Михаил Грешнов.
О чем говорят тюльпаны
-----------------------------------------------------------------------
Сборник "Фантастика-72".
OCR & spellcheck by HarryFan, 23 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
В Саянах я поднимался в горы один. Лучше, когда это делаешь не спеша,
никого не догоняешь, не ожидаешь. Мир кажется шире, и мыслям просторнее. Я
знал тропинку, по которой за час можно было подняться к гольцам. Сначала
меня провели по ней местные ребятишки, потом я ходил один и даже спускался
с гор ночью, запомнив между кустами и скалами прихотливую вязь дорожки.
Это хорошо - оставаться на вершинах до звезд. И слушать тишину. И видеть,
как загораются в вышине первые блестки. Звезды вспыхивают внезапно - ярко
и торжествующе. Наверное, потому, что в эти минуты бывают к нам ближе.
И еще хороши в Саянах цветы. Но это уже сентиментальность. Во всяком
случае, я стараюсь никому ее не показывать. В горы я поднимаюсь один. У
самых гольцов - луга: царство трав и цветов. Иногда я срываю цветы. Не
бездумно и не подряд. Ветка рододендрона - саган-далиня, поместному, -
пара жарков меня удовлетворяют вполне. Иногда я срываю альпийский мак -
красный и желтый. Но это недолговечный цветок - он вянет и умирает на
глазах. Мне его жалко.
Прогулки в горы хороши еще тем, что дают простор воображению. Мечталось
о крыльях. Не о тех, на которые ставят винты и турбины. Это буднично и
привычно: при одном воспоминании о шуме и дрожи моторов холодеет спина. И
не о птичьих крыльях, совершенных, но слабых, которые не в состоянии
унести далеко. Мечталось о крыльях разума, чтобы облететь планету и
смахнуть с нее атомное и прочее зло. И чтобы крылья унесли к другим мирам,
красивым и добрым, - есть же такие миры! Мечталось о друзьях, которые есть
и еще будут в жизни, о красоте, о любви - мало ли о чем: страна мечтаний
необозрима.
И наверное, из этой страны явился Бельский, Борис Андреевич.
Так мне думается теперь, когда я вспоминаю о встрече. Тогда мне
казалось, что он явился некстати. Очень некстати. Я прощался с Саянами.
Срок путевки закончился, в кармане у меня был билет на обратный рейс.
Лечение на горном курорте мало помогло мне. Больше, наверное, помогли
горный воздух и тишина. Предстояло возвращение в город, в лабораторию с
колбами, реактивами, к неоконченной диссертации "О химических способах
борьбы с сорняками". Все это ждало меня не дальше как завтра. А пока
хотелось побыть одному на любимой поляне. Вполне естественное желание. Но
оно было нарушено вторжением Бельского.
Сначала я услышал сопение, бормотанье, скрип камней под подошвами
башмаков. Потом вполне явственно донесся вопрос: "О чем говорят
тюльпаны?.." Опять невнятное бормотание, и, наконец, из-за скалы показался
очень высокий, очень сутулый и очень тощий старик в широкополой шляпе, в
очках, в ковбойской рубахе в клетку и с фотоаппаратом на ремне через
плечо. "Турист, - подумал я. - Странно, за весь сезон я не встречал здесь
туристов... А сейчас встретил". Старик шел по тропинке ко мне, и, конечно,
сейчас состоится разговор, - пустейший разговор, который обычно заводят
туристы, - о местности, о погоде, о натертых мозолях, о тушенке, которую
трудно достать и которая так необходима на ужин. Мой последний вечер будет
испорчен. Я даже вздохнул - так мне не хотелось, чтобы вечер оказался
испорченным.
- Тут уже кто-то есть, - сказал старик, заметив меня. - Право же,
человек, - продолжал он. - Курортник. Интеллигент...
Знакомство не обещало ничего доброго. Но у меня мелькнула мысль: вдруг
старик пройдет мимо? Ах, как я хотел этого! Но, увы, надежда не
оправдалась. Старик замедлил шаги. Несомненно, он хотел остаться со мною.
Больше - он опустился рядом на камень.
- Рододендрон, маки, - сказал он, взглянув на цветы у меня в руках. -
Денеб и Алголь... Удачное сочетание. Вы их слышите?..
- Кого слышу? - спросил я.
- Цветы, - ответил старик.
- Как можно слышать цветы? - спросил я.
Старик не ответил. Он сидел сгорбившись, опустив руки между коленей.
Пальцы его были сцеплены так, что костяшки побелели от напряжения. Взгляд
старика упирался в землю, в нем тоже чувствовалась напряженность, как
будто бы человек был занят очень серьезной мыслью или решал задачу.
- О чем говорят тюльпаны? - спросил он, не разжимая пальцев и все так
же сосредоточенно глядя в землю.
"У него навязчивая идея, - подумал я, - еще чего не хватало!.." Но лицо
у старика было добрым, светлые близорукие глаза излучали доверие.
- Меня зовут Борис Андреевич Бельский, - сказал он. - Я сегодня приехал
из Южного Казахстана. Ездил смотреть тюльпаны...
"Ботаник", - решил я.
- Какое чудо эти тюльпаны! - продолжал он. - Миллионы тюльпанов. И
какая загадка!..
- Простите, - сказал я, - для меня здесь что-то неясно...
Для меня ничего не было ясно - ни разговор, начатый Бельским, ни цель
разговора. Но человек обращался ко мне, молчать было нельзя, отсюда это
компромиссное "что-то". Ничего я в разговоре не понимал.
- Так вы их не слышите? - кивнул он на ветку саган-далиня и маки.
- Нет, не слышу, - признался я.
- Как жаль! - воскликнул Бельский. - Мне показалось, что вы их слушаете
и я не один!..
Он поглядел на меня долгим взглядом.
- Ни одного человека, - сказал он. - Кроме меня... - И опять опустил
голову.
Мне показалось, что у него горе, что он не может собраться с мыслями и
как-то отвлекает себя от очень большой заботы.
- Ничего, - сказал я сочувственно, - пройдет...
- Не проходит, - возразил он. - С самого детства. Но понимать их
по-настоящему я начал лет десять тому назад. Ах, если бы раньше! Ведь мне
шестьдесят семь!..
- Успокойтесь! - сказал я, все еще предполагая, что у него горе.
- Вы о чем? - спросил он.
Я не знал, о чем говорю, но вопрос отрезвил меня. Пожалуй, мне давно
надо было задать этот самый вопрос ему. Но, все еще думая о потерянном
вечере, я спросил дипломатически:
- Вас что-нибудь беспокоит?
- Легко сказать - беспокоит! - воскликнул он. - Мне просто не верят! -
Бельский наклонился ко мне, глядя поверх очков. Очки у него были с
двойными стеклами, я ни у кого не видел таких очков. - Меня считают
лжецом! - продолжал он. - А я слышу, как разговаривают цветы!
- Цветы?.. - переспросил я.
- Да, молодой человек, цветы! Каждый по-своему! И каждый связан с
какой-то звездой.
Я подумал: не встать ли мне и не уйти вниз по склону? Он задержал меня.
- Рододендрон связан с Денебом, - сказал он, беря ветку саган-далиня из
моих рук. - Маки - с Алголем. Ромашки... Боже мой, ромашки, не знаю, с
какой звездой, они связаны!.. И так каждый цветок. От самого невзрачного
до тюльпанов!
Он все еще держал ветку рододендрона. Я не отпускал ветку, боясь, что
букет в моих руках рассыплется. Мы так и сидели, связанные, точно нитью,
веткой саган-далиня.
- Вы когда-нибудь спрашивали себя, - продолжал Бельский, - почему в
мире так много цветов и почему они похожи друг на Друга, как звезды?
- Нет, не спрашивал, - сказал я.
- А ведь это миниатюрные телескопы! Радиотелескопы, молодой человек, и
все они обращены к звездам!
В бреду старика - если это был бред - чувствовалась последовательность.
Но еще больше чувствовалась убежденность, и это мешало мне уйти - вовсе не
ветка рододендрона, которую мы держали вдвоем. Ветку я мог бы ему отдать,
но меня начал захватывать разговор. Не безумие разговора - безумия не было
в глазах Бельского, в интонациях его голоса. Была убежденность. Старик и
меня заражал убежденностью. Мне хотелось послушать, что еще скажет этот
странный человек.
- Посмотрите, - он отпустил наконец ветку саган-далиня, - каждый цветок
- будь то ноготки, мак или орхидея - имеет венчик в виде развернутой чаши,
стерженек или систему стерженьков в центре. Взгляните на этот рододендрон:
разве это не радиотелескоп с ажурным зеркалом и стоячей антенной?.. Мы
проходим мимо, мы не замечаем чуда, потому что оно привычно. Но это
антенна, приемник, настроенный на определенную волну, он принимает
передачи из космоса. Остается усилить их и разобраться в них. Хотите
послушать?
Бельский расстегнул кожаный футляр, в котором, как я думал, находился
фотографический аппарат, вынул прибор, похожий на мини-транзистор. С одной
стороны под металлической сеткой я рассмотрел круг вмонтированного в
корпус динамика, с другой стороны в пластмассовой рамке было натянуто
несколько волосков. Этой стороной он приблизил прибор к макам в моей руке.
Из динамика полилась тихая, мне показалось даже, робкая, музыка: пели два
инструмента - один низким, другой высоким тоном. Но это были не
виолончель, не скрипка, не саксофон, мелодия была неземной, непривычной и
в то же время нежной, волнующей, будто голоса звали к себе и не надеялись
на ответ.
- Музыка с Алголя, беты Персея, - пояснил Бельский. - А вот Денеб. - Он
придвинул прибор к цветам рододендрона. В динамике забился, забормотал
низкий вибрирующий голос, словно кто-то стучал в гулкую дверь. - Слышите?
- спросил Бельский. - И так с каждой звезды. Сколько цветов - столько
звезд.
- Неужели говорят звезды?
- Не звезды, конечно, - возразил Бельский. - У звезд есть планеты с
разумной жизнью. Передача ведется в луче звезды.
- Как вы узнали об этом, Борис Андреевич? - спросил я.
Бельский улыбнулся, глядя на меня доверительно.
- В детстве меня лечили, - сказал он. - От шума в ушах. Обычно это
начиналось весной, когда зацветали сады. Я слышал пение, бормотанье
деревьев даже сквозь ставни. Когда же окно открывали, я не мог спать. "Это
ветер..." - говорили мне. Если я начинал уверять, что цветущая вишня
звучит словно хор, а яблоня как оркестр, меня журили и называли лгуном.
Герань на окнах пела в три голоса, пышная примула не только звучала по
ночам, но и показывала картины. Клумба под окнами стрекотала, аукала,
визжала. Особенно досаждали мне ирисы: они беспрерывно трещали на высокой
визгливой ноте, не давая покоя ни днем ни ночью. Теперь я знаю, что это
морзянка, а в 1907 году, четырехлетним ребенком, - что я мог смыслить в
этом? "Фантазер!" - говорили мне, когда я пытался жаловаться.
Потом начали возить по докторам.
- Здоровый, нормальный мальчик! - уверяли те. - Барабанные перепонки в
порядке, евстахиевы трубы чисты. Нет никаких причин жаловаться!
Отец, акцизный чиновник, драл меня за уши за каждый рубль, бесполезно
выброшенный врачам.
- Паршивец... - говорил он. - Не хочешь учиться - будешь грузчиком!
Учился я плохо, шум в ушах мешал мне сосредоточиться. Цветы ненавидел
лютой ненавистью, не упускал случая растоптать клумбу, помять розовые
кусты. За это мне тоже влетало, меня считали дикарем, злым мальчишкой...
Годам к тринадцати я, однако, привык к шуму, а потом перестал обращать на
него внимание, стараясь ничем не отличаться от сверстников. Пустяками
некогда было заниматься: началась революция, гражданская война. Работал я
и грузчиком - отец оказался прав, - и шахтером в Донбассе, и лаборантом в
исследовательском институте. Учился заочно, к сорока годам закончил
политехнический институт. Занимался изобретательством. До сих пор
занимаюсь изобретательством. Звездофон, - Бельский кивнул на прибор,
который держал в руках, - мое изобретение. Очки, - тронул рукой очки с
двойными стеклами, - тоже мое изобретение.
- Что за очки? - спросил я.
- Видеть звездные передачи.
- На цветах?..
Бельский кивнул утвердительно.
- А мне можно... видеть? - спросил я, задерживая дыхание. Меня охватило
волнение, как мальчишку, которого впервые привели в цирк. - Неужели можно
увидеть?.. - повторял я.
То, что я слышал в приборе, который Бельский назвал звездофоном, могло
быть мистификацией, а звездофон - транзистором. В музыке я разбираюсь
неважно - мало ли какую передачу, какой разговор мог принять транзистор.
Рассказу Бельского можно верить, можно не верить, говорил он о вещах
фантастических. Фантастики немало печатается в современных журналах.
Может, он где-то прочел о звездах, о цветах и выложил за свое. Но если
можно увидеть - это другое дело. Зрение не обманет. Я ухватился за эту
мысль, как утопающий за соломинку, - мне хотелось, чтобы все, что
рассказал Бельский, не было мистификацией.
- Можно?.. - спрашивал я.
Бельский снял очки - для этого ему пришлось снять и опять надеть шляпу.
- Можно, - сказал он. - Не всегда, но у нас счастливое совпадение.
Видите этот луг? - показал он на лужок, желтый от лютиков. - Эти
ромашки... - На краю луга, там, где было посуше, белой простыней стелились
ромашки. - Это все равно что телевизионный экран, - говорил Бельский. -
Каждый цветок принимает частицу изображения. Если цветов много и они
растут сплошь, можно увидеть изображение. - Борис Андреевич подал мне
очки.
- Я взял у него очки, поднялся с камня и пошел к поляне, желтеющей
лютиками.
- Не подходите близко, - предупредил Бельский. - Передачи, как и на
телевизоре, надо смотреть на расстоянии.
Я остановился и надел очки.
Я увидел город. Далекий город в тумане - как смутный эскиз, как мираж
над пустыней. Я видел очертания зданий, кварталы, - как будто я находился
над городом на холме или на башне. Я видел улицы, парки, аллеи. Город жил
- что-то по улицам двигалось, перемещалось, может быть, толпы, может,
вереницы машин. Город был огромен, дальние его окраины тонули в
перспективе и словно бы в пыльной дымке. Движение было на виадуках над
улицами, на аллеях парков и на крышах домов. Мне казалось, я слышу шум
города: стук колес, гул моторов. Чем больше я вглядывался, тем больше
деталей обнаруживал в городе: вот круглое здание, может быть, цирк, вот
овальное - ипподром или стадион, а вот блещет бассейн, даже бронзовые
черточки тел можно разглядеть на песке... Что-то поднялось над городом -
треугольник, летающее крыло, вот еще одно и еще... Пунктирная линия
летящих предметов двигалась над домами, над площадями; первые из них уже
скрылись за горизонтом. Я снял очки и спросил:
- Что это?
Бельский пожал плечами:
- В Галактике сто миллиардов звезд, - сказал он.
Я опять надел очки и глянул на край поляны, белевшей ромашками. Теперь
я увидел океан, и огромной дугой над его поверхностью - мост. Дуга
обрывалась там, где кончались ромашки, и мост казался повисшим в синеве
воздуха и воды. Мост был металлический, легкий, ажурный и совершенно
пустой. Тщетно я вглядывался в белевшую ленту шоссе, проложенного по
середине моста, дорога была Пустынна.
Бельский подошел ко мне, спросил:
- Ничего?..
- Вижу мост, - сказал я.
- На мосту - ничего?
- Пусто, - ответил я.
- Вот и я, - сказал Бельский, - сколько ни смотрю на ромашки, никогда
на мосту ничего не бывает. Пусто.
Он прошел дальше и приблизил к ромашкам микрофон своего прибора. Я
услышал плеск волн. Так плескались бы волны где-то внизу, если бы я стоял
на мосту.
- Слышите? - спросил Бельский.
- Дыхание моря... - сказал я.
- Вслушайтесь лучше.
В плеске волн я различил тихий, вкрадчивый шепот - фразы, периоды,
строфы. А мост был пустым. В ушах что-то звучало, шептало, будто океан был
одушевленным и говорил сам с собою.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг