лицо изменилось, деформировались губы, нос, щеки, поседели волосы. Клетки
организма не в состоянии себя строить с той бесподобной точностью, как они
это делали, пока организм был молод и сопротивлялся действию энтропии. Кто
же ответствен за это? Информационно-наследственный аппарат, клетки и
молекулы начинают забывать, каким ты был еще недавно. Как видишь, опять
все упирается в "память". Но если устранить порчу этого аппарата, то не
будет никакой старости. Одна из лабораторий нашего института занимается
решением этой проблемы. Может быть, ты доживешь, Микеланджело, до того
времени, когда клетки и молекулы долго-долго, бесконечно долго будут
помнить, каким ты был вчера, чтобы не дать тебе измениться к худшему
завтра.
Слова отца произвели на меня сильное впечатление. Я сразу же вообразил
себе мир, населенный живыми существами, но без этого столь важного и
необходимого аппарата. Они "обновлялись" бы каждые полгода, меняя глаза,
нос, губы, весь облик. Если бы это было так, мир походил бы на
беспрерывный маскарад, на безобразный спектакль. Но, к счастью, это не
так. Я изложил эти мысли в классной работе. Но моя работа, по-видимому, не
понравилась учительнице. Она сказала мне:
- Петров, вы неправильно поняли тему. Я просила написать не о старении
машин, а о старении человека.
Когда она сердилась на меня, она всегда называла меня просто Петровым.
Я промолчал, хотя готовый ответ уже висел на кончике моего дерзкого языка.
Неужели она не может понять, что второму закону термодинамики подвластны
не только вещи, но и она сама, Алиса Козловская?
А через час после этого разговора я забыл об энтропии, термодинамике,
старости, старении, школе - я встретил на лесной тропе Таню.
Она шла и негромко читала стихи, которые сочинил поэт, чьей моделью был
Алик. И я не знал, читала ли она шутя или всерьез. Она картавила, явно
передразнивая моего неодушевленного друга.
- Таня! - окликнул я ее.
- А, это ты, Петров?
- Да, я. Если ты не забыла, меня зовут Микеланджело.
- Петров звучит проще. Естественнее. И твоя фамилия больше похожа на тебя,
чем твое имя. Микеланджело? Торжественно и смешно. Но ты не сердись на
меня, Петров. Ты же не виноват, что тебя так назвали.
- Не виноват.
- Ты куда идешь? К озеру? Пойдем вместе.
- Пойдем.
- Ты такой ненаходчивый, Петров. Повторяешь все, как автомат, как хорошее
запоминающее устройство. А скажи, пожалуйста, правда, что твой Алик
плагиатор? Говорят, что он заимствовал свои стихи у одного современного
поэта.
- И правда, и неправда. Он же двойник поэта, его модель. И то, о чем ты
говоришь, нельзя назвать заимствованием.
- А ты уверен в этом?
- Уверен.
- А твой знаменитый отец?
- Тоже уверен.
Таня рассмеялась.
- "Тоже"? Ты "тоже", или "тоже" твой отец? Или вы оба "тоже"? Ну, не
хмурься, пожалуйста. Ты умеешь свистеть? А я умею.
Она вложила в рот два пальца и громко свистнула. Лицо у нее стало озорным,
как у мальчишки.
- Слушай, Петров, а правда, что там, на Уазе, люди растерянные и грустные,
а вещи веселые и очень умные?
- Может, да, - ответил я уклончиво. - А может, нет.
- Но Большой мозг-то, наверное, это знает?
- Спроси у него. Что ты у меня спрашиваешь?
- А если он ответит, как ответил мне ты: "Может, да, а может, нет", - этот
твой Большой серьезный и очень скучный мозг?
- Не все такие веселые, как ты.
- Ладно! Оставим в покое Большой мозг. Послушай, расскажи мне лучше о
Микеланджело, о его жизни.
- Он тоже не был веселым.
- Я спрашиваю не о нем, а о тебе. О великом скульпторе я могу узнать из
книжки.
Я покраснел и начал подыскивать слова, чтобы ответить ей, но ничего не
приходило в голову, как у доски, когда не знаешь урока.
- Ты всегда смеешься, всегда шутишь.
- Ну нет. Не всегда. А только когда разговариваю с тобой, Петров.
- А почему?
Она не ответила на мой вопрос. И, немножко помолчав, сказала:
- Мне говорили, что Микеланджело слишком самоуверен и нескромен...
- Неправда. Я...
- Я спрашиваю не о тебе. О настоящем Микеланджело. О том, у которого
фамилия Буонарроти.
- Ну и обращайся к нему, к этому Буонарроти.
- Но его нет. И нет даже его внутренней копии, его модели. В том далеком
веке, когда он жил, ученые еще не умели моделировать работу мозга. Как
скучно с тобой, Петров. Я сейчас исчезну.
- Убежишь? Свернешь с тропинки в лес?
- Нет. Просто исчезну. Ты мне надоел. Примерь-ка вот эти очки. Быть может,
они сделают тебя более наблюдательным.
Она вынула из висевшей на боку сумки полупрозрачную вещь, действительно
чем-то напоминавшую очки, и надела мне на нос. Рассмеялась и исчезла.
Я слышал смех. Кто-то смеялся рядом. Но у того, кто смеялся, не было
материальной оболочки - ни лица, ни фигуры.
Наконец, вдоволь насмеявшись, она сказала:
- Это мне старший брат подарил. Нравятся тебе? Но какой ты рассеянный!
Ведь не я надела на себя шапку-невидимку. Скорей ты ее надел. Ведь у тебя
на носу волшебные очки.
Пауза. Затем веселый крик:
- Ну, что ж ты стоишь? Лови!
Я кинулся, но поймал пустоту. Невидимая Таня была рядом. Тогда я снял
очки, и вот из пустоты возникло ее лицо, смеющийся рот, бегущие ноги.
7
Лесное Эхо стало воспоминанием. Я окончил школу, сдал трудный экзамен и
поступил в Институт времени работать и учиться на отделение математической
лингвистики. Впоследствии я перешел в другую лабораторию, к знаменитому
кибернетику Евгению Сироткину, где столкнулся с проблемами куда более
сложными.
Институт времени был одним из самых старых научно-исследовательских
центров Земли, он был создан еще в конце XX века. Тогда не только
физиологи, но и ученые многих других специальностей начали изучать
человеческую память во всех аспектах. До конца XX века памяти не уделяли
того внимания, которую она заслуживала. Память была сравнительно мало
изучена. Усиленный теоретический интерес к проблеме памяти возник в связи
с развитием кибернетики, а также с изучением удивительных свойств
нуклеиновых кислот, хранителей и передатчиков наследственной информации
для химических процессов, происходящих в организме. Ученые поняли
грандиозное значение всех видов информации и памяти в эволюционном
процессе, в становлении человека и развитии человеческого мышления.
По-новому взглянули ученые на такие явления как возникновение языка,
рисунка, письменности, книгопечатания, документального кино, телевидения и
всех других бесчисленных видов связи. Всем стало ясно, что стремительное
развитие средств информации от возникновения человеческого языка в эпоху
среднего палеолита и до создания квантового телеграфа было стремительным
увеличением могущества человека, его победы над временем и пространством.
Могущество коммунистического общества, его власть над природой
увеличивались с каждым десятилетием. Наступила эпоха "одухотворенной"
техники. Что бы это значило? Это значило, что аппараты стали выполнять не
только физические функции, но и функции интеллектуальные. Машина научилась
"думать", вернее - ее этому обучили. Необычайные успехи физиологии и
физиологической кибернетики породили множество дискуссионных вопросов,
требующих ответа. Физиологи, кибернетики и философы спорили уже не о том,
может ли машина "думать", этот вопрос давно решила жизнь, а может ли она
"чувствовать"? Имеет ли право ученый, не придя в конфликт с традиционными
нормами этики, создать "чувствующую", "эмоциональную" вещь? "Вещь"
следовало бы взять в кавычки, потому что, став чувствующей, вещь тем самым
приобретала новые качества, несвойственные вещам. Запретить ученым
заниматься изучением этих проблем было нельзя, это могло бы затормозить
развитие науки. Ученые и философы спорили, но споры не мешали, а,
наоборот, содействовали успехам науки в коммунистическом обществе.
Ученых в их теоретических поисках и экспериментах стимулировало одно
важное обстоятельство. Освоение космоса, особенно далеко за пределами
солнечной системы, требовало необыкновенного могущества информации и всех
видов памяти. В помощь космонавтам и исследователям-ученым в тех районах
вселенной, где физико-химическая среда была опасной даже для жизни,
защищенной всеми имеющимися средствами, потребовались новые способы
постижения неведомого. Таким средством могло быть искусственно созданное
существо, обладающее не только гигантской памятью, но и эмоциональным
восприятием действительности. Такое существо могло бы передать
человечеству и науке полную информацию о той части вселенной, где не мог
пребывать сам человек. Таким образом человечество смогло бы послать вместо
своих живых представителей "разум" и "чувства", внедренные в аппараты
нового типа, искусственное психическое поле.
Изучением поля "пси" в Институте времени занимались две большие
экспериментальные лаборатории. Одну из них возглавлял Евгений Сироткин,
другую - Марина Вербова.
Евгений Сироткин вел большую экспериментальную работу, пытаясь создать
размышляющий и чувствующий аппарат - искусственное психическое поле. Он
был человек очень талантливый, но увлекающийся и нередко давал философам и
журналистам повод сомневаться в правильности избранного им пути и упрекать
его в том, что изучение "чужого" и создание искусственного "я" стало для
него чуть ли не самоцелью. В институте многие сотрудники говорили, что он
дал повод для этих упреков, создав на стыке кибернетики и искусства что-то
вроде литературного персонажа, названного условно Кумби, но сотворенного
не из слов, а из материала, из которого создавались "думающие" машины.
Сироткин обычно отшучивался и говорил, что созданный им персонаж - это
первая ступень на той лестнице познания, которую он создает. Был ли прав
он или правы были философы и журналисты - сказать трудно. Мой отец был на
его стороне и говорил, что полезен всякий смелый эксперимент на пути к
решению гигантской задачи создания искусственного психического поля.
Проблематика лаборатории, возглавляемой Мариной Вербовой, до поры до
времени вызывала гораздо меньше споров. Вербова и сотрудники ее
лаборатории изучали химическую и физиологическую сущность памяти. Значение
ее работ для развития науки трудно было переоценить. Многие считали, что
достижение лаборатории Вербовой приведет к еще большей победе над
временем. Тщательное изучение человеческой памяти показало, что множество
фактов и событий хранятся в резерве памяти и остаются неиспользованными
человеком в продолжение его жизни. Природа как бы превращала человека в
хранителя неиспользованных богатств. Можно ли этот резерв использовать? И
как? На все эти вопросы пыталась ответить Вербова.
Несравненно более скромные задачи ставила себе лаборатория математической
лингвистики. Заведующий отделом машинного перевода лингвист Рин уделял мне
много внимания, знакомя меня с языкознанием и кибернетической техникой.
Это был пожилой, необычайно бодрый человек, влюбленный во все человеческие
языки, древние и новые. Он терпеливо и настойчиво прививал мне любовь к
языкам и математике. Зная множество древних и забытых языков, он, однако,
очень любил современность и следил за всем новым и интересным, что
появлялось в жизни общества, в быту, в науке, в технике и искусстве. Из
всех искусств он больше всего ценил архитектуру и музыку.
В свободные от работы дни и часы он вместе с сотрудниками лаборатории,
такими же жизнерадостными, как он сам, садился в машину быстрого движения
и отправлялся в путешествие. По его желанию или желанию его спутников
машина замедляла движение. И тогда сквозь прозрачную стенку аппарата была
видна местность, где луга и поля перемежались большими, похожими на рощу
садами.
Специальные оптические приборы то приближали, то удаляли пейзаж, иногда
выделяя то, на чем стоило остановить внимание. Так на фоне плывущего
облака возникал кедр или озеро, видное до самого дна, - живой и прекрасный
аквариум, впаянный в природу.
Мне нравились эти чудесные прогулки, встречи с людьми самых разных
профессий. Однажды мы провели день на агрофизической ферме. Все здания
здесь были построены по проекту одного из агрофизиков, занимавшихся в
свободное время архитектурой.
Постройки были с такой органической необходимостью и музыкальной легкостью
вписаны в пейзажи, как живые и дышащие слова бывают впаяны в лирическое
стихотворение. Ритм местности и вписанного в него поселка действовал на
воображение, сердце здесь билось учащенно, дышалось, как в хвойном лесу.
Но самое поэтичное - это цвета, которыми были окрашены жилые дома и
лаборатории. Играя всеми оттенками, они создавали живую картину, созданную
не в воображении и не на холсте, а в самой действительности.
Сады, дома - все было окутано тихой и светлой мелодией.
- Кто сочинил эту музыку? - спросил я Рина.
- Здешний Моцарт. По специальности он пчеловод. Хотите, я вас познакомлю?
Он познакомил меня с нашими гостеприимными хозяевами-агрофизиками,
знатоками фотосинтеза, полупроводниковой техники и Солнца. Директор
агрофизической фермы, очень живой молодой спортивного вида человек, был
влюблен в Солнце, в полупроводники и в историю своего края. Он повел нас в
фильмотеку, и я как бы взглянул в поток времени, стремительного и яркого.
Перед нами прошли картины середины прошлого века, когда на месте
агрофизической фермы был целинный совхоз и по степи ходили тракторы и
комбайны, а молодые энтузиасты-комсомольцы жили в палатках. Затем вместе с
историей края мы перенеслись в совсем недавнее прошлое, в то десятилетие,
когда люди коммунистического общества овладели тайнами фотосинтеза и
Солнце из явления физического и поэтического превратилось в явление
домашнее и было приобщено к производству и быту.
Солнце! Оно здесь было везде: и на картинах, и в приборах, и на лицах
сотрудников, все было залито Солнцем, лаборатории и поля.
- Я солнцепоклонник, - сказал, улыбаясь, директор агрофизической фермы. И
он прочел нам стихи старинного поэта о Солнце.
Светить всегда,
светить везде,
до дней последних донца,
светить -
и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой -
и Солнца.
Теперь я хочу рассказать о своей работе в лаборатории математической
лингвистики.
Сначала, как и полагается новичку, я получил не слишком сложное поручение
от лингвиста Рина. Я обучал новую, только что выпущенную из производства
машину искусству перевода. Машина, разумеется, не знала, что в другом
помещении и в другие часы я ходил учиться сам к другой и очень опытной
машине.
Я был как бы посредником между двумя машинами, но это отнюдь не унижало
мое человеческое достоинство, ведь я отлично понимал, что машины вобрали в
себя человеческую память, во много раз усиленную, и человеческую
понятливость, тоже умноженную. Машины переводили с древних языков и как бы
воссоздавали давно утраченный мир с его духовными богатствами. Как
удивились бы древние греки и римляне, если бы знали, что посредниками
между ними и их далекими потомками станут машины, безошибочно улавливающие
все оттенки древней мысли, все семантические особенности древних языков.
Моим машинам, конечно, было далеко до Большого мозга, взявшего на себя
обязанности тоже в своем роде посредника, но не между древними и нами, а
между Землей и далекой планетой Уазой. Ведь Большой мозг решал задачу
гигантской семантической сложности, он пытался расшифровать способ
отражения мира далекими и непонятными существами.
Многие машины нашей лаборатории помогали Большому мозгу, подсчитывая,
классифицируя, сравнивая, анализируя знаки загадочного языка.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг