историки науки ставили в одном ряду с Коперником, Ньютоном, Эйнштейном,
Вернадским, Дарвином, Григорьевым, Чен Ли, Янагавой, Мамедханлы и Ткаченко.
Журналисты и торопливые популяризаторы хотели уверить всех непосвященных,
в том числе и самих себя, что в лаборатории хранился живой человек, а не
модель памяти исчезнувшей личности, слившаяся со специально созданным для
этого кибернетическим прибором.
С необычайной ясностью и безупречной логичностью Марина Вербова изложила
суть дела и отделила истину от всех наслоений. В этой интересной и
глубокой статье она дала развернутое материалистическое обоснование своей
теоретической и экспериментальной работе. Она дала остроумный и
исчерпывающий ответ на вопрос о том, что такое память и какую роль играют
нуклеиновые кислоты в хранении "прошлого", кислоты, известные своей
беспримерной устойчивостью. Она поведала миру много нового о малоизученной
деятельности этих феноменальных кислот, а также о том "запаснике" в
клетках мозга, где хранится невообразимое количество отраженных сознанием
фактов и событий, резервированных и неиспользованных в сознательной жизни
индивида.
Она подробно рассказала и о том, как удалось "записать" память погибшего.
Это была не простая электронная запись, а искусно созданная модель, почти
точное воспроизведение работы мозга, тонкой и точной работы нуклеиновых
кислот. Она не забыла также написать все цепочки молекул тех
высокомолекулярных соединений и чувствительных кристаллов, с помощью
которых она воспроизвела невоспроизводимое.
Забыла Марина упомянуть только об одном: для чего она так точно
воспроизвела голос погибшего, смоделировав голосовые связки, живую и
неповторимую интонацию?
Когда я спросил ее об этом, она улыбнулась и в свою очередь, спросила меня:
- Вы что любите больше - схему или жизнь?
- Жизнь, - ответил я.
- Я тоже больше люблю жизнь, чем схему.
18
На узком самолюбивом лице Евгения Сироткина ироническая улыбка.
- Послушайте, Петров, - говорит он мне. Он мог бы сказать не Петров, а
Микеланджело, как называют меня все знакомые сотрудники Института времени.
- Послушайте, Петров. Мне бы хотелось знать, в чьей же лаборатории вы
работаете: в моей или в лаборатории Вербовой?
- В вашей.
- Это думаете вы. А я думаю, что вы только числитесь. Где вы опять
пропадали целых два дня?
- Ловил рыбу на Карельском перешейке.
- Так. И много поймали?
- Немного больше, чем Юлиан Кумби.
- Кумби феномен, это я понимаю. Но все же вы не должны забывать о своей
работе.
Какая муха укусила Сироткина? Раньше он абсолютно не интересовался моей
персоной. Он терпел меня из уважения к моему отцу. А тут можно подумать,
что из-за моего двухдневного отсутствия остановилась вся работа в огромной
лаборатории, где десятки сотрудников.
Евгений Сироткин явно чем-то расстроен. Но в конечном счете он прав.
Последние две недели я проводил, либо ловя рыбу с Юлианом Матвеем, либо
присутствуя в лаборатории Марины Вербовой.
Феномен-старичок все еще поражал меня ненасытной точностью своей памяти.
Правда, беседы наши были чуточку однообразны.
Я (подражая Вербовой, строго). Что вы делали девятнадцатого июня две
тысячи тридцать второго года?
О н. Утром съел яйцо всмятку и творожники со сметаной. Пил кофе. В обед
скушал холодный борщ и пожарские котлеты с морковью. Поужинал скромно,
чтобы не видеть тяжелых снов...
19
Хотя я часто виделся с отцом (мы жили вместе), он редко разговаривал со
мной. Занятый загадочной Уазой, весь без остатка погруженный в свои мысли
о ней, он, казалось, не замечал меня.
Меня очень удивило, когда он за завтраком вдруг с любопытством посмотрел
на меня и, усмехаясь, спросил:
- Ну, как поживает твой Юлиан Матвей?
- Здоров, - ответил я, - ловит рыбу. Вспоминает...
- А ты хоть записываешь, что он говорит?
- Иногда записываю, иногда-нет.
- Записывай, не ленись. Я тебя очень прошу.
- Но он чаще всего вспоминает всякие пустяки: меню, дожди и снегопады. Это
же неинтересно.
- Зато он сам интересен.
- Марина мне говорила. Но я думал, что им интересуется только она, да и то
в связи с той задачей, которую она решает.
- Я тоже интересуюсь этим старичком.
- Надеюсь, не в связи с расшифровкой уазской телеграммы?
- Отчасти и в связи с ней.
- Мне это непонятно. Не думаю, чтобы уазцы походили на этого странного
старичка и занимались воспоминаниями о том, что они скушали в течение
длинной жизни.
- Я тоже этого не думаю.
- Тогда объясни, пожалуйста.
Отец взглянул на часы.
- Постараюсь это сделать, хотя очень спешу... Гипотетические уазцы, - пока
они еще, к сожалению, гипотетические, - как я предполагаю, обогнали нас в
своем развитии если не на миллионы лет, то на многие и многие тысячелетия.
Их психическое поле должно быть гораздо более мощным, чем наше. А память?
Она тоже должна быть иной, более емкой. Раз они обогнали нас, они должны
жить в более сложном мире. Если мы должны носить в своей памяти все, что
произошло с нами, начиная с палеолита... я имею в виду историю, время... и
помнить все, что происходит на Земле и за пределами солнечной системы, то
освоенный ими мир гораздо шире нашего и во времени и в пространстве...
- Но ведь помним не только мы, - перебил я отца, - за нас "помнят" книги,
кинофильмы, запоминающие устройства...
- Книги, фильмы и электронные устройства только продолжения нашей памяти.
Мы знаем и помним неизмеримо больше, чем люди минувших эпох. У меня нет
сейчас времени развивать дальше эту мысль. Она не так уж сложна. Кумби
своим примером подтверждает, что память вроде его бесполезна, она не
обогащает, а скорей обедняет. Несогласованность в работе двух сигнальных
систем. Болезнь, отсталость, слабое развитие интеллекта... Но представь
себе существо не только с емкой памятью, но и с огромным интеллектом.
Память служит этому интеллекту, служит познанию... И обе сигнальные
системы работают идеально...
В глазах отца появился блеск. Он словно помолодел.
- К сожалению, у меня нет времени мечтать. Меня ждут в институте. Но
часто, очень часто я представляю себе уазца, существо огромного интеллекта
и необыкновенно емкой памяти, памяти, в которой это существо носит
огромное богатство... Целые миры, галактики с их бесчисленными звездами...
Как мне хотелось бы встретиться с таким существом и побеседовать с ним.
Много бы я отдал за то, чтобы провести вместе с ним хотя бы час.
- А это возможно?
- По теории вероятностей да, Мика, - ответил отец, - но это случится не
скоро. А пока изучай память и почаще навещай своего старичка.
Я почти ежедневно виделся с Юлианом Матвеем. Старичок поселился в
институтском городке, недалеко от того дома, в котором жила Марина
Вербова. Две ничем не примечательные комнаты, полки с книгами, старинная
кровать и клетка с певчей птицей - вот и все, если не считать
робота-щетки, чистившей платье старичка и наводившей в комнатах порядок.
Никаких вещей, напоминавших о прошлом, никаких следов былого и
утраченного, но это и понятно. Все прошлое Юлиан Матвей держал в своей
бездонной памяти.
Я заинтересовался книгами, чтобы познакомиться с интеллектуальными
интересами их владельца.
Я взял первую попавшуюся книгу и, раскрыв ее, изумился. Мой взгляд
скользил по чистой странице, на которой не было ни одного знака, ни одной
буквы. Я подумал: "Бракованное издание, небрежная работа типографии и
издательства", - и перевернул страницу. Следующая страница тоже была
девственно чиста. Тогда я взял другую книгу и раскрыл: то же самое, ни
одной буквы, страницы безмолвствовали, наполняя мое сознание слепой,
бездушной тишиной. Юлиан Матвей стоял у окна спиной ко мне.
Я. Юлиан! Почему в ваших книгах чистые страницы?
С т а р и ч о к. А зачем мне слова? Я читаю не книги, а то, что жизнь
написала сама. Я помню то, что не вспомнит ни одна книга.
Я. А зачем же они стоят здесь на полке?
С т а р и ч о к. Я иногда раскрываю их.
Я. Для чего?
С т а р и ч о к. Это иногда помогает, когда не можешь что-нибудь
вспомнить.
Я. А разве с вами случается, что вы не можете вспомнить того, что
хотите?
С т а р и ч о к. Редко. Не чаще чем раз или два в год. И вот тогда
помогает чистая страница.
20
Прошло полгода с тех пор, как я познакомился с Юлианом Матвеем, полгода, в
течение которых со мной изо дня в день беседовало его прошлое. И вот
Марина сказала мне, сказала неожиданно, без всякой предварительной
подготовки
- Микеланджело, хотите побывать в той части лаборатории, ключ от которой я
ношу с собой?
- Хочу ли? - ответил я. - Все хотят. Но там, кажется, никто не бывал,
кроме вас, Евгения Сироткина и моего отца?
- Ну что ж, вы попадете туда позже нас, но раньше тех, кто попадет туда не
скоро. Чужое "я", с которым вы познакомитесь, достойно уважения. Вы
узнаете, что такое человек, настоящий человек, ваш современник.
- Юлиан Матвей тоже человек.
- Условно говоря, да. Но в нем память вытеснила все остальное и превратила
его почти в механизм из-за несогласованной работы сигнальных систем.
Она подвела меня к таинственным дверям и достала ключ.
Мне стало не по себе. Сердце тревожно билось. Состояние такое, как бывает
во сне.
Мы вошли в помещение, где стоял всего один аппарат. Это и была "память"
погибшего человека, "записанная" Мариной Вербовой.
Марина включила аппарат и приобщила меня к жизни этого человека, которого
я никогда не видел, но полюбил. Его не было в живых, но его мысль и
чувства, замоделированные Вербовой, были рядом.
Рассказ его был прост и бесхитростен.
"Я родился в космическом корабле, но узнал, что такое мир, уже на
космической станции в окрестностях Венеры, где началось и продолжалось мое
детство. Маленькая станция, окруженная пустотой, искусственная
металлическая планетка, где нет ни рек, ни озер, ни деревьев, ни облаков.
Первое, не сфотографированное, а настоящее облако я увидел на Земле,
когда, наконец, попал туда. Оно плыло в синем небе. Над космической
станцией не было неба. Она висела и крутилась в вакууме, в пустоте. Да,
наконец-то я стоял на Земле.
Здесь я услышал журчанье первого ручья, свист и щелканье первой птицы, в
горлышке у которой сидело лесное звенящее, поющее чудо. Птица своим звоном
и свистом хотела что-то поведать мне, поведать нечто более простое,
громкое и чистое, чем могут передать слова. Для меня все было как первый
раз, словно Земля с ее лесами и водами только что возникла.
- Володя, - сказал мне отец, - ты зря так быстро снял маску. Здесь слишком
много кислорода от лесов. Он пьянит, нужно привыкать понемножку.
Я сразу привык к Земле. Я стоял, крепко опираясь ногами на нечто большое,
прочное Я дотронулся рукой до дерева и сквозь шершавую кору почувствовал
внутреннее тепло, жизнь и дрожь. Я обнял дерево, словно это был человек. Я
дышал. Еще никогда до того дыхание не доставляло мне такого удовольствия.
Вместе с кислородом я вдыхал настой хвои, запах трав и лесных цветов. Я
долго смотрел, как текла река. Она неслась по камням, легкая, живая и
прозрачная, вся звон, биение, плеск и свежесть. Я наклонился и, зачерпнув
из реки воду сложенными вместе ладонями, стал пить. Мне казалось, что в
раскрытых ладонях у меня вся река - живая, быстрая, студеная и скользящая.
Как ее удержать, не упустить? Впервые я пил воду из ладоней. Ее было
бесконечно много - живой, холодной, обжигающей горло воды, река несла ее
тысячи лет все с таким же шумом, звоном и щедростью.
Да, щедрость - именно это слово вертелось на кончике моего языка. Земля
была бесконечно щедра, как эта река. На ней было всего много - травы,
ветвей, воды, воздуха и еще чего-то, чего не хватало, так не хватало на
космической станции, окруженной бездной и вакуумом!
Не кислород, настоянный на запахе хвои и трав, а эта щедрость пьянила
меня. Я шатался как пьяный от ощущения чудесного избытка, от той доброты и
тепла, которые буквально струились из каждого дерева, из каждой ветки.
Пролетела пчела и села на цветок. На космической станции не было пчел, не
было цветов и не было ветвей. И вещи были холодны и бесчеловечны.
- Володя, - сказал мне отец, - не пей так много. Вредно. Нужно понемножку
привыкать. На станции мы экономили воду.
- Здесь вода хороша. Я никогда не подозревал, что вода может быть такой
вкусной. Она течет, несется по камням неведомо куда и откуда.
- Ты сказал глупость. Ведомо! Даже очень ведомо! Посмотри на
географическую карту местности. Вот сюда! Здесь, в горах, она начинается и
впадает вот сюда. Смотри!
Я посмотрел на карту, но это не доставило мне никакого удовольствия.
Сколько раз я смотрел на карту материков и океанов Земли, живя вдали от
нее на космической станции, и думал, что я имею представление о Земле!
Нет, Земля походила на карту не больше, чем человек на свой костюм, на
свою форму, скроенную портным по мерке.
Земля! Я мысленно повторял это слово с такой же ненасытной жадностью как
вдыхал воздух, настоянный на пихтовых и кедровых ветвях, как пил воду из
ладоней. И не удивительно, что, закончив школу, из всех существующих
профессий я выбрал ту, что связана с Землей. Я стал геологом. И я думал,
что никогда не разлучусь с Землей.
Ту, о которой речь пойдет впереди, я встретил не в геологической партии, а
в большом городе, в доме, где жили мои приятели. У нее было простое и
очень земное милое имя Зоя. Встреч было много, очень много. И я думал, что
никогда не расстанусь с ней, как не расстанусь никогда с Землей. Первая
большая разлука произошла через год. Зоя отправилась в космос, отправилась
по делу. Она пробыла там долго, и я ждал. Я ждал ее и дождался. Она
пребывала тут, рядом, и это было удивительно. Я мог протянуть руку и
дотронуться до Зои, а еще недавно между нами лежало космическое
пространство со своим вечным холодом, близким к абсолютному нулю. Но вот
пространство выпустило ее, или, точнее, отпустило. Она была здесь, вся
смеющаяся, быстрая, чуточку нетерпеливая, и только рассказы и воспоминания
уносили ее туда, в холодную бесконечность. Она была здесь со мной, на
Земле. И я понимал, что Земля без нее - это все равно, что Земля без
облаков, озер, лесов и лесных троп. Я смотрел на нее, и мне казалось, что
в ее облике и в ее смеющемся лице странно и чудесно слилось в одном
человеке все человечество. Она и есть люди, а люди и есть она. И я смотрел
на нее, словно впервые увидел человека, женщину во всей ее неповторимости
и красоте.
Когда я говорил "ты", я мыслью и чувством, всем своим существом прикасался
к тому, что было "ею" и что не могло сразу охватить мое сознание, потому
что это было как миг.
О чем мы говорили с ней? Не помню. На ее лице я стал иногда замечать
выражение неудовольствия и нетерпения. Ей нужен был я и весь мир. Мне в
эти минуты нужна была только она, она одна.
И вот однажды она не пришла. Я думал, что она заболела. На другой день я
узнал, что она не пришла ко мне по другой причине. Что же это была за
причина? Из всех причин она меньше всего поддается пониманию, потому что
она относится к тем явлениям, с которыми имеет дело не столько разум,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг