела успех. Проктор, длинный, полуседой
человек с спокойным мускулисто-гладким лицом, тотчас сказал:
- Вот это правильная была мысль. Я всегда говорил, что, сидя на месте и
читая биржевые газеты, как раз купишь хлопок вместо пеньки или патоки.
Остальное в моем рассказе не требовало искажения, отчего характер Геза,
после того как я посвятил слушателей в историю с пьяной женщиной, немедленно
стал предметом азартного обсуждения.
- Его надо было просто убить, - сказал Проктор. - И вы не отвечали бы
за это.
- Он не успел.. - заметил один матрос.
- Никогда бы я не сошел в шлюпку; только силой, - продолжал Проктор.
- Он был один, - вмешалась стоявшая тут же Дэзи. Платок мешал ей
смотреть, и она вертела головкой. - А ты, Тоббоган, разве остался бы
насильно?
- Это сказал дядя, - возразил Тоббоган.
- Ну хотя бы и дядя.
- Что с тобой, Дэзи? - спросил Проктор. - Экая у тебя прыть в чужом
деле!
- Вы правильно поступили, - обратилась она ко мне. - Лучше умереть, Чем
быть избитым и выброшенным за борт, раз такое злодейство. Отчего же вы не
дадите виски? Смотри, он ее зажал!
Она взяла из рассеянной руки Проктора бутылку, которую, в увлечении
всей этой историей, шкипер держал между колен, и налила половину жестяной
кружки, долив водой. Я поблагодарил, заметив, что не болен от изнурения.
- Ну, все-таки, - заметила она критическим тоном, означавшим, что мое
положение требует обряда. - И вам будет лучше.
Я выпил, сколько мог.
- О, это не по-нашему! - сказал Проктор, опрокидывая остаток в рот.
Тем временем я рассмотрел девушку. Она была темноволосая, небольшого
роста, крепкого, но нервного, трепетного сложения, что следует понимать в
смысле порывистости движений. Когда она улыбалась, походила на снежок в
розе. У нее были маленькие загорелые руки и босые тонкие ноги, производившие
под краем юбки впечатление отдельных живых существ, потому что она
беспрерывно переминалась или скрещивала их, шевеля пальцами. Я заметил
также, как взглядывает на нее Тоббоган. Это был выразительный взгляд
влюбленного на божество, из снисхождения научившееся приносить виски и
делать вид, что болит глаз. Тоббоган был серьезный человек с правильным,
мужественным лицом задумчивого склада. Его движения несколько противоречили
его внешности, так, например, он делал жесты к себе, а не от себя, и когда
сидел, то имел привычку охватывать колени руками. Вообще он производил
впечатление замкнутого человека. Четыре матроса "Нырка" были пожилые люди,
хозяйственного и тихого поведения, в свободное время один из них крошил
листовой табак или пришивал к куртке отпоровшийся воротник; другой писал
письмо, третий устраивал в широкой бутылке пейзаж из песку и стружек,
действуя, как японец, тончайшими палочками. Пятый, моложе их и более живой,
чем остальные, часто играл в карты сам с собой, тщетно соблазняя других
принять неразорительное участие. Его звали Больт. Я все это подметил, так
как провел на шкуне три дня, и мой первый день окончился глубоким сном
внезапно приступившей усталости. Мне отвели койку в кубрике. После виски я
съел немного вареной солонины и уснул, открыв глаза, когда уже над столом
раскачивалась зажженная лампа.
Пока я курил и думал, пришел Тоббоган. Он обратился ко мне, сказав, что
Проктор просит меня зайти к нему в каюту, если я сносно себя чувствую. Я
вышел. Волнение стало заметно сильнее к ночи. Шкуна, прилегая с размаха,
поскрипывала на перевалах. Спустясь через тесный люк по крутой лестнице, я
прошел за Тоббоганом в каюту Проктора. Это было чистое помещение сурового
типа и так невелико, что между столом и койкой мог поместиться только мат
для вытирания ног. Каюта была основательно прокурена.
Тоббоган вышел со мной, затем открыл дверь и исчез, надо быть, по своим
делам, так как послышался где-то вблизи его разговор с Дэзи. Едва войдя, я
понял, что Проктор нуждается в собеседнике: на столе был нарезанный, на
опрятной тарелке, копчений язык, и стояла бутылка. Шкипер не обманул меня
тем, что начал с торговли, сказав: "Не слышали ли вы что-нибудь относительно
хлопковых семян?" Но скоро выяснилась вея моя невинность, а затем Проктор
перешел к самому интересному: разговору снова о моей истории. Теперь он
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг