ультрасовременной, другим - изрядно отставшей, форму, всегда в таких
случаях как бы отделяющуюся от содержания, которое, как на всяком пейзаже,
было подсказано самой натурой. А вот кем была подсказана форма?
Импрессионистами? Постимпрессионистами? Классиками? Об этом очень любят
судить молодые люди, сравнительно недавно узнавшие, что такое
"постимпрессионизм", и желающие показать себя знатоками.
Почтальон Гоша тоже кое-что знал, но держался на выставке (а он там
проводил все свободное время) скромно, не судил ни о форме, ни о
содержании. Ведь он знал о странных свойствах картины: пропускать сквозь
себя художника в любое измерение, не без помощи, правда, одной машины.
И вот теперь, когда машину унесли, картина, по мнению Гоши, утеряла свое
волшебное свойство, опиравшееся на достижения внеземной науки, свойство,
делавшее художника полным хозяином слишком пластичного времени и
пространства.
И как только Гоша ушел из мастерской, я стал ждать, когда отлучится
куда-нибудь Иван Иванович Смирнов, прилежно трудившийся над очередным
натюрмортом.
Иван Иванович не торопился, он был в ладу с вдохновением, и мне пришлось
долго-долго ждать, когда наконец он ушел в магазин за белилами, не пожелав
занять их у меня. И как только он ушел, аккуратно закрыв за собой дверь и
потушив свет в передней, я сделал шаг, но тем не менее остался на месте.
Картина не раскрылась, как она раскрывалась раньше, и не пропустила меня.
Тогда я сделал еще шаг, но снова оказался на том же самом месте, где стоял.
Я стоял здесь, перед картиной, и "здесь" не хотело меняться своим местом с
"там", я был "здесь", только "здесь", по эту сторону картины, вдруг
потерявшей власть над физической средой и над геометрией мира. этим
огромным Мебиусовым листом, скрывающим от человеческих глаз свои
загадочные свойства.
Мне было не по себе, словно, потеряв волшебную власть над таким еще
недавно гостеприимным и добрым пространством, я заодно потерял власть над
своими способностями, потерял свой талант. Меня расталанил безжалостный
случай. Я был наказан за то, что поддался насмешливой логике Мараджева,
отступил перед его всеразъедающим скепсисом и попросил дядю Васю вынести
из мастерской свое изобретение, которое, по-видимому, действительно
обладало властью над геометрией всего окружающего и над временем,
пластичность которого разгадал еще Герберт Уэллс, посадив своего слишком
любознательного героя на, машину времени.
Я устроил себе небольшой экзамен, поставив на мольберт один из
загрунтованных холстов, пылившихся в углу, и попытался изобразить стол и
пепельницу с окурками, которые оставил Мараджев, приходя ко мне на сеансы.
Но ни рука, ни кисть не слушались меня, и на холсте возникло беспомощное
пятно, словно положенное на холст не художником, а случайно взявшим кисть
человеком.
Меня расталантили, расхудожили. Кто? Я сам. Зачем я попросил
водопроводчика убрать его прибор? Мое творческое бессилие явно было
связано с тем скепсисом, который влил в мое сознание Мараджев.
Что же мне оставалось делать? Пойти кланяться водопроводчику, валяться у
него в ногах, просить, чтобы поскорее вернул свою магическую машину на то
место, где она стояла столько месяцев и недель, никому, собственно, не
мешая до тех пор, пока ее не увидели скептически-насмешливые глаза
Мараджева.
Случай, редко потворствующий художникам моего склада, совсем неожиданно
пришел мне на помощь. Испортился водопроводный кран, устроил потоп в
мастерской, заодно залив нижние этажи дома, откуда уже прибегали
разгневанные домашние хозяйки. Не хотелось справедливо дувшемуся на меня
дяде Васе идти ко мне, но волей-неволей пришлось.
Он пришел, неся с собой кожаную сумку с инструментами и новый кран, новый,
разумеется, не в буквальном смысле слова. По всем признакам это был кран,
видевший много рук и лиц, подставлявших себя под тугую и освежающую струю,
лившуюся из его медного чрева.
На этот раз не ладилось что-то у дяди Васи, не получалось. Он закрыл воду,
снял старый кран, поставил вместо него новый, холодная вода лилась
свободно и весело, даже игриво, а вот горячая вода, как выразился
водопроводчик, "отказала", наверное, из-за того, что загрязнилась труба.
Стал дядя Вася продувать трубу, но труба, заключив коварный союз со
скептическим Мараджевым, не слушалась и горячую воду из газовой колонки не
пропускала. Меня немножко удивило, что человек, сумевший изобрести и
создать волшебную машину, властвующую над любой, не только эвклидовой
геометрией, пока еще не смог справиться с водопроводной трубой.
Дядя Вася покряхтел, обругал трубы и тех, кто их ставил, и отлучился на
обед. Как раз в это время прибежал Гоша. Гоша мне объяснил, что дядя Вася
попал в этот мир из будущего, не привык иметь дело с грубым материалом,
вроде этих неоцинкованных железных труб, и с ним иногда случается, что он
приглашает себе на помощь водопроводчиков из соседнего жилобъединения,
платя им за это из своего отнюдь не большого жалованья.
После обеда дядя Вася пришел, но не один, а в сопровождении водопроводчика
из соседнего жилобъединения. Оставив дядю Васю возле крана, тот стал
продувать трубу, и труба охотно пропустила горячую воду из колонки,
доказав Гоше и мне, что у земных водопроводчиков квалификация выше, чем у
так называемых пришельцев.
Соседний водопроводчик, сделав свое дело, ушел, а дядя Вася остался,
немножко растерянный и сконфуженный, остался, к большому удовольствию
Гоши, который начал его просить вернуть машину, не скрывая от
изобретателя, что машина стала необходимым предметом и своим присутствием
в мастерской помогала художнику, то есть мне, с увлечением работать.
И дядя Вася, покряхтев и помолчав, ушел, но вскоре вернулся в мастерскую
со своей машиной. Поставив ее, он ушел. И как только исчез и Гоша, я
подошел к своему холсту, изображавшему лес, сделал шаг, и картина
раскрылась, чтобы пропустить меня.
48
Передо мной стоял тот самый дом, у которого был мелодичный женский голос.
Дом произнес:
- Я так и думала, что вы вернетесь.
- Дом,-сказал я,-не притворяйтесь женщиной." Вы же мужского рода.
- Нет, женского,-ответил дом.-Вы разве забыли? Я невидимка.
Располагайтесь. Отдохните. Почитайте Диккенса. Насколько я помню, это,
кажется, ваш любимый писатель?
- Да, я любил Диккенса в детстве. Но детство давно ушло, и вместе с ним
ушел и Диккенс. Правда, случалось, видел я его в библиотеке, на лотках
букинистов, но, признаюсь, как-то не решался его купить. Боялся - а вдруг
разочаруюсь.
- Уверяю вас, не разочаруетесь. Диккенс вам вернет все, что вы потеряли
вместе с детством.
- Я понимаю, вы хотите, чтобы я стал наивным и поверил в сказку?
- В какую сказку?
-- Которую рассказывает мелодичным женским голосом этот дом, выдавая себя
одновременно и за домашнюю хозяйку. Кто вы?
- Невидимка.
- Но в прошлый раз я случайно заглянул в зеркало и увидел там чудесное
женское лицо. Это случайно было не ваше лицо?
- Может быть, и мое.
- Как же вам удалось стать визуальной, раз вы невидимка?
- Это случилось по рассеянности того волшебника, который меня превратил в
невидимку.
- Разве бывают рассеянные волшебники?
- У нас бывают, у вас-нет.
- У нас вообще не существует волшебников. И волшебство считается
предрассудком и суеверием.
- А если оно опирается на последние достижения науки и техники?
- Наша техника еще не дошла до того, чтобы строить такие дома, которые,
когда им это захочется, могли бы превращаться в домашних хозяек. А кроме
того, нет ли в этом чего-то унижающего человеческое достоинство женщины?
- Уверяю вас, нет. Ведь дом сам по себе, а я сама по себе. Но так как вы
меня не видите, то вам кажется, что с вами разговаривает жилище.
- У нас тоже иногда разговаривают дома и квартиры, когда жильцы, не
считаясь с соседями, включают радиоприемник или репродуктор на всю их
мощь. Но это совсем другое. В этом нет никакой тайны и довольно мало
романтики. Конечно, если бы существовал Шаляпин и радиостанция
транслировала бы его голос, может быть, тогда мы забыли бы об обыденной
стороне жизни и вообразили бы себя в мире чудес. Но увы! Шаляпина уже
давно нет, и я знаю о нем только по грампластинкам и воспоминаниям его
современников. Чарли Чаплин, правда, еще жив, но его надо видеть, а не
слышать.
- Шаляпин, Чарли Чаплин... Все это хорошо. Но вы, наверное, проголодались.
Может, поджарить яичницу и подогреть кофе?
- Лучше не кофе, а чашку чая. Кофе слишком возбуждает нервную систему.
После того как водопроводчик дядя Вася убрал из моей мастерской свою
машину, у меня очень повысилось кровяное давление. Районная врачиха
сказала, что у меня гипертония, и посоветовала проводить больше времени на
воздухе и принимать раунатин.
- А почему вы не попросили водопроводчика вернуть машину?
- Попросил. И он вернул. И благодаря действию этой необыкновенной машины я
снова попал сюда к вам, в ваш странный сказочный мир.
- Он нисколько не сказочный, а вполне реальный, трехмерный мир, которым
вполне остались бы довольны и Ньютон, и Эвклид, и Лобачевский. Но лучше
поговорим о чем-нибудь другом. Я не очень сильна в математике и физике. У
меня ведь нет высшего образования.
- А зачем невидимке высшее образование? Уже то, что вы невидимы, хотя и
существуете реально, делает вас более могущественной, чем все академики и
профессора, взятые вместе. Но мне так хотелось бы хотя на минуту вас
увидеть. Вы не могли бы отразиться хоть на секунду в этом зеркале?
- Только не сегодня. Волшебник, который меня превратил в невидимку,
бодрствует. Подождем, когда он утомится или примется за чтение Диккенса и
станет более рассеянным.
- Он тоже невидимка?
- Как когда. Иногда он становится вполне визуальным и выбирает себе любую
наружность, смотря по обстоятельствам и по настроению. Чаще всего он
надевает на себя маску Мефистофеля и его костюм, как в опере Гуно. Ему
нравится эта опера. Но бывают такие часы, когда он становится похожим на
Пикквика. Правда, это бывает очень редко.
- Уговорите его почаще быть наивным и добрым Пикквиком и пореже
скептическим и злым Мефистофелем. Он случайно не похож на одного моего
знакомого, оставшегося по ту сторону?
- А как имя и отчество этого вашего знакомого?
- Представьте, забыл. Но я хорошо помню его. фамилию: Мараджев.
- Да, на Мараджева он похож.
- А откуда вы знаете Мараджева? Он ведь остался там, в другом и далеком
измерении.
- Он остался там, но одновременно находится и здесь. Не воображайте, что
вам одному дарована возможность использовать двусторонность пространства,
его сходство с Мебиусовым листом.
Она принесла мне сковородку с кипящей яичницей и чашку чая с сухим
печеньем и поставила на стол невидимой, но тем не менее живой и доброй
рукой.
- Вы любите Гоголя?-спросила она так внятно, так близко, что мне хотелось
коснуться ее кончиками протянувшихся к ней пальцев. И мои пальцы коснулись
ее руки, теплой и по-женски чуть пухлой.
- Вы любите Гоголя?-повторила она свой вопрос.
- И Гоголя, и Пушкина, и Александра Блока. Но сейчас я думаю не о них, а о
вас. И ни о чем другом я сейчас не хочу и не могу думать. Вы тайна и
загадка, как и все, что я здесь вижу и не вижу, но угадываю. Объясните
мне...
- Что вам объяснить? Платон написал над дверьми своей Академии: "Не
любящим геометрию вход воспрещен". Но вы тем не менее пришли сюда,
каким-то чудом разгадав тайны геометрии, проникли в этот мир, и не
задавайте слишком много вопросов. Волшебник этого не выносит. Он тоже
находится здесь.
- Но почему я его не вижу?
- Он не хочет вас огорчать. И тоже на время стал невидимкой. На его лице
усмешка. А вы не любите усмехающихся людей и почему-то их боитесь. Почему?
- Не знаю. Может быть, потому, что чувствую свое собственное
несовершенство, несовершенство почти всех людей, несовершенство всего
мира, и слишком долго длящаяся усмешка разрушает гармонию, которую я, как
художник, ищу в явлениях и фактах. У того, о ком я говорил, усмешка не
сходит с лица. Он как Мефистофель. Хорошо, что я познакомился с ним позже,
чем написал свою картину "Лес". Если бы я познакомился с ним раньше, я бы
не смог написать ни одной картины. Уверен, что на земле не было бы ни
Ватто, ни Левитана, ни Борисова-Мусатова, ни Павла Кузнецова, если бы
рядом с ними пребывал этот скептик. Меня очень огорчает, что он здесь. Я
думал, что он остался там, по ту сторону, вместе с портретом. Он ведь не
захотел взять этот портрет и оставил в моей мастерской. Я уничтожу
портрет, как только вернусь домой.
- Вернетесь домой? А разве здесь вы не дома?
- Не совсем. Здесь я в гостях. Ведь там осталась моя жена, мастерская с
картинами. А это почти вся моя жизнь.
- Вам разве плохо здесь?
- Нет, здесь мне неплохо. Правда, может сказаться одно обстоятельство.
- Какое?
- Ведь мы здесь не одни. Где-то здесь близко, может рядом, этот волшебник,
надевший на себя шапку-невидимку. Стоит рядом и усмехается.
- Но вы же не видите ни его, ни его усмешки.
- Усмешку почти вижу. Она настолько реальна, что пробивается сквозь
прозрачность воздуха. Правда, один очень умный человек, великий геометр,
сказал, что все прозрачное-призрачно. Вы согласны с ним?
- Я, к сожалению, не мыслитель. Я только домашняя хозяйка, И не так
мнительна, как вы. Пусть усмехается. Ведь если вдуматься, усмешка это
только движение губ, возможно даже рефлекторное. Прилягте на диван, и,
если у вас нет желания уснуть, я почитаю вам вслух Диккенса.
Я лег на диван, а она стала читать своим мелодичным голосом шестую главу
"Посмертных записок Пикквикского клуба":
"Нет такого месяца в году, когда бы лик природы был прекраснее, чем в
августе. Много прелести есть у весны, и май-лучезарный месяц цветов, но
чары этого времени года подчеркнуты контрастом с зимней порой. У августа
нет такого преимущества. Он приходит, когда мы помним только о ясном небе,
зеленых полях и душистых цветах, когда воспоминание о снеге, льде и
холодных ветрах стерлось в памяти так же, как исчезли они с лица земли,-и
все-таки какое это чудесное время".
Я бросил взгляд на зеркало и увидел там круглую мужскую физиономию,
приветливо и добродушно улыбающуюся мне. Это, несомненно, был мистер
Пикквик, но как он сумел отразиться в зеркале, не присутствуя здесь в
комнате, а только пребывая на страницах книги, вполне видимой и осязаемой
книги, находящейся в невидимых женских руках?
- Кто это отражается в зеркале?-спросил я.
- Волшебник,-ответила она,-он сегодня в хорошем настроении и свой
мефистофельский лик на время превратил в добродушное лицо мистера
Пикквика. Но ради бога, ведите себя тихо, а то он сменит свою мягкую,
сердечную улыбку на усмешку, которой вы почему-то очень боитесь.
Лицо Пикквика еще раз улыбнулось из зеркала и затем исчезло.
Прочитав главу, мелодичный женский голос сказал мне:
- Может быть, хотите пройтись, подышать свежим воздухом, полюбоваться
здешней природой?
- А вы тоже пойдете со мной? Дело в том, что я плохо ориентируюсь и
немножко боюсь незнакомого пространства.
- Хорошо, я пойду вместе с вами.
- А волшебник тоже пойдет или останется здесь, чтобы дать нам побеседовать
и забыть об одном очень странном обстоятельстве?
- О каком обстоятельстве?
- О его дуализме, о химерической способности быть то Мефистофелем, то
Пикквиком. Это так трудно согласовать с логикой.
- Но вы же согласовали с логикой нечто не совсем логичное: возможность
проходить сквозь картину и попадать туда, где другие геометрические законы.
- Господь с ними, с геометрическими законами, меня больше интересуют
законы нравственные. Не наношу ли я ущерб интересам волшебника? Вы
случайно не в родстве с ним?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг