дом. У меня лично не было никаких претензий к строителям и комиссии. Мне
очень не хотелось расставаться с Громовым и перерезать ниточку.
Громов приходил и уходил. Он сидел на своем месте у окна, и, когда я
хотел посмотреть на Громова, я делал вид, что хочу взглянуть в окно. Окно
было большое, широкое, светлое, а за окном вниз улица, и деревья, и люди
не тротуарах. А напротив окна дом, а там тоже окно, и в окно выглядывает
толстая старуха, и ест сливы, и выплевывает косточки прямо из окна на
тротуар. И, глядя на нее, можно подумать, что она так и живет, ни на
минуту не отходя от окна, так часто ее видно.
И, глядя в окно, я думал, что мальчик не имел ни малейшего
представления об окнах (какие же окна в наглухо замурованном корабле?), и
окна ему заменял экран, но, разумеется, не мог заменить полностью. И я
думал также, что окно прекрасная вещь, стены словно и нет совсем, и видны
даль, небо, облака, деревья и старуха, которая ест сливы. И я спросил
Староверцева, не написано ли в его карточках что-нибудь об окнах, в каком
веке или тысячелетии появилось первое окно.
Староверцева немножко смутил мой вопрос, и он сказал, что на эту тему
у него карточка осталась незаполненной.
- Почему? - поинтересовался я.
- Потому что окно - это изобретение далеких эпох, - ответил он. - А я
заношу в карточки только то, что имеет отношение к будущему.
- А разве в будущем не будет окон?
- Будут, но Другие. Скажем, ты увидишь в окно не парикмахерскую и не
сапожную мастерскую, а кусок вселенной. Вот какие, наверное, будут окна.
Громов прислушивался к нашему разговору, но ничего не сказал. По его
взгляду я понял, что вопрос об окнах его заинтересовал. Но он не вмешался
из деликатности. Ему ведь не надо было рыться в карточках или
справочниках, чтобы ответить на вопрос, в каком веке или тысячелетии
человек прорубил в стене первое окно. Громов об этом не мог не знать.
Меня очень мучил этот вопрос, но я все-таки воздержался и не задал
его Громову. Тоже из деликатности. Некоторых раздражало, что Громов много
знает, особенно тех, кто не мог проверить и должен был верить ему на
слово. Ребята считали, что Староверцев немножко завидует Громову и хочет
его догнать при помощи своих карточек. В квартире у него на всех столах
стоят ящики с этими карточками, как у какого-нибудь профессора, который не
доверяет энциклопедии и даже своей собственной памяти. Все это так, но
пока Староверцеву не удалось не только догнать Громова, но даже
приблизиться к нему. Ребята спрашивали у меня и у Власова, есть ли в
квартире у Громова ящики с карточками. Но я не видел там ни одной карточки
и ни одного ящика, за исключением того, в котором мать Громова выращивает
летом цветы. И все невольно пришли к тому выводу, что у Громова
необыкновенная память.
В памяти ли тут было дело или в чем-то другом - не знаю. Но когда
Громов отвечал на вопросы учителей, с миром происходило что-то
необыкновенное, все вокруг менялось, и менялись мы, и даже сам учитель. И
всем казалось, что существует не видимый никому провод, который соединяет
Громова с Луной, с самим Наполеоном или Аристотелем. Аристотель и
Наполеон, пчелы и атом, луна или дно океана как бы общались с нами. Громов
у них был доверенным лицом.
Отвечал на вопросы Громов только тогда, когда его спрашивали, никогда
не выскакивал, не поднимал руку, чтобы отличиться и показать, что он знает
больше всех. Учителя тоже отчего-то редко спрашивали Громова, и некоторые
его ответы их почему-то смущали, хотя и радовали тоже. И самое необычное и
не совсем ясное было то, что Громов располагал таким же временем, как мы
все, и ни от чего, в сущности, не уклонялся: ни от физкультуры, ни от
шахмат, ни от других дел. Может, он гораздо меньше спал, чем все мы, и
занимался в ночные часы, стараясь как можно больше узнать и запомнить? Не
знаю, но очень сомневаюсь. Ведь это не понравилось бы его родителям и
отразилось бы на здоровье. Кто-то из одноклассников выдвинул даже такую
гипотезу, что мальчик, о котором читали, существует на самом деле и
помогает своими советами Громову. Многие стали смеяться над этой
гипотезой, а Староверцев спросил:
- Сколько же миллионов лет он существует?
У гипотезы нашлись и защитники. Первый ученик Дорофеев сказал:
возможно, отец Громова нашел информационную копию мальчика. О подобных
копиях уже не раз писалось в фантастических романах. Короче говоря, Громов
имеет дело не с самим мальчиком, а с его копией. Внутренний мир мальчика
был записан с помощью кода, и двойник мальчика находится в квартире
Громова, а оригинал давным-давно исчез, подчинившись неизбежному закону
разрушения.
Мне эта гипотеза показалась очень наивной. И потом со стороны
громовского отца вряд ли было этично утаить информационную копию мальчика
от науки и общества только ради школьных успехов своего сына. Это первый
довод против. Было много и других. Откуда копия мальчика могла знать,
скажем, о Наполеоне и о многом другом, чего могло и не быть на той
планете? Разум и логика всячески сопротивлялись, но сильнее их были
чувство и желание стать свидетелем и участником необыкновенных событий.
Иногда я думал, упрекая себя в непоследовательности: а что, если
громовский мальчик все-таки существует? Ну, скажем, не буквально, а только
как копия. Предположим. А где же она находится, эта копия? В кабинете
отца? Допустим. Ну и что же, она стоит там, эта копия, и время от времени
беседует с Громовым на разные научные темы?
Но оторвемся от фантазии и вернемся к действительности.
Действительность же была самая обыкновенная. Я заболел ангиной и пролежал
несколько дней в постели. Меня навестил Староверцев. Боясь заразиться, он
сидел в другом углу комнаты, которую мои мать и отец в силу автоматизма
по-прежнему называли детской. Сидел и просматривал карточки, а иногда и
записывал что-то в них, словно забыв о моем существовании.
- Ты мог этим заняться дома или в библиотеке, - сказал я.
- Если бы я был дома или в библиотеке, я не мог бы сидеть здесь, у
тебя.
- Согласен с тобой, - сказал я, - но раз ты сидишь здесь, у меня, то
хоть спрячь свои карточки в карман. Можешь ты без них обойтись хоть
минутку?
- Я очень ценю свое время.
- Ну и цени, - сказал я. - Это твое дело.
- Не только мое, но и твое. Я ведь ценю время не для себя, а для
других.
- Для других? А не можешь ты немножко конкретнее? Не для Дроводелова
же ты ценишь свое время...
- Для Дроводелова? Нет, - ответил рассеянно Староверцев. -
Дроводелов, понимаешь, отрезал и принес в класс...
- Опять телефонную трубку?
- Нет, лисий хвост. Говорит, в Зоологическом саду отрезал у живой
лисы. Врет. От хвоста пахнет нафталином...
- И это все новости? - спросил я.
Староверцев почему-то обиделся, покраснел и даже уронил от волнения
несколько карточек на пол.
- Меня не надо спрашивать о новостях. Я все это презираю. Презираю!
- Почему же презираешь? За что?
- Презираю! Новости - это сплетни. Это еще академик Вернадский
говорил. В его биографии написано.
Тут он совсем обиделся и, не подобрав с пола карточек, ушел. Я не
чувствовал себя виноватым.
Я встал и подобрал карточки, которые уронил Староверцев. В одной
карточке было написано про Собор Парижской богоматери, в другой про
молекулу АТФ и про водородные связи, а в третьей - я не поверил своим
глазам - про информационную копию мальчика.
Первый ученик Дорофеев оказался прав.
В карточке была ссылка на газетное сообщение о находках археолога
Громова и было упомянуто о копии инопланетного мальчика, пролежавшей в
земле со времени юрского периода.
Я читал и перечитывал эту карточку, и рука моя дрожала. Потом я лег в
постель, зажег свет и опять читал. И два голоса спорили в моем сознании.
Один голос говорил, что все это чепуха и что Староверцев со слов Дорофеева
нарочно написал это на карточке и бросил здесь, чтобы посмеяться. Но
другой голос утверждал, что для Староверцева карточка слишком священная
вещь, чтобы он стал ее портить. Два голоса спорили, а я, как арбитр,
слушал их доводы, еще не зная, какому из них отдать предпочтение.
Голоса спорили, приводя сотни доводов "за" и "против". Потом один
голос стал побеждать, тот голос, который рассуждал здраво и логично, как
наш преподаватель математики Марк Семенович. Я сразу же представил себе
Марка Семеновича с мелом в одной руке и с мокрой тряпкой в другой, и числа
на доске, и его голос всегда с одной и той же сомневающейся интонацией,
даже когда не в чем было сомневаться.
Этот голос, голос Марка Семеновича, сидел во мне и рассуждал.
"Предположим, - говорил он, обращаясь ко всем и к каждому, -
предположим, что существование копии мальчика неизвестно, и обозначим ее
через икс. Тогда спросим себя, зачем игрек, то есть Староверцев, поспешил
заполнить карточку, которую столько времени хранил незаполненной?
Предположим, что Староверцев..."
Голос с сомневающейся интонацией убеждал меня в том, в чем меня
нетрудно было убедить. Староверцев был не из тех, кто стал бы шутить.
Значит? Значит, пока я лежал в постели, измеряя температуру и глотая
таблетки, в газетах появилось сообщение о копии мальчика.
Я позвал мать, которая была в столовой, и попросил ее, чтобы она
принесла газеты.
- Сегодня понедельник, - сказала мать, - газеты не принесли. А во
вчерашнюю я завернула обувь, когда носила в починку.
7
Я набрал номер телефона и, услышав густой и низкий мужской голос,
сказал:
- Мне нужно Староверцева.
- Староверцев слушает вас, - ответил голос.
От волнения я даже сразу не сообразил, что это отец Староверцева, и
удивился, почему у знакомого школьника такой низкий, незнакомый, густой
голос.
- Староверцев слушает вас, - раздраженно повторил голос.
- Мне не вас. А вашего сына.
- Его увезли в больницу, - ответил голос. - Приступ аппендицита.
Он повесил трубку. Я тоже. И наступила тишина.
Все на свете сговорились, чтобы мешать мне разгадать тайну. Я лежал в
постели, глотал таблетки, пил чай с лимоном и ждал врача из районной
поликлиники.
Потом пришла врач - старая обиженная женщина - и стала упрекать нас
за то, что плохо работает лифт. В прошлый раз, когда она поднималась к нам
на шестой этаж, дверь лифта коварно захлопнулась за ней и ни за что не
хотела открыться; пришлось кричать, чтобы вызвали дежурного ремонтника, и
она потеряла, стоя в лифте, сорок минут. Сегодня она, боясь потерять
время, поостереглась пользоваться лифтом и поднялась к нам пешком, без
всякой техники. Она упрекнула мою мать за лифт и попросила ее принести
чайную ложечку, а меня открыть рот. Потом она сказала, что нужно еще
полежать по крайней мере два дня, и ушла.
Два дня... Я лежал два дня и думал. Я думал о копии мальчика,
которую, если верить карточке Староверцева, нашел отец Громова. Со времен
юрского периода, того периода, когда на Земле жили ящеры, прошло много
миллионов лет. Значит, копия лежала в земле и терпеливо ждала, когда на
Земле появятся разумные существа, способные понять ее язык и войти с ней в
общение.
Мне захотелось узнать побольше о юрском периоде, и я попросил мать,
чтобы она принесла мне учебник палеонтологии, по которому учился старший
брат, когда был студентом. Мать учебника не нашла и принесла мне
"Палеонтологию позвоночных".
И тут я узнал о странном факте, который меня прямо потряс.
Оказывается, в юрском периоде существовал динозавр, имевший маленькие
передние ноги с подчеркнутой хватательной функцией и не имевший зубов. И
этот маленький динозавр специализировался на том, что воровал яйца более
крупных динозавров.
И автор книги высказывал предположение, что именно от этого ящера с
его необычайно подвижной нервной системой произошли млекопитающие, а
значит, и люди.
И я подумал, что раз существует информационная копия мальчика, то
можно проверить, справедлива ли эта гипотеза. Мне самому она показалась не
совсем справедливой.
Через два дня, придя в школу, я решил показать карточку, забытую у
меня Староверцевым, самому Громову.
Я чувствовал себя так, словно потерял под ногами почву и летел в
пропасть, но я ничего не мог с собой поделать, желание выяснить тайну было
сильнее меня.
Выбрав минуту, когда в классе не оказалось Дроводелова, я достал из
кармана карточку и молча протянул ее Громову.
Я не сводил глаз с лица Громова, и сердце мое билось, и мне
становилось то жарко, то холодно, и я думал, что ко мне вернулась ангина.
Такие случаи бывают.
Эта минута показалась мне длиннее часа. Потом Громов отдал мне
карточку и спокойно спросил:
- Ну и что? Что тебя тут удивило?
- Как что? - ответил я. - Разве с копией мальчика подтвердилось?
- Подтвердилось.
- Он ссылается на газету. Разве в газетах об этом было?
- Нет. Староверцев узнал от меня. А на газету он сослался для большей
убедительности. Ему не хотелось ссылаться на частное лицо. А я - частное
лицо.
Наш разговор был прерван звонком. Вошел Марк Семенович, начертил на
доске прямоугольный треугольник и голосом с вечно сомневающейся интонацией
стал доказывать нам теорему. Стуча мелом о доску, он доказывал так, словно
сам не верил своим доказательствам. Конечно, во всем была виновата
интонация, которая не соответствовала логическим выводам, вытекавшим из
доказательств.
Я совсем выключился и не слушал Марка Семеновича и вместо теоремы
думал о динозавре, воровавшем яйца более крупных своих современников. Не
может быть, думал я, чтобы от этого воришки произошли все млекопитающие, а
значит, и люди, меня вовсе не устраивал такой предок. А установить истину
можно только с помощью мальчика, информационная копия которого была
найдена отцом Громова.
Только мальчик мог опровергнуть эту сомнительную гипотезу, потому что
он побывал на Земле еще в юрский период.
При одной мысли о том, что копия мальчика существует и что
подробности я могу узнать от Громова, как только окончится урок, меня
охватывал то сильный озноб, то не менее сильный жар. И я подумал, что
врачиха, боясь коварных дверей лифта, выписала меня раньше срока. И за это
я мог быть ей только благодарен. Я не имел права терять ни одной минуты. А
минуты шли, и Марк Семенович все еще продолжал объяснять, удивленно глядя
на свой треугольник на доске и как бы сомневаясь в том, в чем уж никак
нельзя было сомневаться.
Я подумал, что он сомневается в теореме и в ее доказательствах,
разработанных еще Пифагором или Эвклидом, а я сижу и не сомневаюсь в
существовании копии мальчика только потому, что верю карточке и Громову.
Потом прозвенел звонок. Марк Семенович стер мокрой тряпкой
треугольник и свои доказательства, а затем ушел в учительскую. И я хотел
было подойти к Громову, но возле него уже стоял Дроводелов. И стоял он не
просто так, как стоят все. В руке у него был листок, весь покрытый мелкими
цифрами. Я решил, что это какая-нибудь задача, которую Дроводелов не смог
решить, но тут все объяснилось. На листе, который Дроводелов протянул
Громову, были произведены расчеты, сколько мальчик съел, выпил и выдышал,
находясь так долго в пути. Дроводелов протягивал этот листок Громову с
таким же видом, с каким, наверное, протягивает счет в ресторане официант,
ожидая оплаты.
Громов сделал жест рукой, как бы показывая, что он не хочет брать
этот счет. Но Дроводелов настаивал, чего-то требовал и не отставал.
Я догадался, что в этот злополучный день мне не удастся поговорить с
Громовым. Дроводелов от него не отступится.
Возвращаясь домой, я думал о той ниточке, которая соединяла
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг