ГЕННАДИЙ ГОР
ЭЛЕКТРОННЫЙ МЕЛЬМОТ
ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
Oбо всем этом трудно составить себе понятие людям, скованным законами
времени, места и расстояний.
Оноре Бальзак.
"Прощенный Мельмот"
Меня разбудил телефонный звонок.
- Слушаю! - сердито крикнул я в трубку.
Ласковый женский голос произнес:
- Ты узнаешь меня?
- Нет, не узнаю.
- А я тебя узнала сразу, хотя не слышала твой голос с позапрошлого года.
- Вы не могли слышать мой голос в позапрошлом году.
- Почему, милый?
Я промолчал.
- Почему, милый? - повторила она.
- Потому что тогда меня не существовало.
Она рассмеялась.
- Ты шутишь? Что же, тебе от роду меньше двух лет? Объясни. И объясни
заодно, почему ты называешь меня на "вы"?
- Для объяснения еще не наступило время.
Слова мои звучали сухо, неубедительно, бессердечно, но что я мог сделать?
Самое лучшее - повесить трубку, и я повесил.
Девушка явно принимала меня за кого-то другого. Не могла она слышать мой
голос в позапрошлом году. Я появился в этом мире всего восемь месяцев
назад. Кто я?
Никто не знает. Все думают, что я Николай Ларионов, человек со странным
выражением лица. Никому не пришло в голову, что я вовсе не человек и под
именем Николая Ларионова ходит существо, не имеющее ни одного родственника
на Земле ни среди живых, ни среди мертвых.
Семья! Когда я слышу это слово, меня словно пронизывает электрический ток.
У каждого живущего здесь есть либо предки, либо родные среди
современников, каждый что-то унаследовал и что-то продолжает. Среди
миллиардов, населяющих Землю, я один свобод ен от какой-либо земной
традиции.
Утром, рано просыпаясь в номере гостиницы, я лежу и думаю. О чем? Все о
том же. Я вспоминаю. Иногда мне хочется все забыть и проснуться с таким
чувством, словно я только что родился.
Но увы, я родился не сегодня и не вчера. Мне есть что вспомнить. И есть
что забыть. В моей памяти хранятся факты более чем двухсотлетней давности.
Например, встреча с Иммануилом Кантом в Кенигсберге, а также пребывание в
Санкт-Петербурге восемнадцатого века. Никто не знает, что я так стар.
Судьба, выражаясь сумрачным языком древних, поставила меня в особые
обстоятельства. Я живу среди людей, не принадлежи к человеческому роду. В
восемнадцатом веке это было куда проще, я мог выдать себя за графа
Калиостро, мнимого мага и сомнительного волшебника, наконец за самого
дьявола или сатану. Сейчас я должен был скрываться и молчать. Я откладывал
свое признание, день и час, когда я приду в редакцию одной из самых
больших газет или в студию телевидения и скажу:
- Я не тот... Существу из другого мира вряд ли подходит земное имя
Николай... Ларвеф! Так меня звали там, за пределами вашей солнечной
системы.
Я откладывал этот день, понимая, что последует за моим признанием. Я не
люблю сенсаций. Но не только потому я живу под именем Николая Ларионова.
Есть причины и поважнее. В восемнадцатом веке, когда я впервые посетил
Землю, мне приходилось прятать признак, резко отличавший меня от людей:
мой рот. Но удачная пластическая операция изъяла это отличие. А к
странному выражению лица можно привыкнуть.
Никто из студентов, учившихся вместе со мной в Ленинградском университете,
не подозревал, что я ношу в своем сознании столько пространства и времени,
сколько не в состоянии вместить внутренний мир человека. Никто не
догадывался, что моими глазами смотрит на них другой мир, чужая планета,
смотрит и не перестает удивляться.
В чужом и странном мире ты и сам кажешься себе странным и чужим. Иногда
мне казалось, что я искусственное создание, модель живого существа, в
котором исследователи пытались осуществить неосуществимое и при помощи
одной личности связать два мира - Землю и Дильнею.
Скучал ли я по своей планете? Да, не скрываю, скучал.
И когда я хотел поговорить на родном языке, я раскрывал футляр и доставал
комочек вещества, который вмещал в себе внутренний мир отсутствующей Эрой.
- Эроя, - спрашивал я, - ты слышишь меня?
-Слышу, - отвечало вещество, мгновенно превращаясь в существо - в мысль, в
звук, в жизнь.
- Ты спала или бодрствовала?
- Зачем ты спрашиваешь меня об этом? Ты знаешь, что я жду, все время жду.
Жду, когда сплю, и жду, когда бодрствую.
- Чего же ты ждешь?
- Я жду, когда ты со мной заговоришь. Но мы с тобой теперь так редко
говорим. Расскажи мне об этой планете.
- Как-нибудь в другой раз.
- Почему ты откладываешь?
- Не знаю, дорогая. Я боюсь обмануть и тебя и себя самого. Я еще так мало
знаю об этой планете. И, кроме того, я люблю с тобой говорить не о том,
что здесь... Ты помогаешь мне вспоминать.
- Я это знаю. Но твои слова причиняют мне боль. Разве я пребываю только в
прошлом? Разве меня сейчас нет?
Я промолчал. Что я мог сказать ей? Ведь она была здесь и одновременно
отсутствовала. Ее бытие, записанное в кристаллике, не знало, что такое
"здесь" и "сейчас". Но не стоило ей об этом напоминать. Для чего? Ведь у
нее был такой обидчивый характер.
Когда кончался наш разговор, я снова прятал ее в футляр, а футляр убирал
подальше, чтобы он не попался на глаза дежурной уборщице, когда она придет
прибирать номер.
Мне иногда казалось, что я вижу сон. Тогда со мной разговаривали вещи.
Окно говорило мне:
- Я - окно! Взгляни, какая прозрачная синева. И даль! А что может быть
заманчивее дали!
Даль! С этим понятием я был знаком как никто. Даль, пространство... На эту
тему мы беседовали с Кантом в его кабинете, и секретарь философа господин
Яхман ждал, когда кончится наш затянувшийся разговор. Но о личном
знакомстве с Кантом пока следовало молчать.
Однажды я проговорился. Это было на семинаре по истории философии. Я
привел слова Канта, сказанные мне тогда, у него в кабинете, и так тихо,
чтобы не слышал господин Яхман. Профессор Матвеев, большой знаток немецкой
классической философии, перебил меня:
- Кант не говорил этого!
- Вы отрицаете это так уверенно, - ответил я, - словно присутствовали при
нашем разговоре.
На лице профессора появилось выражение крайнего недоумения.
- Позвольте, как он мог с вами говорить? В своем ли вы уме?
- Извините, - пробормотал я смущенно, - я оговорился.
- Бывает, - снисходительно кивнул профессор своей продолговатой
седовласой головой.
Снисходительность... Я заметил: студенты очень ценят это свойство. Им
кажется, что снисходительность и доброта это одно и то же. Профессор
Матвеев снисходителен. Он давно считает себя посредником между великими
людьми прошлого, классиками философии, и обыденными людьми вроде моих
однокурсников, пожелавших приобщиться к глубоким и сложным мыслям.
Посредничество и делает его снисходительным. Он где-то посредине между
Спинозой, Кантом, Гегелем, с одной стороны, и между этими неопытными
юнцами - с другой. И он доволен своим посредничеством.
В сущности, я тоже посредник. Но мое посредничество не делает меня
снисходительным. Наоборот! Я недоволен собой и обстоятельствами тоже. Мне
кажется, что за восемь месяцев моего пребывания на Земле я слишком мало
сделал.
Хымокесан, суровый командир корабля и начальник экспедиции, по-видимому,
переоценил мои способности. Другой на моем месте успел бы больше.
Много ли времени в моем распоряжении? Не много и не мало. Я еще точно не
знаю тот день и час, когда наш корабль, находящийся в окрестностях
Сатурна, начнет приближаться к Земле. Я еще не знаю, когда наступит тот
день, когда я получу распоряжение Хымокесана немедленно раскрыть свое
настоящее имя.
Я снова сижу у себя в номере у окна.
Даль и синева!
Это только за окном гостиницы даль выглядит такой ручной и мирной.
Верхушки деревьев. Облака. Ну, а там, где нет ни деревьев, ни облаков,
там, в бесконечных вакуумах Вселенной, там совсем другая даль. И она тоже
живет в моем сознании.
Я сижу за письменным столом и читаю рассказы Чехова.
Чехов привлекает меня, привлекает и отталкивает. В изображенных им людях и
событиях есть нечто такое, что я не в состоянии понять. Жизнь его героев
похожа на лабиринт, в котором блуждают люди, ища не выхода, а чего-то еще
более запутанного, чем лабиринт. Неужели действительно такой была жизнь в
самом конце девятнадцатого столетия?
Перевернув страницу, я отвлекаюсь на минуту и ловлю себя на невыполнимом
желании. Своими впечатлениями от рассказов Чехова мне хотелось бы
поделиться с тем, кого здесь нет, с суровым и мудрым командиром
Хымокесаном.
Почему именно с ним? А потому что он бы помог мне понять то, чего я понять
не могу. Но Хымокесан далеко. И когда мы встретимся, у нас едва ли будет
время, чтобы рассуждать о лабиринте, в котором блуждали люди конца
прошлого века.
Я присвоил себе чужое имя, назвав себя Николаем Ларионовым, но сделал я
это не сейчас, а двести с лишним лет назад в Кенигсберге, когда я явился
на квартиру Иммануила Канта. Со мной тогда случился казус, я забыл свое
имя, разумеется не настоящее, а то, которым себя назвал.
Но Кант не обратил никакого внимания на мое замешательство. Он был увлечен
темой нашей беседы, речь ведь шла о пространстве и времени и о звездном
небе над нами, за посланца которого я себя выдал.
Иногда по ночам мне не спится, я смотрю на звездное небо. Моя родина,
милая Дильнея, затерялась где-то среди этих бесчисленных звезд, и я ее
ищу, хотя знаю, что ее не найти. Она так далеко, что даже трудно себе
представить.
Не удивительно ли, что у Земли есть двойник, планета, очень похожая на
нее, словно между двух сестер-близнецов легло холодное отчужденное
пространство и разделило их.
И когда мне становится грустно, я достаю комочек вещества, и он
разговаривает со мной. Тогда мне кажется, что в этом комочке
чувствительного вещества вместилась вся Дильнея, огромный мир, который
вырастил меня.
- Эроя, - шепчу я, - ты слышишь меня?
- Слышу, -отвечает она шепотом.
Но это особый, не человеческий, не земной шепот, и мне кажется, что он
доносится не из моей земной комнаты и даже не с Земли, а с Дильнеи. Для
этого шепота нет ни пространства, ни времени.
- Ты здесь? - спрашиваю я.
- А где же еще? Я рядом. Расскажи, дорогой, о своих земных делах и заботах.
И я начинаю рассказывать ей о том, как у меня сегодня невзначай вырвались
не те слова. И это произошло на одном заседании в Университете.
- Ты невзначай заговорил на дильнейско.м языке? - спрашивает Эроя.
- Нет, я говорил по-русски. Но невзначай употребил несколько выражений
восемнадцатого века. Не забудь о том, что впервые я попал на Землю в конце
восемнадцатого столетия. И в моей памяти застряло много вышедших из
употребления слов. Один из присутствующих сказал другому тихо: "Он
велеречив и напыщен". Другой был снисходительнее. Он заметил с насмешливым
сочувствием; "Чудак. Он так увлечен своим восемнадцатым веком..." Они
говорили тихо, но ведь наши чувства острее чувств людей, тоньше. И иногда
это меня мучает. Я узнаю то, чего не должен знать.
- Но ведь с тобой, если я не ошибаюсь, был прибор, при помощи которого
можно читать чужие мысли?
- Я его бросил в воду, когда шел через Литейный мост. Он лежит на дне
Невы.
- Ты нечаянно уронил?
- Нет, я его бросил. Мне не хочется читать чужие мысли. Я отказался от
этого преимущества над людьми Земли. Мне они нравятся, Эроя.
- А ты им?
- Этого я не знаю.
Телефон звонит.
- Слушаю, - говорю я, сняв трубку. Женский голос ласкается.
- Ты узнаешь меня?
- Нет, не узнаю.
- Что с тобой, Николай? Почему ты не узнаешь меня? Я - Вера! Вера
Васильева.
Я напрягаю память, пытаюсь вспомнить всех, с кем я познакомился за восемь
месяцев моего пребывания на Земле. Вера Васильева? Нет, не припоминаю.
- Я - Вера! Вера! - внушает мне ласковый женский голос.-Ты не мог меня
забыть, нам нужно повидаться. Что же ты молчишь?
- Не знаю, - неуверенно отвечаю я.-Я помню всех своих знакомых...
- Нам надо повидаться, - настаивает женский голос.- Надо! Я тут близко.
Спускайся. Я буду ждать тебя в вестибюле возле газетного киоска.
- Сейчас я буду там.
Я снимаю пижаму и надеваю костюм. Руки мои спешат.
Для чего я дал это обещание? Но надо же когда-нибудь объясниться.
Очевидно, у меня есть однофамилец, и голос его похож на мой.
Через три минуты я уже внизу в вестибюле. Возле газетного киоска стоит
девушка. Она смотрит на меня, на лице ее улыбка.
- Теперь-то ты меня узнаешь? - спрашивает она.
- Нет. Не узнаю.
- Не могла же я за полтора года так измениться. Ты, наверно, шутишь,
Николай?
- Нет, не шучу.-Теперь начинаю удивляться я.-Меня зовут Николай Ларионов.
- Я знаю. Но ты не мог забыть меня. Ты здоров, дорогой?
Глаза незнакомой девушки смотрят на меня озабоченно. В них страх и надежда.
- Как же это могло случиться? Прошло всего полтора года, как мы виделись с
тобой. Я улетела в Антарктику, и ты меня провожал. Всего полтора года, а
ты, Коля, смотришь на меня так, словно видишь впервые.
- Впервые? Это так и есть. Полтора года назад меня не было здесь.
- А где же ты был?
Я чувствую, что мне не уйти от ответа, не увильнуть.
- Полтора года назад я был далеко.
- Где? - тихо спросила девушка.
- В окрестностях Сатурна, - ответил я так же тихо.
Девушка побледнела. Не знаю, почему она так побледнела. Вся краска отлила
с ее лица. Затем она повернулась и пошла. Шла, не оглядываясь и не спеша,
словно в темноте.
Она, наверно, подумала, что я сошел с ума. Я не хотел и не мог вдаваться в
подробности. Для этого еще не пришло время. Но как мне хотелось крикнуть
ей вслед: "Вернись! Не уходи! Я ведь не сказал самого главного".
Нет, о самом главном не могло быть и речи.
Придя к себе в номер, я долго ходил из угла в угол.
Значит, существует мой двойник? Девушка ведь не сомневалась в том, что она
меня знала. Глупое положение. Чертовски глупое, идиотское. Что же делать?
Посвятить девушку в свою тайну? Я не имею права. Придет время, когда она
узнает, кто я. Но это время придет не скоро. Да если бы я и признался,
разве она поверила бы мне? Мое признание могло ее убить. Она подумала бы,
что ее любимый сошел с ума, Странно другое, что совпало не только имя, но
и внешность.
Чужое имя я мог присвоить, сам не ведая о том. Николай Ларионов. Их на
Земле может оказаться не один десяток.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг