Демонстрируя читателю галерею власть предержащих планеты Сверба в
контексте общественно-политической ее жизни, автор не просто высмеивает,
шантажирует, создает прозрачные ассоциации и параллели, но и подводит к
серьезной и важной мысли: "Во Вселенной пока еще не появилось ничего более
глупого и страшного, чем обладающие властью тщеславные дураки". То, что
это действительно так, с потрясающей силой сто лет назад доказал в
"Истории одного города" М. Салтыков-Щедрин. Подтвердил это, заглянув
далеко в будущее, используя научно-фантастические средства, и А. Шалин.
И снова вернемся к сюжету. Намеренно, нет ли, но повесть "Путешествие
Тимофея Авоськина..." распадается на два сюжетных потока, один из которых
связан с планетой Арис и Терзалией, а другой - со Свербой. В критический
момент красавица Терзалия появляется на Свербе и спешит на помощь Тимофею
Авоськину и его друзьям.
Как и почему оказалась здесь Терзалия? Она именно была "автором того
нелепого приключенческого романа", в который угодили земляне. "Планета
Сверба, .громдыхмейстер Хопс, генерал Ниве и другие - все они созданы
воображением самой Терзалии... А потом туда, на Свербу, попали и мы,
пришельцы из обычного мира. А затем и сама Терзалия уже в качестве героини
своего же произведения (вспомним, жители Арис способны материализовать
собственное воображение - А. Г.) кинулась нас спасать, пытаясь выправить
свой же сюжет..." Иначе говоря, Терзалия становится как бы "редактором
придуманных действительностей". А их в повести кое-где явный перебор,
хотя, надо отдать должное автору, в причудливости фантазии ему не
откажешь, финала заранее не предугадаешь.
Правда, читая А. Талина, иной раз ловишь себя на ощущении, что люди
отдаленного будущего, а с ними разумные существа далеких планет, живут и
действуют слишком уж по-земному, слишком по образу и подобию
представителей страны Советов второй половины XX столетия. И невольно
возникает вопрос - а нет ли тут авторской натяжки?
В какой-то степени - да. Но есть и своя логика. Помнится, С. Лем,
размышляя о труде писателя-фантаста, писал: "В сущности, говоря о будущем
и жизни на других планетах, я говорю о современных проблемах и своих
современниках, лишь облаченных в галактические одежды". Я думаю, что слова
эти применимы и к А. Шалину.
К тому же, как мне показалось, А. Шалин в реализации своих замыслов не в
последнюю очередь исходит из известной теории И. Ефремова, согласно
которой жизнь разумной Вселенной, в будущем интенсивно осваиваемой
человеком Земли, основана на принципах сходства и всеобщности процессов и
явлений. То, что когда-то происходило или происходит на нашей планете,
может по аналогии возникнуть в любом обитаемом уголке космического
пространства.
"Не следует забывать, что все мы, в сущности, герои и соавторы одной и той
же истории, которая называется историей человечества, а потому, помогая
друг другу в беде и творя добро, мы исправляем наш общий сюжет", - говорит
на последних страницах повести "Путешествие Тимофея Авоськина..." капитан
звездолета Прохор. Но меньше всего хотелось бы, чтобы читатель в этих
словах увидел лишь вариацию классического - "весь мир - театр". За внешней
похожестью уже иной поворот мысли, за которым земной мир расширяется до
бездонных пределов космоса, где, как и на Земле, все взаимосвязано,
взаимозависимо, и нарушение единого космического сюжета - великой гармонии
Природы - чревато непредсказуемыми последствиями.
Еще один, облаченный в "галактические одежды", сатирический детектив с
социальной начинкой являет собой повесть новосибирского фантаста Олега
Чарушникова "Пункт проката". Еще один, однако, увы, во многом знакомый по
многим другим подобным произведениям. Все тот же молодой ученый в качестве
главного действующего лица бороздит просторы Вселенной, все те же
криминальные страсти на чужих планетах в исполнении уже неоднократно
встречавшихся космических типажей... Даже плутовато-нахальный, хотя и
преданный робот, словно взят напрокат. (Только у Шалина он зовется
Филимоном, а у Чарушникова - Гришей).
Такая похожесть - беда не одного О. Чарушникова. Чем больше читаю я
молодых фантастов, тем чаще ловлю себя на, подозрении, что существует в их
среде некая негласная биржа типовой научно-фантастической номенклатуры,
которая снабжает готовыми литературными схемами и конструкциями или
отдельными их узлами, стандартными НФ-шаблонами и деталями, вроде тех же
прохиндеев-роботов или непременного бластера. Впрочем, есть в ассортименте
и типовые идеи, и художественные приемы (желающие .могут сравнить
произведение О. Чарушникова с повестями А. Шалина, а его вещи, в свою
очередь, с "Пленниками Черного Метеорита" А. Бачило и И. Ткаченко.
Меньше всего хотелось бы обвинять молодых фантастов в том, что они
подглядывают друг у друга, заимствуют, списывают, однако факт остается
фактом: похожести у них и в общем, и в частностях предостаточно.
Хотя, если вспомнить, что почти все они долгое время варились в одном
котле НФ-клубов и творческих семинаров, связаны личными контактами, это не
особенно и удивительно. Напротив, наверное, и не могло не сказаться, не
сформировать какую-то общность взглядов, традиций, не создать спонтанно и
научно-фантастическую литературную биржу. Так что, как видим, помимо
положительной стороны творческого взаимовлияния молодых фантастов,
существует и отрицательная, которая выражается в недостаточной
самостоятельности художественного мышления, что грозит потерей
индивидуальности, самобытности. Это, в свою очередь, при тесных
корпоративных связях молодых фантастов может привести к тому, зачатки
,чего наблюдаются уже сегодня, - к унифицированности, обезличенности
фантастической продукции, конвейерности, поточности ее изготовления. Я не
берусь утверждать, что в творческой этой корпоративности корень зла.
Просто хочу напомнить, что литература - дело штучное, а индивидуальность
приобретается только в собственных художественных поисках, только под
гнетом собственного строгого критического взгляда на свою работу и
постоянных сомнений.
Банальности? Но они из ряда тех вечных истин, которые вроде бы прекрасно
известны, но так же прекрасно забываются. Как, кстати, забывается и то,
что первооснова любого художественного произведения - язык. Именно
благодаря ему научно-фантастическая идея обретает живую плоть, а ее автор
- "лица необщего выражение". Однако как раз язык многих начинающих
фантастов оставляет желать лучшего. И далеко не всегда потому, что очень
уж коряво и косноязычно пишут (говорить скорей приходится о гладкописи), и
не так, чтобы уж очень наукообразно и скучно - хватает и легкости, и
раскованности, и ироничности, но... Читая и В. Пищенко, и А. Шалина, и,
особенно О. Чарушникова (я уж не говорю о многих других, менее способных и
интересных авторах), приходишь к мысли, что вот как раз для того, чтобы
представить хотя бы в общих чертах, как станут изъясняться между собой
персонажи будущего, молодым писателям воображения зачастую и не хватает. А
потому и изъясняются они у них, в основном, на жаргоне интеллектуальных
курилок НИИ и академических институтов 80-х годов двадцатого столетия.
Да и ассоциации у большинства героев молодежной НФ возникают слишком уж
сегодняшние, от нынешнего быта неотъемлемые, будто и нет никакой временной
дистанции. Я говорю не о проекциях на современность и не о параллелях с
настоящим, а о конкретных ощущениях действующих лиц в передаче их авторов.
У того же О. Чарушникова, например, читаем, что межпланетный корабль,
стоявший на дворе пункта проката, напоминал Пизанскую башню, "только не
ту, красивую, итальянскую, а так... скорее водонапорную в каком-нибудь
заштатном районном городишке, где летом, кажется, никто, кроме курей, не
живет".
Само по себе сравнение с водонапорной башней и курями вокруг никаких
возражений не вызывает, но корректен ли образ во временном смещении почти
на столетие, не оказывается ли он для второй половины следующего века
глубоким и малопонятным анахронизмом? Ведь автор ведет повествование не от
себя лично, а от имени своего героя.
Или вот обращается главный герой "Пункта проката" к читателю, давая
портрет одного из жителей планеты Большие Глухари, на которой он очутился:
"Представьте себе на минутку: Уинстон Черчилль, только жгучий брюнет и без
сигары. Измаил очень стеснялся исторического сходства и отрастил себе
грозные турецкие усы".
Мне думается, что и сам-то О. Чарушников едва ли сможет отчетливо
представить себе Черчилля. А вот инопланетянин Измаил, оказывается, может,
да и настолько еще, что стесняется "своего исторического сходства".
Поистине чудеса!
Еще пример. Герой-рассказчик размышляет о том, что стоит только задуматься
на работе о футболе, философии и т. п., как вызывают "затащить на этаж
новый полуторатонный сейф! Приходится срываться с места и до конца дня
топтаться вокруг стальной громадины с криками: "Заводи краем! На себя
принимай! Бойся, падает!..." Без сомнения, очень зримая
институтско-итээровская ситуация, но каким бы ни стремился показаться
парадоксальным автор, никак не вяжется она с далеким будущим.
Как не вяжется, например, и такая деталь. "Я сидел в пилотском кресле,
методично тер цепь наручников о напильник, зажатый в щели пульта
управления"... - читаем мы, радуясь счастливому избавлению героя от
инопланетной мафии, но тут же сомнение охватывает: уж, наверное, на
космическом корабле, каким бы ветхим и допотопным он ни был, да еще при
наличии умного робота, нашлись бы иные способы освобождения от наручников.
И подобных примеров в повести О. Чарушникова несть числа, что, конечно же,
достоверности художественной ей не добавляет.
Вообще же стиль, язык и все, что касается художественного обеспечения
научно-фантастических произведений - тема отдельного серьезного разговора,
поскольку и у молодых, и не у молодых писателей это самое больное, самое
уязвимое место. Это тот, часто непреодолимый барьер, который мешает
фантастике из ширпотребовского чтива превратиться в настоящую литературу.
Одним из популярнейших образов у фантастов новой волны, пробующих свои
силы в социальной сатире, стало изображение в том или ином виде
командно-бюрократической системы, в чем мы уже успели убедиться по
произведениям А. Шалина, А. Бачило и И. Ткаченко, О. Чарушникова. Однако
если у них это лишь звено в художественно-образной структуре, то в повести
красноярца Михаила Успенского "В ночь с пятое на десятое" подобный подход
становится уже не листиком или веткой на художественном дереве, а самим
стволом.
Вместе с героем-рассказчиком, отправившимся искать средство от
"кровососущих", то бишь клопов, мы попадаем в некую
чиновничье-бюрократическую Управу в виде гигантской башни-цитадели, где
знакомимся с целой галереей типов, порожденных, ло едкому, но меткому
определению автора, "эпохой попустительства и развитого алкоголизма".
Вот техника-грубиянка, которая понимает, что она в большом дефиците и
оттого "ей за хамство ничего не будет, вот и старается, чтобы посетители
не забывали, где находятся". А вот архаичный, но все еще живучий "человек
в белых бурках" - специалист по "прорывам, проранам, узким местам".
Колоритен и некто "невеликий", словно хамелеон меняющийся и
перестраивающийся по команде сверху. Есть в этой галерее и горе-знатоки
русского языка, ориентирующиеся на газетные штампы, и кинодеятели,
работающие не на зрителя, а на "закрытые просмотры"... Все они, несмотря
на фантастическую условность и сатирический гротеск, очень узнаваемы,
жизненно убедительны и очень точно отражают свое время.
Избранная автором композиция - путешествие главного героя по "лабиринту
порядка" - дала возможность вскрыть и высмеять самые различные
общественные пороки. Мы видим, как пустяковое дело превращается в
неразрешимую проблему, но видим и то, что раздувание проблемы (суть ее уже
не важна) становится смыслом существования многочисленных подразделений
бюрократической системы.
Блестяще, на мой взгляд, М. Успенский доказывает это в главах "Теперь об
этом можно рассказать" и "Во храме науки". В первой демонстрируется
изощренная - и беспардонная одновременно - демагогия, рядящаяся под
перестроечные лозунги и призывы. Во второй - сарказм автора направлен на
приспособленчество и цинизм лженауки, для которой все таинства и проблемы
природы, ею исследуемые, не дороже родного академического пайка.
Есть в повести "В ночь с пятое на десятое" образ некоего Страмцова, именем
которого, как волшебной палочкой, герой-рассказчик открывает самые
хитроумные бюрократические запоры. Это - образ-пароль, образ-символ,
своего рода геральдический знак бюрократии, и по сей день гигантским
спрутом охватывающей всю нашу жизнь. Не случайно образ этот у М.
Успенского насколько многолик, настолько и неуловим в своих конкретных
проявлениях и обличье. Он, видим мы, следуя за рассказчиком по этажам
Управы, везде, во всех сферах, ибо он - и идеология, и дух, и мораль
бюрократии, которая в своем существовании опирается на ложь, цинизм,-
двуличие, примитивно-обывательскую психологию и махровую демагогию.
И не осилить, не порвать эти вязкие, липкие путы, убеждает нас автор
повести, пока не назовем мы все своим именем, пока честный человек во
всеуслышание, во весь голос не заявит о себе и не будет действовать на
наше общее благо от своего доброго, честного имени, которое только одно и
способно повернуть бюрократическо-обывательскую цитадель, воздвигнутую
страмцовыми. Именно в тот момент и достигает повесть "В ночь с пятое на
десятое" кульминации, когда вконец запутавшийся и отчаявшийся
герой-рассказчик вдруг вспоминает, что он ведь не только от "кого-то", но
и сам по себе есть "кто-то":
"- Да плевать я хотел на вашего Страмцова! - закричал я. - Кто такой этот
Страмцов? Проходимец, такой же, как вы все тут! Да вы знаете, кто я сам-то
такой? Колесников я, Геннадий Илларионович! Мастер участка сборки! Ясно
вам? Колесников! Колесников!"
Не буду утверждать, что М. Успенский создал совершенно необычное
произведение. Корни и истоки здесь те же, что и у А. Шалина - М.
Салтыков-Щедрин; М. Успенский по внешнему рисунку даже ближе к великому
сатирику, поскольку работает в манере "бытовой фантастики". Но, продолжая
традиции, молодой писатель небезуспешно наполняет старые мехи новым,
злободневным содержанием, собственным, свежим и обостренным ощущением
эпохи.
Дух М. Салтыкова-Щедрина витает и в цикле рассказов А. Бушкова, который по
заглавию одного из них можно назвать "Из жизни пугал". Это нечто вроде
политических сказок, герои которых - а это известные деятели Сталин,
Берия, Каганович, и современные ответпартработники, генералы генштаба и
даже британские лорды, то есть, иначе говоря, номенклатура высокого класса
- живут в сказачно-фантастической атмосфере, сатирически преломляющей как
исторические, так и сегодняшние реалии нашей общественно-политической
жизни.
Заглавный рассказ "Из жизни пугал" написан вообще в чисто анекдотическом
ключе. На своей даче в Кунцево генералиссимус Сталин никак не может
накормить манной кашей внука. Но вот является пред его ясные очи Лаврентий
Павлович с мешком. "Нэ будешь есть кашу - забэрет!" - стращает внука
Сталин, и эффект превосходит все его ожидания: "...внук съел кашу
мгновенно, чуть ложку от страха не проглотил". Обрадованный генералиссимус
тем же макаром перевоспитывает беспутного сына Василия, который тут же
пообещал "переболеть без похмелки и выдал запасы спиртного". Так же Берия
с мешком действует и на Кагановича, обещавшего совершить нереальное -
построить на Севере металлургический комбинат за месяц. Что ж, Берия с
мешком - не такой уж сказочный кошмар для миллионов тех, кому
"посчастливилось" жить с ним в одно время. Не находится человека с мешком
лишь для самого Лаврентия Павловича - изворотливого мракобеса и садиста,
чувствующего себя в полной безопасности в тенетах тоталитарной системы,
глубоко вросшей в нашу жизнь, буквально во все ее структуры, а кое-где и
процветающей до сих пор.
Например, в армии, о чем нынешняя пресса много и охотно пишет, сводя,
правда, чаще всего ту же, например, "дедовщину" к казарменным
взаимоотношениям рядового состава и опасаясь заглядывать на верхние этажи
военного здания. А. Бушков в рассказе "Как хорошо быть генералом"
поступает наоборот.
Некоего полковника Жмакова, добросовестно служившего в энской части,
удостаивают звания генерал-майора и переводят в генштаб. И здесь он
сталкивается со столь же невероятным, сколь и очевидным - "разнузданной
дедовщиной", о которой он раньше только слышал, но считал "нетипичным"
явлением.
"Тяжко служить Жмакову в генштабе. В столовой у него "деды" отбирали
черную икру и омаров, потому что салаги генштабовские должны были
пробавляться одной финской колбасой да ананасами в банках. Золотое шитье
на погонах "деды" меняли каждый понедельник, а красть шитье в каптерку
посылали, понятно, Жмакова... То приходилось Жмакову зубной щеткой стирать
с экрана телевизора натовские танки, то по часу дуть на лампочки
сверхсекретного пульта - чтобы лучше горели, объясняли "деды"..."
Ситуация, конечно, парадоксально гротескная, сатирически-утрированная,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг