схем и формул. Сироткин, автор этой статьи, хотя и был выдающимся
изобретателем и ученым, однако, по-видимому, не обладал даром популярного
изложения. Статья его не дала мне ясного представления о том, как был
создан Кумби. Возможно, что я еще был слабо подготовлен для восприятия
слишком сложных и новых научно-технических идей.
Не очень-то прояснялось дело и тогда, когда я расспрашивал тех, кто
работал в лаборатории Сироткина и помогал ему создавать этот феномен.
Сотрудник лаборатории Николай Вечин долго мне объяснял, что такое Кумби.
Но я не могу сказать, что его объяснения обладали строгой логичностью и
ясностью. Казалось, он не столько объяснял, сколько играл в словесные
жмурки, то приоткрывая смысл явления, о котором рассказывал, то снова
закрывая его туманом неясных и смутных слов. Может, он потешался надо
мной, этот Коля Вечин, как в Лесном Эхе, где мы вместе учились? Он был
большой шутник и насмешник. Но, увидя растерянное выражение на моем лице,
Вечин сказал:
- О Кумби ясно и просто рассказать нельзя. Он весь состоит из
противоречий. Но он так задуман его создателями. Ведь инженер Евгений
Сироткин создал его в соавторстве с писателем Уэсли-вторым. Точная мысль
инженера-конструктора и капризное воображение Уэсли-второго, знатока
человеческого характера... - Он сделал короткую паузу и сказал
фамильярно-игривым тоном, как в школе Лесное Эхо на большой перемене: -
Хочешь, соединю?
- Соединишь? С кем? - не понял я. - И зачем?
- Зачем? Это ты потом узнаешь. А с кем? Да вот с этим вечно вспоминающим
субъектом-объектом.
- С Кумби?
- Угу!
- Соединяйся с ним сам... Наверно, подключался не раз?
- Случалось.
- Ну и как?
- Интересно. Это все равно, что прочесть приключенческий роман. Но читая,
ты все время знаешь, что те, часто опасные, приключения случались не с
тобой. А тут, брат, другое. Совсем другое. Тут себя от него не отделишь...
- От кого?
- Ну, например, от Кумби. И за его ошибки приходится расплачиваться тебе.
Не только за ошибки, но и за удовольствия. А это уже не так плохо.
- Не понимаю. Что же, я превращусь в него, как в древней сказке?
- Вроде да, а вроде и нет. Зачем расспрашивать? Попробуй. Если хочешь,
хоть сейчас.
- Нет, только не сейчас. Во-первых, надо идти обедать. А во-вторых, мне и
своя личность еще не настолько наскучила, чтобы менять ее на чужую.
- Зря отказываешься. Тысячи желающих. Но пока не разрешено никому, кроме
сотрудников нашего института.
- Все равно, не могу. Пойми: обед. Да еще лекцию надо послушать: "Проблема
чужого "я"".
- Кумби как раз и есть проблема чужого "я".
- Ладно. Потом решим. Идем обедать. Сейчас меня больше занимает свое
собственное "я", чем чужое. Мое "я" проголодалось. А Кумби как же - ест?
Обедает, ужинает, завтракает?
- Нет, Кумби потребляет только духовную пищу. Он вспоминает...
- Вспоминает, как ел в позапрошлом десятилетии?
- В прошлом, - поправил меня Вечин. - Да, насчет воспоминаний равного ему
нет.
9
И вот наступил день, когда мне удалось узнать, что такое чужое "я", слить
свою личность с экспериментальной личностью Кумби. Коля Вечин все-таки
уговорил меня.
- Костюм можешь не снимать, оставить на себе, - сказал он, усмехаясь. - Но
свою память, а значит и все свое прошлое сдашь мне на хранение. Не
беспокойся, все будет в полной сохранности. Ведь не раз доводилось тебе
сдавать на вешалку пальто и шляпу? Тут почти то же самое, с той разницей,
что ты оставляешь не пальто и шляпу, а самого себя. В твоей бренной
оболочке поселится другая личность, с другим прошлым. Ты, я вижу,
начинаешь нервничать? Зря. Уверяю тебя, это пустяк. Ведь, в сущности,
когда читаешь хорошую книгу, тоже сливаешься с личностью ее автора или
героя.
- Поставь точку, - сказал я. - Я готов.
Через мгновение я почувствовал себя приобщенным к чужому прошлому. Во мне
возникли воспоминания, не мои собственные, а чужие, сразу унесшие меня
далеко за пределы Института времени и моей собственной судьбы.
- Кумби, - сказал мне девичий голос, - мне надоели твои фокусы и твои
привычки. Ты вечно куда-то торопишься. Что за беспокойная натура! Ну зачем
тебе торопиться на Венеру? Там необжитый мир, противоестественная, не
приспособленная для человека среда. Все это твое очеркистское тщеславие,
желание показать, что ты ничего не боишься. Но ведь на самом-то деле ты
очень боишься, я знаю.
- Ничего ты не знаешь, Мария, - ответил я. - Я боюсь только одного -
сомнений. В прошлом году я провел целых два месяца с тобой и не написал ни
строчки. Ты заронила сомнения во мне, ты и твои скептические, насмешливые
друзья, находившие, что во мне много энергии и мало таланта, что мои
корреспонденции схематичны, а очерки поверхностны, что я не умею сказать о
космосе ничего, кроме банальных, всем надоевших фраз. И если я не
талантлив, поверхностен, за что же ты любишь меня, Мария?
- Разве любят за что-то? Любят ни за что. За то, что ты такой, как есть,
ты и твоя улыбка, ты и твой лоб, ты и твои вечно взлохмаченные волосы...
За то, что ты здесь, со мной...
- Здесь? Но надолго ли? Сейчас я здесь, а через сутки я буду далеко за
пределами биосферы. Я и мои волосы превратятся в воспоминание. Разумеется,
для тебя. Сам я очень сильно буду ощущать свое присутствие в
безгравитационной среде, в среде, где не на что опереться и где мысль
подсказывает тебе, что, потеряв тяжесть, ты значительную часть себя
оставил на уютной Земле.
- Себя? А разве ты не будешь думать обо мне?
- Чтобы думать о тебе, нужна точка опоры, гравитация, твердое тело под
ногами. Но когда висишь, не ведая ни верха, ни низа, думаешь о самых
элементарных вещах, о том, что хорошо бы сейчас постоять или посидеть. А
ты, дорогая Мария, сложная личность, слишком сложная. И я люблю тебя
вместе со всей твоей сложностью, со всеми твоими причудами. Но люблю
только тогда, когда чувствую под ногами твердую почву...
- Раз ты дорожишь твердой почвой, зачем же тебя тянет туда?
- Профессия. Склонности. Я очеркист. Я описываю необыкновенное. А чтобы
описывать, надо видеть своими глазами.
- У тебя нет фантазии...
- Возможно. Но я очеркист. Очеркисту нужна трезвость, точность, любовь к
факту. Ты ведь тоже факт, Мария. И за это я люблю тебя. Ты конкретна.
Вещественна. Слишком конкретна. А я люблю вещественность, то, к чему можно
прикоснуться.
- Это пошлость, Кумби. Обыкновенная заурядная пошлость.
- Пошлость? Но почему же ты любишь пошляка?
- Не знаю. Не знаю, за что люблю тебя. А вот за что не люблю твоя очерки -
знаю. За отсутствие поэзии. За чрезмерную трезвость. За обыденность.
Человечество всегда смотрело на мир сквозь призму мысли, сквозь призму
чувства. А ты смотришь на все бесстрастно, как объектив.
- Значит, полюбив меня, ты отделила меня от моих очерков, от моей
профессии, от моей работы? Раз ты любишь меня, значит, все же не отрицаешь?
- Не знаю. Может, я люблю тебя, одновременно отрицая. Это слишком сложное
чувство, Кумби.
- Призма! Призма! Пустые слова. Я смотрю на мир без всякой призмы. Как
объектив! Ну и что же! Я очеркист. Мой бог - факт. Я добываю факты с
риском для жизни. Космос это не прогулка в лесу, где прирученным зверям
привили уважение к человеку. Там неуютно...
Я почувствовал легкую теплую руку девушки на своем плече. Она провела
пальцами по моим волосам, взъерошила их. А затем поцеловала меня:
- Милый мой объектив, не сердись. Я ведь это нарочно, чтобы тебя немножко
подразнить...
А вот и Венера. Не очень-то ласковая планета. Жарко. Темно. Душно. Но люди
привыкли. Работают. И веселятся кто как умеет.
Хотя многие считают меня скептиком, я очень люблю людей. Меня постоянно
тянет к ним, где бы они ни трудились: на дне ли Тихого океана, среди
бездушных плоскогорий Луны, в бездонных вакуумах, где созидались новые
космические станции, искусственные острова и миниатюрные материки. Я очень
люблю людей, и люди тоже меня любят. Они снисходительно смотрят на мои
недостатки и всегда умеют оценить и заметить достоинства.
Я очень люблю людей, и может потому у меня много друзей и знакомых во всей
Солнечной системе.
Вот и сейчас - я только появился на Венере, но уже слышу:
- А! Кумби? Здорово!
Какой-то парень, наверно местный старожил, сверкая жизнерадостными
негритянскими зубами, ударяет меня ладонью по плечу.
- Здравствуй, - говорю я неуверенно. Где я видел этого парня?
- Хороший очерк ты написал. Ребята были довольны. - Он смеется. - Вот
только перепутал имя робота, с которым я ремонтировал трассу. Его звали не
Дэмби, а Эмби.
- Надеюсь, он не обиделся?
- Ничуть. - Парень опять смеется. - Он не из обидчивых. Надолго к нам?
Впрочем, надолго тебе нельзя. Ждут на Луне, на Марсе и еще в ста местах?
Ты изменился. Пополнел. Это зря. А я?
- Ты тоже чуточку изменился.
- Еще бы. Я ведь женился. А жена... Самая симпатичная женщина во всей
Солнечной системе.
Парень рад мне. Искренне рад. Мой очерк доставил ему удовольствие. Но не
всем доставляют удовольствие мои очерки. Администратор гостиницы спросил
меня вчера:
- Кумби? Журналист? Что-то припоминаю, читал... - И после паузы: - Слишком
натуралистично пишете. Поэзии маловато и красоты. Поэзии. - Он
нравоучительным тоном повторил это слово.
Вероятно, за то, что в моих очерках не хватало поэзии, он дал мне самый
тоскливый номер с окном на пустырь и с выжившим из ума стариком-роботом,
который вместо заказанной мною чашки кофе принес тарелку куриного бульона.
- Я заказывал кофе, - сказал я роботу, - а не куриный бульон.
- Нет, вы заказывали бульон. Я не человек, а машина, и не мог ошибиться.
- Бывают и машины, выжившие из ума. Ошибаются, да еще как!
- Прошу быть корректным, - сказал робот. - Надо уважать вещи.
- Извините. Я был неправ.
Неправ? Но я не мог заказать куриный бульон. Язык не повернулся бы. С
детства не выношу запаха куриного бульона. Значит, все-таки робот ошибся,
а не я.
Робот ушел и вскоре вернулся. Но вместо кофе он принес чаю. Что-то
испортилось в его механическом устройстве. Какой-то винтик. Черт с ним.
Выпью чаю вместо кофе и сяду писать очерк.
Писание не давалось мне легко. Но я заставлял себя помногу работать. На
Венере все много работали.
Набросав две страницы (описание венерианского пейзажа), я почему-то
вспомнил гостиничного робота. Мне вдруг стало жалко его, словно он был не
вещью, а старым, усталым и больным человеком.
Бог знает, для чего этим роботам придавали сходство с людьми! Конструктору
и кибернетику давали в помощники художника или скульптора, - чтобы
приобщить их к современности, что ли? Художник старался изо всех сил, не
хотел отстать от века. И все равно отставал. Ну зачем он придал печальное
выражение лица этому механизму? Для чего? Из подражания древнему
Рембрандту? Вот эпигон! Я написал и об этом.
Весь следующий день я носился по Венере как угорелый, ища интересный
материал для газеты. Настроение мое менялось: то каждый пустяк казался мне
значительным, то пустяками казались значительные события. У меня было
много знакомых. И на Земле, и даже на такой неуютной планете, как Венера.
Но земные знакомые как-то лучше удерживались в памяти. Не знаю почему.
Надо бы спросить у физиологов, почему на Земле лучше работает память.
- А, Кумби! Привет! - кричал какой-то человек с обрадованным лицом.
Еще не разделяя его радости, но стараясь скрыть недоумение, я пытался
вспомнить, где и когда видел этого человека.
- Как? Ты забыл меня, Кумби?
- А где мы встречались?
- Где? На дне Атлантического океана, когда вели раскопки Атлантиды. Забыл?
- Теперь вспоминаю. Ты археолог?
- Нет, геолог.
- А, да! Чудесно провели время. А что ты тут делаешь, на этой неласковой
планете? Здесь нет затонувших цивилизаций.
- Но есть полезные ископаемые. Так ты забежишь ко мне, Кумби? Запиши
адрес: Астрономическая улица, сто восемь.
- Сто восемь. Астрономическая улица. Ну, до встречи! Завтра лечу на
космическую станцию "Цветы в вакууме".
10
Опять не на что опереться. Ничего не поделаешь. Безгравитационная среда.
В такие минуты вспоминаются дорога, поляна в лесу, горы, пол в комнате -
все, на чем можно стоять. Да, стоять. Почему люди не умеют это ценить?
Много дал бы я, чтобы сейчас постоять, опираясь на нечто твердое,
незыблемое.
Но кто мог думать, что через час я готов был жить, ни на что не опираясь,
лишь бы жить, жить не стоя, и не лежа, и не сидя, жить при любом положении
тела.
Голос командира космолета повторил:
- Тре-во-га! Пробоина в обшивке от удара метеорита. Тре-во-га!
Сердце бьется так, словно метеорит пробил отверстие не только в теле
корабля, но и в моем собственном. Правда, в космолете есть
предохранительные отсеки и роботы-инженеры, умеющие быстро производить
ремонт. И все же сейчас особенно хочется опереться на что-нибудь твердое,
положительное, успокаивающее, а не висеть, как вишу я.
У астронавигатора и его помощников есть гравитационный пояс-новинка. Для
пассажиров их еще не завели. Этот пояс стоит дороже космолета со всеми его
приборами, он чуть дешевле средней космической станции. Пояс позволяет
человеку чувствовать под ногами пол и отличать низ от верха. Сейчас
помощники астронавигатора возятся с обшивкой, пытаются спасти космолет. А
я даже не в состоянии им помочь. У меня под ногами нет опоры. Ну и что ж,
неужели я должен терять из-за этого чувство собственного достоинства! Я
литератор. Я на своем посту, на работе. Это неважно, что я плаваю в
пустоте. С гравитационным поясом легче держаться с достоинством.
"Надо не теряться. Надо не теряться", - шепчу я себе, забыв о том, что
возле моего рта аппарат, который несет мои слова в помещение
астронавигаторов.
Мария упрекала меня, что у меня нет фантазии, что я слишком приземлен,
хотя и облетел все освоенное человечеством космическое пространство.
Сейчас, может, и лучше, что нет избытка фантазии. Если не справятся с
пробоиной, фантазия не поможет. Рядом бесконечность, бездна, провал,
невообразимо огромное "ничто". Завтра Мария узнает о моей гибели. Мария и
мир, Мария и вся Солнечная система. Узнают все без исключения. Но бездне,
провалу, бесконечности плевать на это.
Руки начинают дрожать. Знобит. Бросает в жар. Почему я не выпросил себе
гравитационный пояс? Как хорошо было бы сейчас немножко постоять, хотя бы
десять минут.
Я смотрю на стенку, которая отделяет меня от бездны. Она сделана из
сверхпрочных материалов. Ее создавали технологи и химики, хорошо
представлявшие себе, что такое бездна. Я доверял им раньше, этим
инженерам. Я должен довериться и сейчас.
Астронавигаторы и роботы, наверно, не теряют времени. Но я пока ничего не
знаю. Командир корабля молчит. Он слишком занят, чтобы терять драгоценное
время, посвящая единственного пассажира в то, что он, возможно, пока хочет
оставить в тайне.
Да, я единственный пассажир, если не считать белых мышек, плавающих в
пустоте вместе со своей клеткой. Мышки не знают о пробоине. Но они должны
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг