Их было пятеро. Они приветливо улыбались. Я не сразу обратил внимание на
то, что комната изменилась, стала шире и одна из стен как бы исчезла.
Вместо стены зияла бесконечность. Мне стало страшно, и я старался не
смотреть в ту сторону, где вместо стены был провал, вакуум, ничто.
Их было пятеро. И все это напоминало сцену старинного театра, заснятую на
пленку и виденную мною в фильмотеке. Они, эти пятеро, выглядели слишком
красочно и ярко, словно сошли с картины художника Делакруа, жившего в
первой половине XIX века.
И в ту же минуту я услышал странные и причудливые звуки неземного наречия,
очень похожие на те, что я слышал однажды, зайдя в зал, где фонетические
машины воспроизводили гипотетический язык далекой загадочной планеты.
"Каждый народ обведен кругом своего языка",- вспомнил я слова Вильгельма
Гумбольдта.
Звуки... Неведомые и прекрасные, полные гармонии. Сильное чувство охватило
меня, я стоял и слушал. И гармония этих звуков, музыка этого
необыкновенного языка вовлекли меня в свой круг.
- Кто вы? - наконец спросил я, хотя и догадывался, кто это был.
И один из них ответил тихим и мелодичным голосом на русском языке.
- Жители планеты Уаза.
- Но как вы преодолели расстояние? От космолета Виталия Далуа до Земли
далеко.
- Преодолели пространство не мы, а наши изображения.
- Но почему я вижу вас не на экране приближателя? Вы свободно разгуливаете
по комнате . Я не понимаю, как это стало возможным, если вы находитесь в
космолете "Баргузин" далеко за пределами солнечной системы?
- Таким вот приближателем мы пользовались несколько тысячелетий тому
назад. Но за это время техника ушла далеко вперед. Впрочем, ваши
специалисты уже ознакомились с новым для вас принципом преодоления времени
и пространства, скоро и у вас исчезнут все экраны.
Уазец продолжал
- Нам не понадобился экран, чтобы навестить вас. По правде говоря, он нас
бы стеснял. Нет, мы не любим тесноту, мы влюблены в простор... Кроме того,
не забудьте, что и ваше изображение находится сейчас в той точке
вселенной, где пребывает космолет "Баргузин", наша временная и
гостеприимная база. Иначе говорили бы мы одни, не имея возможности слушать
вас. Что это за общение? Но сейчас мы рядом, вместе, не правда ли? Наше
изображение у вас, а ваше у нас . К сожалению, нам пора.
- Постойте! - невольно вырвалось у меня. - Погодите! Ведь я не успел с
вами поговорить.
- И мы не успели. Но мы вынуждены спешить. Нам надо побывать у вашего
уважаемого отца, у Вербовой, у Сироткина, у многих сотрудников вашего
института Земной шар не так уж мал. И, кроме того, есть Марс, Венера и
множество космических станций. А мы не можем быть одновременно везде, где
нас ждут. До свидания, Микеланджело!
На месте только что зиявшего провала снова была стена, обыденная,
привычная стена с книжной полкой и репродукцией "Семьи арлекинов" Пикассо.
Как ни странно, я вовсе не был рад тому, что стена вернулась на свое
место. Я дотронулся до стены, словно не веря, что она здесь. Да, здесь. Но
сейчас я отдал бы полжизни, чтобы вместо нее зиял провал и в моей комнате
пребывали уазские гости. Каждое мгновение их пребывания у меня было ни с
чем не сравнимым. В мое сознание, как музыка, вливалось необыкновенное
бытие другой незнакомой планеты, звуки их языка, яркие, играющие всеми
оттенками цвета их одежд и их лица Я никогда не видел таких лиц
Необычайное обаяние светилось в их глазах, словно излучавших на меня
безмерный опыт тысячелетии древней цивилизации и доброту, интерес,
участие. По выражению этих глаз было видно, что уазцы знали меня.
И я их полюбил. Именно теперь, когда знал не только их мысли, но видел их
лица и слышал звуки их неземного языка.
34
Мой отец, хотя и жил в одном доме со мной, так и не узнал, что уазцы,
прежде чем навестить его, побывали у меня. Я от него это скрыл по вполне
понятной причине. Но в самом деле, почему очи пришли ко мне раньше, чем к
нему, чем к Вербовой или к Евгению Сироткину? Это так и осталось для меня
тайной. Я был рядовым сотрудником знаменитого Института времени Может
быть, там, на далекой Уазе, с ее древней цивилизацией не принято было
начинать визиты со знаменитых лиц?
В этот день уазцы посетили многих. Они, по-видимому, не щадили себя и
появлялись везде: в домах у отдельных лиц, в общественных местах, на
улицах, в парках
Долго ли они пробыли у моего отца? Нет, по-видимому, не очень-то долго. Но
тем не менее отец успел с ними поспорить. Держался он, как потом
рассказывала мне мать, с чувством собственного достоинства. Нет, он был не
из тех, кто без боли сердца мог признаться самому себе, что уазцы обо-
гнали нас, землян, на много тысячелетий. И, осознав это (было бы странно,
если бы он этого не признал), он тем не менее и виду не показал, что мы в
чем-то от них отстали. Когда я спросил отца о -том, какое впечатление на
него произвели гости, он ответил:
- Как тебе сказать? Сердечны, добры, обаятельны. И все-таки чего-то в них
не хватает.
- Чего? - спросил я.
- Пожалуй, простоты. Слишком они театральны в этих своих играющих всеми
оттенками и цветами одеждах. Немножко модники и актеры. Не скажу, что мне
целиком понравился их спектакль.
- Спектакль?
- Не придирайся к словам. Я хотел сказать, что они слишком декоративно
выглядят. Представь, намеком я дал им это понять. Они прочли мне целую
лекцию по истории костюма. Находят, что мы одеваемся слишком прозаично и
обыденно. Мы поспорили, хотя о вкусах и не спорят. Ну, а какое впечатление
они произвели на тебя?
- Самое лучшее.
Отец промолчал. Может быть, в нем в эту минуту боролись два начала:
чувство удивления перед уазцами и сильный самолюбивый характер, не
желающий склонить голову .даже перед необыкновенным.
Нет, отец со своей сдержанностью оказался на этот раз в одиночестве. На
всех, не исключая насмешливого и скептического Евгения Сироткина, уазцы
произвели сильное впечатление. Все полюбили их, оценив их сердечность и
обаяние. Всех тронул искренний интерес гостей к нашей жизни, к жизни
каждого, с кем они встречались.
Они побывали в детских садах и в домах престарелых, на стройках и даже на
дне Тихого океана, в глубинах Земли, в шахтах, со всеми успев подружиться.
Побывали они и у Кумби. Старичок, мило улыбаясь, рассказал мне об этом
визите, сравнивая свое впечатление об уазцах с тем, какое он впервые
познал, научившись мечтать.
- Мне казалось, что все это снится, - сказал
Кумби. - До того это было сказочно и прекрасно. Они читали стихи...
- Стихи? - удивился я. - От первого вас слышу. И хорошие стихи?
- Необыкновенно музыкальные. Читали на своем языке. Потом в переводе.
- И вы, конечно, запомнили? Прочтите.
- Нет, не запомнил. Теперь же у меня память, как у всех. Я не запомнил
слов, но, как сейчас, вижу картину, изображенную в стихах. Уаза. Море.
Берег. И облака. Не наши, земные, - уазские облака. Но какими словами было
сказано об этих облаках! Какими словами!
35
Прошел год. За это время космолет "Баргузин" с уазскими гостями стал ближе
на много миллионов километров к Солнцу, к Земле, к каждому из нас, людей.
И все же он еще был далеко, все еще за пределами солнечной системы.
Расстояние не мешало постоянному общению уазцев с землянами. За этот год
цивилизация Земли ушла вперед на несколько тысячелетий, воспользовавшись
опытом и знаниями уазцев, наших старших братьев. Но произошло нечто
странное и неожиданное: многие люди привыкли к уазцам, и теперь им
удивлялись уже не все. Нашлись люди, которые повторяли те же слова, что
сказал мой отец:
- Сердечны, добры, обаятельны. И все-таки чего-то им не хватает.
Слыша эту стереотипную фразу, я сердился.
- Чего не хватает?-спрашивал я. Они отвечали почти так же, как ответил на
этот вопрос мой отец:
- Чего-то не хватает. Возможно, обыденности. Слишком красочно и ярко.
Феерия!
К уазцам привыкли, хотя можно ли привыкнуть к чуду? И тот, кто привык уже,
не удивлялся ни их знаниям, ни их памяти, ни их уму, ни их проникновенному
чувству. И однажды мой отец сказал не то
шутя, не то всерьез, что им, уазцам, может быть, следовало остаться
невидимками и не появляться в столь определенном и конкретном виде, после
которого уже становится известным все.
Но я был не согласен со своим отцом. Я продолжал удивляться уазцам и
восхищаться их сердечностью и знаниями. И я был не один. Было немало
людей, которые думали так же, как и я. Они не хотели привыкнуть к
прекрасному.
Уазцы появлялись среди нас часто. Впрочем, если быть точным, то нужно
сказать, что появлялись не они сами, а только их изображения. Многие
думали сначала, что это нечто вроде усовершенствованного телевидения. Но
это было не совсем так. Ведь и наши изображения одновременно появлялись
там, где пребывали наши гости.
Каким же образом осуществлялись эти встречи, как могли совместиться в
одной точке два эвклидова пространства, разделенных расстоянием и
временем? Я не мог понять оптический принцип этого явления, его физическую
и математическую сущность. Один из уазцев, самый юный, чье имя состояло из
одних гласных (и звучало приблизительно так: Аоэо) пытался объяснить мне
этот принцип, проявив много терпения и затратив немало труда. Но мои
математические знания и навыки мышления не давали мне возможности понять
слишком сложное и противоречивое существо уазского открытия.
Я находился примерно в таком же незавидном положении, в каком очутился бы
современник Гомера, которому терпеливый и деликатный Эйнштейн стал бы
объяснять сущность теории относительности. Чтобы не обидеть Аоэо, я сделал
вид, что все понял. Вначале мне действительно показалось, что я начинаю
понимать объяснения и математические доказательства моего нового друга. Но
это только показалось. Единственно, что я уловил из объяснений молодого
уазца, это слова о фокусировке Х-лучей и оптическом преломлении эвклидова
пространства и эйнштейнова времени в линзе - "при" и призме - "ли". Потом
я догадался, что я чего-то недослышал, но переспрашивать не стал. Вообще я
вел себя недостойно, как школьник, и очень обрадовался, когда Аоэо,
закончив свои объяснения, начал разговор о более доступных вещах Он
спросил меня, как я провожу время после работы, занимаюсь ли спортом?
Я ответил ему, что да, занимаюсь, и, в свою очередь, спросил его:
- Мы, наверно, ровесники?
- Едва ли Вам сколько лет?
- Двадцать один год.
- Сколько? - переспросил юный уазец.
- Двадцать один. А вам?
- Пятьсот двадцать два.
- Сколько?!
- Пятьсот двадцать два.
- Значит, вы старше меня на пятьсот один год?
- Да. Но ведь и уазская цивилизация намного старше человеческой. Значит,
по сравнению с вами я совсем старикан.
- А я думал, мы ровесники.
- Представьте себе, я этого не думал.
- Но как вам удалось так хорошо сохраниться?
Я покраснел, почувствовал всю бестактность своего вопроса. Но Аоэо
нисколько не обиделся на мой вопрос и ответил:
- Я обязан этому клеткам и молекулам. Они слишком хорошо "запомнили" себя
и ни разу не ошиблись, повторяясь во времени. Говоря проще, мы нашли
средство предохранить наследственно-информационный аппарат от порчи.
Только и всего.
Я снова взглянул на Аоэо, на его юное лицо, улыбающееся мне. Пятьсот лет!
Когда он родился, на Земле был XVI век Он современник Леонардо и моего
знаменитого тезки Микеланджело Буонарроти, сверстник Галилео Галилея. Пока
он набирался сил, пока учился, здесь, на Земле, сменилось несколько
исторических эпох. Как он мог остаться юношей и сохранить всю свежесть
видения мира, имея такой огромный личный и исторический опыт?
Я смотрел на него с таким же изумлением, как если бы передо мной стоял сам
Галилео Галилей.
- И вы, Аоэо, помните все, что с. вами случилось за пятьсот слишком лет?
- Все ли? Нет, разумеется, не все, но самое важное помню. Особенно
детство. Оно длилось по вашим земным масштабам довольно долго. В том
возрасте, когда у вас человека величают дедушкой, я еще играл в детские
игры. Мне не приходится жалеть об этом. Детство... Прекрасная пора, когда
открывает ребенку свои тайны мир, когда играют все краски. Впрочем, и
юность тоже прекрасна. Что касается зрелости, о ней мне судить еще рано. Я
еще ее не достиг. О зрелости вам могут рассказать много интересного мои
спутники и друзья.
- Я не могу этого понять и представить, - перебил я Аоэо. - А как же быть
с историческим развитием, с темпами общественного процесса? Я раньше не
думал об этом, но мне представляется, что естественная смена поколений
содействует убыстрению процесса развития. Исаак Ньютон, прожив бы
несколько столетий, вряд ли превратился бы в Эйнштейна. В противном случае
ему пришлось бы многое пересмотреть.
- Ну и пересмотрел бы! Он был очень умен и вряд ли стал бы обижаться на
то, что история и наука не стоят на одном месте.
- Но как бы он мог запомнить такое количество фактов, событий, лиц? Ведь
человеческая память не безгранична.
- Память? Вы кстати упомянули о ней. Когда наши ученые несколько
тысячелетий тому назад нашли способ борьбы со старением организма, возник
вопрос: а как быть с памятью? Ведь возможности уазской памяти, как и
человеческой, казалось бы, были рассчитаны на тот срок, который был
отпущен уазцу или человеку природой. Ставились опыты вроде тех, которыми
прославилась на Земле Марина Вербова. Но в результате все оказалось проще,
чем все ожидали.
Память стала быстро меняться вместе с уазцем, вместе с уазским обществом,
вместе с окружающей средой. Те резервы, которые хранила природа, пришли в
действие. Запасник, или кладовая, употребляя терминологию Вербовой,
открылся и больше уже не закрывался. Одновременно с памятью развивались и
совершенствовались обе сигнальные системы. Ведь память - это история
личности. Личность уазца, достигшего хотя бы моих лет, распалась бы, если
бы память не развилась настолько, что стала способной объять все, что
пережило и познало мое личное и общественное "я"...
Я посмотрел на него. В какой раз!
Каждый уазец был великаном, разумеется духовным, интеллектуальным
великаном, физически мало отличавшимся от земного человека. Аоэо был
такого же роста, как я, и, когда я разговаривал с ним, мне не нужно было
задирать голову и смотреть снизу вверх, наши лица были на одном уровне. А
наши мысли? Сомневаюсь, что они тоже были "одного роста".
Вероятно, Аоэо чувствовал себя, беседуя со мной, как чувствовал бы себя
знаменитый создатель "Феноменологии духа", разговаривающий с обыкновенным
смертным. Я не зря назвал гениального создателя "Феноменологии духа". Он
был чем-то похож на молодого Гегеля, мой новый друг. Говоря о вещах, он
как бы заставлял говорить за себя сами вещи, проникая мыслью сквозь
оболочку явления в самую сущность.
Он многое уже знал о Земле, об истории человеческой культуры, но
интересовал его не Гегель, а другой, не менее замечательный человек. .
- Что вы знаете о Дарвине? - спросил меня однажды Аоэо.
- О Дарвине?
Мне всегда казалось, что я много знаю о создателе эволюционного учения,
ведь я читал его труды, но из разговора с Аоэо выяснилось, как я мало
знаю. Ведь, в сущности, я не мог удовлетворительно ответить ни на один
вопрос моего нового друга.
Аоэо был по специальности биолог, прошло уже больше ста лет, как он стал
заниматься проблемами эволюции. Но сто лет - это пустяк: на Уазе были
ученые, которые изучали эволюцию в продолжение многих столетий.
Я подумал: "Если бы великий Дарвин имел возможность изучать природу в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг