Но мое неземное лицо оказалось очень похожим на одно из земных лиц. Вот
это действительно загадочно и необъясним?
На стене афиша. Она извещает, что сегодня состоится публичная лекция;
"Разумное существо других планет".
Я как раз иду на эту лекцию. Зачем? Уж не для того ли, чтобы уличить
лектора в невежестве? Нет. Мне просто хочется сличить фантазию с
действительностью, выдумку с фактом. И, кроме того, еще раз испытать
заманчивое и сильное чувство искушения, с которым придется бороться,
напрягая всю волю. А вдруг я не выдержу испытания, встану и скажу;
- Вы ошибаетесь, дорогой профессор. Разумное существо других планет вовсе
не обязательно должно выглядеть морфологическим монстром.
- А какие у вас доказательства, молодой человек? спросит лектор,
насмешливо улыбаясь.
- Какие доказательства? Ну хотя бы я сам. Надеюсь, вы не откажете мне в
разумности? А я родился не на Земле.
Нет, несмотря на более чем солидный возраст и завидный опыт, во мне много
юношеского тщеславия. Не оно ли и ведет меня на эту лекцию?
Актовый зал набит до отказа. Мне с большим трудом удалось найти свободное
место. Слева сидит восьмидесятилетний старик, справа - студентка. Старик
гладит бороду патриарха и бросает на меня снисходительный взгляд. А я не
говорю, только думаю: "Э, дедушка, ты моложе меня на несколько сот лет - и
не гордись своей патриаршей бородой".
В глазах студентки нетерпеливое желание проникнуть в неведомое.
- Вас, видно, очень интересуют далекие миры? - спрашиваю я студентку.
- А вас?
- Нет. Меня больше интересует наша интеллигентная старушка Земля.
- Для чего же вы пришли на эту лекцию?
- Для того чтобы еще больше любить нашу обаятельную старушку. А вы?
- Мне хочется узнать что-нибудь о разумных существах других планет.
- Понятно. Сейчас нам о них расскажут.
Лектор уже на трибуне. У него умное, но недоброе лицо, скорей лицо актера,
чем ученого. А на лице то особое, свойственное только актерам выражение
значительности и уверенности в себе, которое я не раз наблюдал и на Земле,
и у себя на Дильнее. Говорил он со щегольством, играя дикцией. А в голосе,
в том, как он произносил слова, был оттенок лени и скрытой усталости,
словно космос и проблема (с ней он был давно на "ты") чуточку приелись
ему, как приелась актеру чужая жизнь, которую он изображал в сотый
или.тысячный раз на одной и той же сцене.
Он говорил о биополимерах и о том, что Вселенная любит повторять и
повторяться хотя бы потому, что в ее распоряжении так много времени и
пространства. Это замечание свидетельствовало о том, что он, лектор, не
хотел подогревать себя и своих слушателей наивным энтузиазмом, а хотел
дать понять, что, заинтересовавшись сутью проблемы, придется иметь дело с
монотонностью бесконечности... Слово "бесконечность" он произнес так
изящно и легко, словно интонацией хотел изменить, сде лать более ручным и
приемлемым его страшноватый смысл. Это произвело сильное впечатление не
только на восьмидесятилетнего старца и на студентку, но, не скрываю, даже
на меня, имевшего о бесконечности куда более конкретное представление, чем
сам лектор. "Ничего не скажешь, талант, - подумал я. - Но все-таки o
разумных существах других планет ты, дорогой, знаешь не намного больше
этого доверчивого старца".
И сразу же был наказан за эту не слишком почтительную мысль, наказан как
мальчишка. Лектор как бы невзначай произнес странное, бесконечно знакомое
и невозможное здесь на Земле слово. Он тихо, почти переходя на шепот,
обозначил его голосом;
- Дильнея,
Мне вдруг стало душно, словно все это произошло не наяву, а во сне. Не мог
он произнести это слово. На Земле ни единая душа не знает о существовании
Дильнеи, кроме меня и кусочка бесформенного вещества, спрятанного в
футляр. Очевидно, мне пригрезилось. Я наклоняюсь в студентке и спрашиваю
ее:
- Он говорил о Дильнее?
Она морщится.
- Вы мне мешаете слушать...
- Извините... Говорил он или не говорил?
- О чем?
- О планете Дильнее?
- Не говорил.
Тогда я поворачиваюсь к старцу. Он плохо слышит.
Я чуть ли не кричу в его заросшее сизым пухом ухо:
- Говорил ли он о Дильнее?
- Говорил, - отвечает старец, почему-то усмехаясь,
"Ну, нет! - подумал я.-Ты это зря! Студентка права, он этого не говорил".
Лектор, играя голосом, снова заводит речь о полимерах, о нуклеиновых
кислотах и той химической "памяти", которая лежит в основе организации
всех живых существ.
У него не только голос, но и руки артиста. Держа мел в длинных пальцах, он
пишет на доске формулу, чтобы c помощью условных и бесстрастных
математических знаков, более точных и независимых от нашего "я", чем
слова, приобщить слушателей к вещественной сущности жизни...
Я думаю, почти шепчу про себя: "Э, твои знания о деятельности живой
клетки, твои сведения о молекулярной "памяти" устарели, голубчик, почти на
пятьсот лет". И снова он наказывает меня за мою дерзость. Уж не телепат ли
он, умеющий читать мысли на расстоянии? Он снова произносит слово,
невозможное в его устах. Он говорит:
- Дильнея.
Я снова спрашиваю девушку:
- Говорил он о Дильнее?
Она изумленно смотрит на меня. Потом отвечает сердито:
- Лучше послушаем то, что говорит лектор,
- Послушаем.
Я слушаю внимательно. Опять зады, столетние зады биофизики и биохимии. Я
говорю себе: "Ларвеф, какая муха сегодня тебя укусила? Не виновата же
Земля, что жизнь на ней моложе, чем на Дильнее? Сиди, терпи и слушай, коли
пришел".
Я гляжу на трибуну, и мне становится не по себе. Лектор, сделав
непредвиденную мною паузу, смотрит на меня.
Смотрит и усмехается. В его усмешечке есть нечто загадочное, и слова,
которые он затем произносит интимно, негромко, но отчетливо, обращаясь
словно не к залу, а только ко мне одному, подтверждают мои сомнения.
- Согласны ли вы с тем, - спрашивает он вдруг, - что жители Дильнеи
мыслят совсем иным способом, чем мы, земные люди?
Слово "вы" он выделил интонацией, тонким оттенком голоса, отчего оно
приобрело неуловимо странный смысл, как бы утверждая вопреки фактам, что в
зале нас только двое, он и я. Он и я. И он обращается к моему "я",
подлинному "я", а не к тому, что выдает себя за Николая Ларионова.
Николай Ларионов молчит. Молчит и мое подлинное "я", не выдает себя.
Старец изумленно смотрит на меня. Смотрит и студентка, словно догадываясь,
что лекция превратилась в диалог между лектором и молодым человеком
странного вида, на чьем лице слишком быстро и часто меняется выражение.
Я молчу, молчу и тревожно думаю - откуда он может знать о Дильнее и обо
мне, он всего только лектор, может, он телепат и сейчас читает мои самые
сокровенные мысли как раскрытую книгу?
Нет, это был просто ораторский прием. Сейчас он уже смотрит не на меня, а
на сидящего рядом со мной старца.
И говорил ли он о Дильнее? Сомнительно. Говорил, по всей вероятности, не
он, а моя мнительность.
И все же когда кончилась лекция, я подошел к окруженному толпой лектору и
тихо спросил его;
- Мне показалось, что вы рассказывали о Дильнее?
Он усмехнулся и ответил:
- Вам не показалось. Я действительно рассказывал об этой далекой планете.
У лектора, разумеется, были имя и фамилия. Густав Павлович Тунявский - так
звали его. Астробиолог и беллетрист. Две специальности, если не считать
третьей: пропаганда научНЫХ и технических идей. Краткое изложение его
жизни и деятельности я нашел в двух энциклопедиях: космической и
литературной. Теперь я знал, когда и где он родился, в каком году окончил
Космический факультет Ленинградского университета, когда опубликовал свою
первую статью, но я не узнал самого главного - откуда ему было известно о
существовании Дильнеи.
Все эти дни я непрестанно думал о нем, об этом загадочном человеке. Да и
человек ли он? Люди не могли знать о том, что превышает их опыт и
возможности современной им науки. Но если он не человек, то кто же? Такой
же дильнеец, как я? Нет, это исключено. Только мне одному, преодолев
пространство и время, удалось попасть на Землю.
Это во-первых, а во-вторых, у него была вполне земная внешность. Он был
красив с точки зрения земных представлений о красоте. Может, даже слишком
красив для ученого и беллетриста. Я уже упоминал о том, что у него была
артистическая внешность. И рот у него был человеческий, земной. Следов
пластической операц ии я не заметил. Но откуда он мог знать то, чего не
знали другие?
Ответ на этот вопрос я должен получить немедленно, и от него самого. И все
же я откладывал со дня на день свой визит к нему. Прежде чем идти к нему,
нужно было познакомиться с его трудами. Кибернетический библиограф в
университетской библиотеке дал мне все необходимые справки.
Получив заказанные книги, я принялся за чтение. Я буквально заставил себя
прочесть его научные работы. Приведя несколько фактических сведений о
Марсе и его биосфере, он угощал читателя сомнительными гипотезами и
наивными домыслами о разумных существах Вселенной. Его
научно-фантастические рассказы были куда занимательнее. Но, к сожалению,
он слишком много -аписал, чтобы я мог прочесть все им написанное.
Откладывать встречу не хотелось. Я позвонил ему, назвав, разумеется, не
свое подлинное дильнейское имя, а земное, заимствованное у людей.
- Ларионов? - переспросил он. - Николай? Ну, что ж, Николай, по-видимому,
придется отложить все дела, если вы уж так настаиваете. По правде говоря,
я очень занят.
- Иммануил Кант тоже был очень занятый человек, но однако...-Я
спохватился и не закончил фразу.
- Кант? - переспросил он. - Иммануил? Честно говоря, меня не очень
интересуют кантианские идеи. Да я и не философ. Надеюсь, не из-за Канта вы
так настаиваете на встрече?
- Нет, не из-за Канта. У меня есть более важные и менее отвлеченные
причины.
- Вы меня буквально заинтриговали. А что это за причины, осмелюсь
спросить?
- При встрече я расскажу о них.
- Ну, хорошо, - сказал он.-Я жду вас завтра в четыре часа.
Я до сих пор не могу себе простить, что пошел к Тунявскому, не прочтя
предварительно все его научно-фантастические рассказы. Тогда бы я не попал
в глупое положение. Но он слишком много написал, а еще больше напечатал, я
же спешил встретиться с ним, спешил выяснить то, что не давало мне покоя.
Мне было не до книг. Правда, я мог воспользоваться услугами автомата,
реферировавшего сюжеты в Публичной библиотеке. Но я перестал ему доверять
после того, как прочитал "Давида Копперфильда" и "Записки Пикквикского
клуба", сличив их с этой краткой и лишенной юмора фабулой, с которой меня
предварительно познакомил автомат.
Я не зря вспоминаю здесь произведения Диккенса, Придя к Тунявскому, я
словно попал в тихий и идиллический девятнадцатый век. По странной прихоти
или какой другой причине писатель-фантаст (он же астробиолог) поселил себя
в старинном доме, похожем на музей быта и нравов. Я поднялся по лестнице в
третий этаж и позвонил. Дверь открылась не только в квартиру, но в тихое
диккенсовское столетие. Как раз в ту минуту, к .гда я вошел, начали бить
старинные стенные часы. Они били мелодично, медленно, словно не отмеряя
время, а возвращая его вам.
- А, Николай, - сказал Тунявский таким тоном, словно знал меня с детства.
- Присаживайтесь. Курите? Могу угостить отличной гаванской сигарой.
В его кабинете стояла старинная мебель. Я сел в кресло, смутившее меня
своей непривычной, располагающей к лени мягкостью. На стене висел пейзаж,
тоже тихий и идилличный, как бы заманивающий в прошлое. Я подумал про себя:
"Э, да ты совсем не тот, за кого я тебя принимал. Пишешь о будущем, а
живешь в прошлом".
Тунявский угадал мои мысли. Усмехнувшись, он сказал:
- В такой тихой провинциальной обстановке легче мечтать о будущем, чем в
кабинете космолета или подземных трассах, где все несется и спешит. Смелой
мечте нужен контраст.
- Возможно, - ответил я.
Наступила пауза. Я воспользовался ею и спросил:
- Что вы знаете о Дильнее?
Он рассмеялся,
- И много и мало. А почему вас так интересует вымышленная планета?
- С таким же правом я мог бы сказать и про Землю, что она вымысел. Но за
истину бы это принял только тот, кто никогда ее не видал.
- Что вы хотите сказать, Николай? Я не совсем понимаю вас. Ведь о Земле мы
с вами знаем не из научно-фантастического рассказа, а о Дильнее вы узнали,
прочтя мою повесть "Скиталец Ларвеф".
- "Скиталец Ларвеф"? У вас есть такая повесть? Я не читал.
На лице Тунявского появились признаки недовольства.
- Не читали? Не удосужились? Так для чего, черт бы вас побрал, вы
спрашиваете меня о вымышленной Дильнее? Все, что я хотел и мог о ней
сказать, я сказал в своей повести.
- Непременно прочту. Но меня удивляет, что вы так настойчиво называете ее
вымышленной!
- Я ее выдумал.
- Вы слишком много на себя берете. Если вдуматься, это даже обидно.
Представьте, что я пришел бы к вам и сказал, что я выдумал Землю. Наверно,
вы обиделись бы на меня.
- На Земле я родился. Здесь я живу.
- А я родился на Дильнее. Устраивает это вас?
Он рассмеялся, на этот раз искренне, без позы.
- Меня-то это устраивает. Да еще как! Это льстит моему авторскому
тщеславию. Но, кроме меня, есть здравый смысл, логика. А логику это едва
ли может устроить.
- Не беспокойтесь. Логика не будет в обиде. Это факт. А как здравый смысл
может возражать против очевидного факта?
- Очевидного? - Тунявский пожал плечами.-Никогда я не слышал столь
лестного замечания. Я так убедительно описал Дильнею, что вы сочли ее за
такую же реальность, как Земля.
- Я не читал вашу повесть. К сожалению, не читал. Я пока не могу судить о
точности ваших описаний. Но я слишком хорошо помню Дильнею. Я родился на
ней.
Он смотрел на меня, не скрывая тех чувств, которые возникли в нем в эту
минуту. Недоумение, недоверие, мелькнувшая догадка, что его дурачат. Все
это я прочел на его лице.
- Вот как, - сказал он вставая.-Вы родились на придуманной мною планете?
Забавно! Но разрешите притронуться к вам и убедиться, что вы не фантом, а
факт.
Он протянул свои длинные изящные пальцы и ущипнул меня, довольно больно
ущипнул.
- Да, вы реальность. Но что привело вас сюда?
- Этот же самый вопрос мне задал Иммануил Кант. Правда, в более
деликатной форме. Но если к Канту я шел обсуждать гносеологические
проблемы, то к вам меня привела совсем иная причина. Я пришел спросить у
вас, откуда вы получили сведения о Дильнее?
- Я уже ответил вам. Дильнею я придумал. Она существует лишь в моей
голове и в сознании читателей, запомнивших мою повесть "Скиталец Ларвеф".
- Непременно прочту вашу повесть.
- Прочтите. Она довольно занимательна.
- Прочту. А в ней есть какие-нибудь факты?
- Нет, только вымысел.
- И вы настаиваете на этом? Для чего? Чтобы замести следы? Неужели я
поверю вам, что Дильнея вымысел, когда я сам оттуда.
- Но вы же назвали свое имя. Вы Николай Ларионов.
- Там меня звали по-другому. Я Ларвеф!
В насмешливых глазах Тунявекого мелькнуло что-то вроде страха и исчезло.
Потом сменилось сочувствием.
- Ну, хорошо, хорошо! - сказал он.-Я верю! Верю! Вам нужно отдохнуть,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг