букиниста не совсем обычную книгу. На обложке этой книги были удивительные
слова: "Межпланетные сообщения..." В предисловии было сказано: "Настоящее
сочинение является седьмым, независимым выпуском из серии работ,
предпринятых автором под общим заглавием: "Межпланетные сообщения". Шесть
выпусков уже вышло в свет". Дальше шло перечисление: "Теория реактивного
движения", "Ракеты", "Лучистая энергия", "Теория космического полета",
"Астронавигация"...
А заканчивалось предисловие автора такими, несколько старомодными словами:
"Все замечания по поводу вышедших в свет выпусков и требования о высылке
их читатели благоволят направлять автору по адресу: Ленинград, Коломенская
улица, дом 37, кв. 25, Николаю Алексеевичу Рынину". Больше всего меня
поразило это неожиданное соседство фантастического с конкретным. Рядом со
словами "межпланетные сообщения" стоял ленинградский адрес с указанием
номера дома и квартиры.
Адрес врезался в мою память. Он не давал мне покоя. Он звал меня, словно
на Коломенской, в доме © 37, скрывалась какая-то тайна, имевшая отношение
к моей судьбе. Я спрятал книгу, чтобы она не попалась на глаза моей
насмешливой и скептической матери.
А однажды вечером я пошел на Коломенскую улицу. Нашел дом и остановился у
ворот. Дворник, таскавший вязанки дров, подозрительно посмотрел на меня. Я
стоял возле дома, не решаясь войти в парадную дверь. Сердце колотилось,
как в детстве, словно стоял у дверей не трезвый насмешливый студент
исторического факультета, а школьник, начитавшийся Жюля Верна. Потом я
поднялся по лестнице, нашел квартиру © 25 и позвонил. Мне открыл пожилой
человек, нисколько не удивившийся моему приходу. У него было такое
выражение лица, словно он меня ждал.
- Николай Алексеевич? - спросил я.
- Да. Проходите.
Сидя в кабинете у Рынина, я долго мямлил, подыскивая слова, чтобы
объяснить цель своего прихода. Это было довольно трудно, потому что
привело меня сюда смутное желание увидеть нечто необычное. Но Николай
Алексеевич сам пришел мне на помощь:
- Интересуетесь межпланетными сообщениями?
- Интересуюсь, - ответил я, не очень, правда, убежденным голосом.
- Вы техник? Математик?
- Нет. Студент исторического факультета. Будущий археолог.
- Археолог? Вот это интересно. А не думали ли вы о том, что в земле
хранятся более интересные тайны, тайны, имеющие отношение не к нашей
земной истории, а к космосу?
- Нет, не думал.
- А я думал об этом не раз. Не может быть, чтобы на Землю за всю ее долгую
историю не прилетали космические корабли из других миров.
На моем лице появилась скептическая улыбка. Рынин заметил ее.
- Сомневаетесь, молодой человек? Это ваше право. Но не делайте из сомнения
профессию. Среди профессиональных ученых и специалистов слишком много
сомневающихся, и сомневающихся даже в том, в чем не следовало бы
сомневаться. Как трудно было работать Константину Эдуардовичу Циолковскому
и его ученикам оттого, что в науке еще, к сожалению, много людей, боящихся
смелой мечты...
Прошло много, много лет.
Я вспомнил Н. А. Рынина, когда вернулся домой после войны. "Вот кому я
расскажу о своей находке, - думал я, - и вот кто поверит мне и поможет
советом..."
Но увы: Рынина я не застал. Рынина не было в живых".
Предметы жили, демонстрируя свою вещественность. Каждый предмет словно
говорил: "Я неповторим. Я так же велик и прекрасен, как мир".
Рябчиков все еще испытывал острое чувство узнавания. Все, что его
окружало, - дома, улицы, деревья, вещи, - все было наполнено особой
значительностью, как в раннем детстве.
Падал дождь. Его шум был захватывающе громок. В падающем дожде слышался
громкий настойчивый шепот, словно рядом разговаривали влюбленные. Потом
темноту раздирала молния. Отсветы ее дрожали на ставшей вдруг почему-то
лиловой занавеске, на потемневших, мокрых, струящихся стеклах окна.
- Оля! Оленька! - звал во дворе чей-то женский голос. - Беги скорей
домой... Оля, Оленька!
А дождь лил.
Однажды Рябчиков принес домой странную покупку. Он принес акварельные
краски и несколько кисточек. Объемная, торжествующая, мудрая жизнь вещей
не давала ему покоя. Уж не рассчитывал ли он с помощью детской кисточки и
этих жалких красок овладеть сутью вещей, раскрыть их смысл?
Вернувшись из школы, где он преподавал биологию, он клал на стол белый
лист бумаги и, слегка смочив кисточку водой, прикасался к краске. На лист
ложилось красочное пятно. Но вещи ускользали. Они не хотели выдавать тайну
своего бытия никому, а тем более Рябчикову, художнику-самоучке.
Рябчиков застенчиво улыбался. Ему было стыдно. Ему казалось, что в его
ненасытном желании глядеть на вещи, как бы ощупывать их объем, их
плотность есть что-то нехорошее, похожее на жадность. Да и какой он
художник?
Жена нетерпеливо звала:
- Пойдем, Митя, в кино. Сегодня, говорят, идет интересная картина.
Он неохотно откладывал кисточку, закрывал коробку с красками и шел с женой
в кино. Он не любил этот бег предметов, мелькание, поспешность... Его это
раздражало. На экране бытие как бы отделялось от вещей. Нарушался самый
важный закон реальности, как во время сна. Все торопилось, стремилось к
концу. А затем в зале зажигался свет. И все делалось до безобразия
будничным. Он возвращался домой. Уже на улице, выйдя из кино, он снова
обретал радость неторопящегося общения с окружающим миром.
Дома он снова брал кисточку и прикасался к краске. На бумагу ложилось
красочное пятно. Возникали контуры кувшина, блюдца или фарфорового
чайника. Но контуры оставались контурами. Бытие вещи, вес ее,
непередаваемо прекрасный объем ее - все это оставалось на столе,
сопротивляясь руке Рябчикова и его желанию. На бумаге лежал контур и
красочное пятно. Это сопротивление вещей одновременно приводило Рябчикова
в отчаяние и доставляло ему сильную радость. Он будет пытаться и
продолжать еще и еще, до тех пор, пока не раскроется тайна вещей...
В выходной день пришел навестить Рябчикова профессор Тамарцев. Рябчиков
рисовал. Тамарцева заинтересовало это.
- Давно увлекаетесь рисованием?
- Нет. Недавно, - ответил Рябчиков смущенно.
Тамарцев взглянул на рисунок, лежавший на столе. На листе бумаги были
изображены нехитрые вещи домашнего обихода. И утюг, и медный чайник, и
кружка были словно увидены человеком, впервые попавшим на Землю и
удивившимся тяжести, объемности и красоте земных вещей.
Чем больше смотрел Тамарцев, тем больше охватывало и его изумление перед
красотой, тяжестью и мудростью земных вещей.
Зимние каникулы Дуона провела в горном санатории. Это был обычный
санаторий, расположенный недалеко от заповедника, где сохранился старинный
лес со звериными тропами. Иногда можно было увидеть и самих зверей, таких
странных и архаичных, представителей давно минувших эпох, зверей с их
дикой живостью движений. Сгустки давно исчезнувшей жизни, они появлялись
вдруг, останавливались на поляне или стремительно бежали к водопою, не
подозревая, что судьба оказалась милостивой к ним не ради них самих, а
ради человеческого любопытства. К легкому, сделанному из пластмассы зданию
санатория примыкал темный зал. Это был зал "путешествия в прошлое"...
Наивные, старомодные развлечения! Зал был построен еще в прошлом веке
одним художником - энтузиастом модного тогда иллюзионизма. Неестественно
веселый, наполненный пошловатой актерской жизнерадостностью мужской голос
претенциозно зазывал отдыхающих:
- Уважаемые, - говорил он чуточку фамильярно, - вам предлагают прошлое
безвозмездно. Заходите, дорогие. Путешествие начинается...
Перед Дуоной и другими отдыхающими возникали картины прошлого. Вероятно, в
минувшем веке они удивляли людей своей технической новизной и исторической
убедительностью. Сейчас эти картины прошлого вызывали насмешливую улыбку.
Чего стоило средневековье с его слишком натуральным рыцарским турниром.
Смесь старинного телевидения, древнего кинематографа и немножко...
гипнотического внушения... Дуона едва дождалась перерыва и выскочила из
зала под шумящие струи дождя. Она выскочила не одна, с ней вместе выбежали
из зала все не слишком пожилые люди. Только старикам, любящим вспоминать
юность, могли доставить удовольствие эти устаревшие приемы
иллюзионистского искусства.
Дуону окликнул мужской голос. Это был инженер-кибернетик Аль.
- Ах этот механический затейник! - сказал, смеясь, он. - У меня в ушах до
сих пор его старомодные высокопарные благоглупости. "Вам предлагают
прошлое..." А эта жалкая попытка гипноза в синтезе с кинематографом... И
как еще разрешают врачи этот просветительный дурман. А эти рыцари в их
латах - плод провинциального воображения... Я так себе и представил этакую
даму-сценаристку с ее слащавой дамской фантазией. Рыцари были проще,
грубее. От них пахло не духами, а луком. Под их латами и кольчугами,
случалось, ползали маленькие и злые насекомые, о биологических свойствах и
особенностях которых ныне дискутируют палеоэнтомологи. Пройдемтесь, Дуона.
На свежем воздухе пропадет этот эстетический дурман.
У Аля был приятный голос. Он чем-то напоминал Дуоне голос того, кого она
устала ждать. Но только голос. Аль не был похож на Путешественника.
Воспоминания о муже унесли Дуону далеко от тропы, по которой они ушли с
Алем. Когда она прислушалась, Аль уже говорил о другом:
- Вы слышали новость? Вчера скоропостижно скончался в своей лаборатории
знаменитый кибернетик Рат. Это был выдающийся техник и экспериментатор. Но
плохой человек. Очень плохой человек.
- Вы его знали?
- Еще бы. Я у него учился. И пять лет работал в его институте. Я помогал
ему создавать экспериментальную новинку, искусственного собеседника... Рат
- он никогда не отличался скромностью - утверждал, что почти добился
принципиально невозможного и переступил границу, отделяющую человека от
машины... Он утверждал, что созданный им искусственный собеседник обладает
чертами личности, характером... Разумеется, это было преувеличением. У
Рата была странная идея в духе старинных романтических, так называемых
черных романов... Он говорил нам, своим ученикам, что он хочет
впроецировать свой характер в машину, внедрить в нее свою личность и этим
добиться личного бессмертия... Мы, сотрудники его лаборатории,
посмеивались. Нам казалось, что характер Рата, недоброжелательный и
эгоцентричный, с атавистическими пережитками, вовсе не достоин
увековечения. Но мы работали. А больше всех работал сам Рат. Ему нельзя
было отказать ни в уме, ни в выдающихся способностях, ни в трудолюбии. Мы
создали искусственного собеседника. Ловкого спорщика. И все же этот
собеседник остался машиной, не стал личностью. Этот механизм был отправлен
в одну космическую экспедицию...
Аль замялся.
- Я знаю, - сказала Дуона тихо. - В ту экспедицию, которая не вернулась. В
числе ее участников был мой муж.
- Может, еще вернется... - В голосе Аля не чувствовалось уверенности.
- Нет. Прошло слишком много времени... Но я все равно жду. Вопреки логике,
вопреки здравому смыслу, вопреки всему, я жду его и его товарищей. Каждое
утро я просыпаюсь с таким чувством, словно мне надо отправляться на
космический вокзал встречать его, что я могу опоздать. Я смотрю на стрелки
часов, считаю секунды. Сердце бьется, как в те минуты, когда космический
корабль оторвался от нашей планеты. Я думаю и думаю о нем. Пытаюсь
представить себе его в чуждой обстановке, в которой его и его друзей
что-то задержало. Не гибель; не смерть; а что-то временное... Я не могу
смотреть на часовые стрелки. Когда он был со мной и мы разлучились, я
смотрела на часы и считала минуты. Но сейчас... Лучше об этом не говорить.
Да, кстати о Рате. Я встретилась с ним "Внутри мгновения", когда
возвращалась домой с космической станции. Рат сказал мне странные,
загадочные слова. Он сказал, что он послал себя вместе с экспедицией моего
мужа в космос... Он имел в виду этот аппарат... Потом я еще раз
разговаривала с ним в его горной лаборатории. Но он опять повторил мне эти
слова...
- Да. Он считал искусственного собеседника своим вторым "я". Но машина не
может стать личностью, потому что личность имеет дело с историей, своей
собственной историей, и с историей общества, которое породило эту
личность... Рат не хотел это понять. Он был атавистически эгоцентричен,
эгоцентричен, как наши предки при капитализме... Что с вами, Дуона? Отчего
вы так побледнели?..
* * *
Дуоне казалось, что "Быстрее минуты" на этот раз движется медленнее, чем
всегда. Дуона спешила увидеть дядю Э-Лана-младшего, на днях вернувшегося
из длительной экспедиции в космос. Она спешила, хотя надеяться было не на
что. Экспедиции, возглавляемой Э-Ланом-младшим, ничего не удалось узнать о
пропавшем без вести космолете Путешественника. Правда, экспедиции
необычайно повезло в другом. Открытие, сделанное Э-Ланом-младшим, было
грандиозно. На краю Галактики экспедиция обнаружила неизвестную планету
Тиому, населенную высокоразумными существами.
Дядя Э-Лан-младший встретил Дуону в саду, обнял ее и повел в дом.
Дядя мечтательно улыбался. Он хотя и был здесь, рядом с Дуоной, но
одновременно он был и там, на далекой, открытой им планете. И "там" было
намного реальнее и сильнее, чем "здесь".
- Мы пробыли на Тиоме три месяца и полторы недели, - сказал дядя, словно
продолжая давно начатый разговор. - Тиомцы по своему внешнему виду не так
уж сильно отличаются от нас. Но их история и цивилизация значительно
отличаются от нашей. Еще в верхнем палеолите они проявили необычайные
биологические способности. В ту эпоху, когда наши предки с трудом
приручили оленя и из дикого злобного волка сделали преданного друга -
собаку, тиомцы сумели приручить несколько десятков видов животных, и
млекопитающих, и насекомых, и рыб, и несметное множество видов растений
сделать домашними. Это обстоятельство открыло особые пути для цивилизации.
Тиомцы (а каждый тиомец - это гениальный биолог) развили все теоретические
и прикладные области биологии, особенно медицину. Там каждый индивид -
дрессировщик, ботаник, зоолог, ихтиолог, энтомолог. Цивилизация Тиомы не
знала крайностей техницизма, разрыва в развитии техники и биологии. Науки
развивались одновременно.
Дуона слушала рассеянно. Она, как и все жители Анеидау, знала о планете
Тиома и об удивительной тиомской цивилизации все, о чем поведал миру дядя,
прежде чем поделиться с племянницей.
Все чувства Дуоны были напряжены до отказа. Ей хотелось поскорей услышать
от дяди хоть что-нибудь о пропавших без вести... А дядя Э-Лан-младший
продолжал рассказывать о Тиоме.
- Удивительный мир, мир, населенный биологами, влюбленными в природу,
сумевшими сохранить все ее богатства, сохранить и во много раз умножить...
Что с тобой, Дуона?
- Ничего, дядя. Продолжай. То, что ты рассказываешь, необыкновенно
интересно...
Э-Лан-младший внимательно посмотрел на племянницу.
- Извини меня, Дуона. Не с этого я должен был начать разговор с тобой...
Он сделал паузу.
- Тиомцы ничего не слышали о пропавшем без вести космолете. И нам ничего
не удалось узнать... Но вскоре отправляется вторая большая экспедиция. И
если ты хочешь, Дуона, отправиться вместе с ней...
- Хочу, - сказала Дуона.
У Веры Исаевны был не очень-то покладистый характер. Ее боялись, ее не
любили, но ее уважали. За это уважение она платила слишком дорого, но
нисколько не жалела об этом.
В гимназии на нее не без страха смотрели учителя, дома - родители и
родственники. Одноклассницы заискивали перед ней, но это им не помогало.
Она не щадила никого - ни первых учениц, ни второгодниц-лентяек, ни умных,
ни глупых, ни добрых, ни злых, ни богатых, ни бедных. На все и на всех она
смотрела так, словно пришла в театр, простояв долго в очереди и дорого
заплатив за билет, и вдруг обнаружила, что спектакль поставлен
халтурщиком, пьеса скучна, а роли исполняют бездарные актеры.
Застенчивому молодому человеку, влюбившемуся в нее и решившемуся наконец с
ней объясниться, она сказала громко, так, чтобы могли услышать и прохожие:
- А вы не могли бы облечь ваше так называемое чувство в менее пошлые слова?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг