сменить обстановку. Давно вы из больницы? У вас было нервное потрясение?
- Вы ошибаетесь. Я здоров. Ну, что ж. Вы не верите словам, но у вас нет
основания не верить фактам.
Я вынул из кармана футляр, достал комочек вещества и положил его на стол.
- Эроя, - сказал я тихо, - ты слышишь меня?
- Слышу, - ответила она, - что ты хочешь, милый?
- Я хочу, чтобы ты поговорила с этим человеком, рассказала ему - кто мы и
откуда. Он уверяет меня, что он придумал нас с тобой.
И Эроя не заставила себя долго просить. Она начала свой рассказ таким
тоном, словно ей надоело хранить наше прошлое.
Потом не раз у себя в номере гостиницы мы с Эроей вспоминали этот эпизод.
Нет, фантаст оказался не на высоте.
Он попросту испугался, испугался, как пугались люди восемнадцатого века,
верящие в существование злых и потусторонних сил. От испуга он потерял дар
красноречия и чувство юмора. Впрочем, можно ли его за это осуждать? А
разве не растерялся бы Герберт Уэллс, если бы его навестил Невидимка или
Путешественник, вернувшийся из будущего на своей машине времени?
Он побледнел, упал в кресло. И мне пришлось рыться в его домашней аптечке,
искать валерьяновые капли и валидол, К сожалению, я не захватил с собой
дильнейских средств, с помощью которых он бы сразу почувствовал себя
прекрасно.
Когда он пришел в себя, он раскрыл один глаз (другой почему-то оставался
закрытым) и взглянул этим настороженным глазом на тот конец стола, где
только что лежал комочек вещества. Но там уже ничего не было. Я поспешил
спрятать Эрою в футляр, а футляр поскорее убрать.
- Кто вы? - спросил меня Тунявский.
- Этот же самый вопрос мне задал Иммануил Кант, -сказал я тихо.
- Кант не задавал вам этого вопроса.
- Откуда вы знаете? Вы же при этом не присутствовали.
- Я сам придумал этот эпизод.
- Ну вот и отлично. Все стало на свое место.
- Так, значит, этого не было? Значит, это мне только показалось?
- Показалось, - ответил я.
- Так кто же вы?
- Персонаж вашей повести. Вас это устраивает?
Он рассмеялся. Рассмеялся на этот раз весело.
- Пусть будет так. Не хочу ломать голову, распутывая этот узел. Вы что же
это встали? Собираетесь уходить?
- До свидания, - сказал я.
Он не стал меня задерживать.
У себя в номере мы с Эроей много раз вспоминали этот случай. Да, он был
человек. И он был искренен. Он действительно удивился и не поверил мне,
что я Ларвеф. Значит, и Дильнею, и меня, и Эрою он придумал. Но в такое
совпадение выдумки и реальности невозможно поверить. Следовательно, он
дурачил нас. С какой целью?
Как это ни странно, Эроя, искусственная Эроя, сама загадка из загадок, не
выносила ничего загадочного.
- Ты должен выяснить это, Ларвеф, - сказала она мне.
- Что?
- Откуда он знает нашу тайну.
- Он утверждает, что все придумал.
- Но ты же веришь в это еще меньше меня.
- Не нужно спешить. Рано или поздно узнаем. А сейчас я прочту тебе вслух
его повесть "Скиталец Ларвеф", которую сегодня принес из библиотеки.
Я читал ей весь вечер. Изредка она прерывала меня.
- Но ведь этого не было. Я что-то не помню. А ты помнишь, Ларвеф?
- По-видимому, то, о чем ты говоришь, он придумал для занимательности, но
остальное изображено точно. Как ты находишь, Эроя?
- Мне кажется, что он жил в каждом из нас. Подслушивал наши разговоры,
читал мысли. Не находишь ли ты, Ларвеф, что это противоречит логике?
Я невольно усмехнулся. Уж раз Эроя говорит о логике, значит, действительно
тут что-то не так. Я промолчал.
-Читай дальше, - сказала она, - может, в конце мы найдем объяснение этого
странного факта.
Я прочел повесть до конца. Но конец не избавил нас от наших сомнений.
Наоборот, он усилил их. От того, что моя дильнейская жизнь была изображена
в земной книге, я испытывал незнакомое мне раньше чувство. Казалось, я жил
и не жил, был здесь и одновременно был вплетен в ткань чужого и чуждого
мне повествования и как бы переключен в другой, более причудливый план
бытия.
Нет, я с этим был несогласен. Я не сомневался в своей реальности, и то
обстоятельство, что я стал объектом фантазирования беллетриста Тунявского,
не должно было задевать чувство собственного достоинства. В конце концов,
за этим кажущимся иррациональным явлением, возможно, стояла вполне
рациональная сущность. Телепатия - эта старая и в то же время молодая
наука - и на Дильнее, и на Земле еще была в зачаточном состоянии.
Совпадение вымысла и действительности, очевидно, объяснялось
телепатическими талантами Тунявского, сумевшего преодолеть время и
пространство каким-то шестым, eще не раскрытым наукой чувством.
Так я думал, прочтя книгу о себе. Но я не стал говорить об этом Эрое,
комочку бесформенного вещества. Да к тому же она уже лежала в футляре,
погруженная в то отсутствующее состояние, которое больше подходило к ее
сущности, к сущности скорее вещества, чем существа.
Встретившаяся мне на улице старушка любезно улыбнулась и спросила:
- Молодой человек, скажите, пожалуйста, который час?
- Половина шестого, - ответил я.
Она еще раз взглянула на меня, возможно завидуя моей молодости, и пошла,
медленно переставляя ревматические ноги, рассеянно и меланхолично
вспоминая прошлое и утраченное. Она помнила то, что было десять лет назад,
и двадцать лет назад, и тридцать лет, и сорок, и все пятьдесят. И ей, не
сомневаюсь, казалось, что это было давным-давно.
Она не подозревала, что все это происходило почти вчера, и молодой
человек, которого она остановила, помнил то, что было двести, и двести
пятьдесят, и триста лет назад. И в сущности, это тоже было почти вчера.
Что же такое время? Об этом я спросил когда-то Иммануила Канта. И Кант
сказал мне, не могу ли я задать ему вопрос полегче.
Вчера я разговаривал с профессором Тихомировым. Он историк и, по-видимому,
очень любит свой предмет.
- Историк, - сказал он мне задумчиво, - это, в сущности, Мельмот Скиталец,
живущий одновременно среди нескольких эпох.
- А кто этот Мельмот?
- Герой одноименного романа Матюрена, своего рода Анти-Фауст, человек,
продавший душу дьяволу за право вечно узнавать новое и ничего не забывать.
"Мельмот Скиталец". Разве вы не слышали об этом романе? Его высоко ценил
Пушкин и очень любил Бальзак, который написал даже продолжение...
- Я и есть этот ваш Мельмот, - сказал я. Но, погруженный в свои мысли,
профессор не расслышал то, что я ему сказал.
Тихомиров мне симпатизировал. Он выделял меня из всего курса. Он хорошо
знал восемнадцатый век, но я знал еще лучше. В моей памяти хранилось не
только отраженное в книгах, но живое время. Идя по Невскому или по
Литейному, я видел не только современные здания из стекла, но и те дома,
которые когда-то стояли на этом месте. Мне становилось не по себе, когда я
глядел на деревья Летнего сада. Они были тогда тоненькими деревцами.
Нечаянно я произнес вслух слова, которые мне не следовало произносить.
- Что такое время? - спросил я.
Тихомиров усмехнулся и сказал;
- На этот вопрос с исчерпывающей полнотой мог бы ответить только Мельмот.
Он знал загадку времени и тайну власти над ним.
- Я тоже Мельмот, - сказал я тихо, надеясь, что Тихoмиров не слышит. Но он
услышал и удивленно посмотрел на меня.
- Вы? Ну уж этого я бы не сказал. У вас лицо человека, начисто лишенного
всякого опыта. Когда я гляжу на вас, мне кажется, что вы только появились
на свет. В ваших глазах отражается великое неведение, полнота абсолютного
незнания, свойственная только младенцам. Правда, не всегда.
Я помню, когда на экзамене я спросил вас об Екатерине Второй, о ее дворе,
о том, как выглядел Петербург, вы ответили с такой исчерпывающей
осведомленностью, что я был смущен... но возвратимся к Мельмоту. Он
буквально сгибался под непосильной ношей своего личного и исторического
опыта. Его память была перегружена и сердце истощено от обилия событий.
Глядя на вас, никто не подумает, что вас обременяет опыт. Судя по вашим
словам, вам хотелось бы быть Мельмотом?
- Не знаю, - ответил я. - Я не настолько еще надоел сам себе, чтобы
жаждать чужих переживаний, завидовать чужому опыту.
Чувство, что я пришелец, не покидает меня ни наяву, ни во сне. Когда я иду
по улицам, я прислушиваюсь к словам прохожих. Мне хочется войти в их
жизнь, понять не только смысл их слов, но и уловить тот непонятный и
неповторимый ритм сокровенного земного человеческого бытия, который не
перестает меня удивлять.
Куда идут они, эти пешеходы? Домой или из дома? Не все ли тебе равно. Ты
тоже пешеход, и ты тоже идешь куда-то. Куда? И откуда? Никто еще не задал
мне этот вопрос. Да и смог ли я бы на него ответить? Я иду по улице и
прислушиваюсь к голосам прохожих.
- Лиза, - тихо и настойчиво говорит мужской голос.- Лиза...
Я не слышу, что отвечает женский.
- Лиза, - повторяет мужской голос, - Лиза...
- Лиза, - умоляет он.
Она молчит.
Лиза... По одному произнесенному прохожим слову, по интонации, с которой
оно произнесено, я хочу войти в смысл чужих отношений. Зачем? Не знаю.
Пока что жизнь на Земле напоминает мне обрывок случайно услышанного на
улице разговора. Но ведь и Мельмоту тоже представлялось, наверно, все
отрывочным, недос *азанным, ибо он был гостем эпохи.
Я должен преодолеть эту отрывочность и не чувствовать себя гостем. По
ночам я пишу книгу. Она называется так: "Естествознание будущего". Эта
книга соединит меня с миром, с каждым человеком на Земле. Небывалая книга
перенесет сознание современного человечества на много десятилетий вперед.
У книги буд ет скромный подзаголовок "Учебник". Мой учебник будет учить
людей искусству быть впереди своего времени, впереди себя... Но, наверно,
наступит такое время, когда и мой учебник устареет.
Я люблю ходить по улицам, именно ходить, а не ездить.
Я ищу контакт с тем миром, который меня окружает. Пешеходы не похожи на
пассажиров. У них другое видение мира.
Пассажиры внутренне устремлены к той точке, которую проецирует их
сознание. Они здесь и не здесь... Подхваченные вихрем скорости, они
мысленно торопят пространство, время и свое "я" Пешеходы не торопятся. Не
тороплюсь и я.
Вот этого старичка я часто встречаю на набережной. Он тоже меня заметил и
улыбается мне.
- Здравствуйте, - говорю я ему.
- Добрый вечер.
Мы идем с ним рядом. Он очень стар. Возможно, он еще помнит семидесятые и
даже шестидесятые годы, подвиг Гагарина, первое посещение человеком Луны и
Марса, биологические и эстетические дискуссии, волновавшие его бывших
современников.
- В мое время, - рассказывает старик, - пешеходов было куда больше, но не
потому, что людям некуда было торопиться. Транспорт был несовершенный.
Здесь еще ходили троллейбусы и автобусы. А мой отец застал еще конку.
Помню, как меня ребенком везли из Владивостока по железной дороге. Время
текло не спеша. Я стоял у окна и смотрел, как менялась местность. Вам,
молодой человек, случалось бывать на Марсе или Луне?
- Случалось.
- Мой сын посмеивается над земными расстояниями. Он недавно вернулся из
космоса, работал на Марсе, побывал в окрестностях Венеры. Он говорит, что
здесь у нас еще двадцатый век. Он удивляется, как можно терять драгоценное
время на хождение. Он влюблен в скорость. И почти в отчаянии от того, что
законы природы создали предел для человеческой техники.
- Что он имеет в виду?
- Скорость света. Ее человеку не обогнать.
- Как знать, - сказал я.
- Я вас не понимаю, молодой человек. Яснее выразите свою мысль.
- Человечество еще мало знает об истинных свойствах пространства.
Старик недоверчиво посмотрел на меня.
- Человечество... А вы что, не представитель человечества, что ли?
- Не совсем, - сказал я.
- А кто же вы?
- Это другой вопрос, - уклончиво ответил я.
- Вы оригинал.-Старик рассмеялся.-И лицо у вас не такое, как у всех.
Странно, что вы никуда не спешите. Сколько вам, молодой человек, лет?
Двадцать пять? Тридцать?
- Умножьте на десять. И вы не ошибетесь.
Зачем я это сказал? Для чего? Мне теперь уже было невозможно встречаться с
этим стариком и разговаривать.
Ничто так не отчуждает, как странность. Старик смотрит на меня испуганно.
Мои слова нарушили незыблемую логику земных человеческих отношений.
- Кто же вы? - спрашивает он. - И откуда?
Я говорю ему:
- Кто же возьмет на себя смелость ответить на ваш вопрос? Кто мы? Откуда?
Это предмет философии.
- А, - говорит старик обрадованно, - вы философ? Теперь мне все понятно.
Он снова обрел меня, а я его. И мы оба стоим счастливые.
На улице меня окликает женский голос:
- Николай!
Я оглядываюсь. Возле клена стоит та самая девушка, которая мне звонила.
Тогда она назвала свое имя, и я его запомнил.
- Вера, - говорю я неуверенно и тихо.
Она радостно улыбается мне.
- Ну вот ты меня узнал, узнал наконец. К тебе вернулось наше прошлое,
дорогой. Ты вспомнил меня. Было так странно и ужасно, что ты меня не
узнавал. Сначала я думала, что ты шутишь. Но интонации твоего голоса,
выражение лица опровергали это. Я была в отчаянии. Я не знала, что
подумать. Но сейчас по твоим глазам вижу, что ты меня узнал. Наваждение
прошло. Как я рада... Ты не представляешь, как я рада!
- Я тоже рад, - сказал я тихо.
Потом я подумал-она продолжает ошибаться и принимать меня за кого-то.
Нужно убедить ее, что я однофамилец того, за кого она меня принимает. Но
как объяснить ей то, чего я сам не понимаю, - сходство? Может, пока не
разубеждать ее?
- Ты сейчас занят? - спрашивает она. - Мне хотелось поговорить с тобой,
провести вместе вечер.
Я взял девушку под руку, и мы пошли.
Мне было приятно ощущать тепло ее круглой и сильной руки, слушать ее
голос... Мы шли по городу. Пешеходов было мало, как всегда. Пешком шли
только влюбленные, ходьбой они хотели замедлить миг, отделиться от толпы.
Стал накрапывать дождь.
- Помнишь, Николай, - сказала девушка, - как мы попали под ливень на
Елагином острове. Лило как из ведра. Мы стояли под деревом. Помнишь?
- Помню.
Разумеется, я не помнил, да и не мог помнить то, что было не со мной.
Зачем же я сказал, что я помню? Не знаю.
Желание не расставаться с девушкой было сильнее меня.
- Недавно я вспомнила о дне Черного моря.
- - О дне Черного моря? - удивился я.-Почему? -Странно! - сказала Вера с
упреком.-Неужели ты и этого не помнишь? Мы же познакомились на дне Черного
моря возле Феодосии. Я работала в подводной экспедиции. А ты жил на
спортивной базе и заплывал далеко в море со своим аквалангом. Не смешно
ли, что первое наше свидание произошло на глубине двадцати метров. Над
нами были волны. И я на всю жизнь запомнила тишину. Потом мы поднялись на
поверхность, и ты меня спросил, как меня зовут. Я назвала себя. И ты себя
назвал... Мы сидели на берегу у подножья Песчаной горы, помнишь?
- Помню, - сказал я неуверенным голосом.
И на какую-то долю секунды мне показалось, что я действительно помню этот
эпизод.
В голосе девушки чувствовалась доброта, необычайная щедрость. Казалось,
она дарила мне свое и чужое прошлое, прошлое, которое мне не принадлежало
и не могло принадлежать, и я не в силах был отказаться от этого
необыкновенного подарка.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг