Пятно, поначалу бесформенное, под умелой лопатой Савосина постепенно
приобретает правильные квадратные очертания. Яма углубляется. Савосин
отбросил лопату, встал на колени и взял в руки большой нож с изогнутой
рукояткой. Такие ножи предназначены, собственно, для вырезки меда из
сотов, но их давно взяли на вооружение археологи. Они хорошо подходят для
расчистки при раскопках. Только держать нож надо умеючи - чтобы рукоятка
крепко упиралась в ладонь, иначе, наткнувшись на что-нибудь твердое, он
может соскочить и порезать руку. Этому, как и многим другим тонкостям
работы в поле, первое время приходится учить ребят, постоянно присматривая
за ними.
Алексей Петрович быстро, но осторожно разбивал черенком ножа землю на
мелкие кусочки, каждый тщательно рассматривая. Иногда он пускал в ход
кисточку, зажатую в другой руке. Теперь это надолго его основные орудия,
да еще резиновый баллончик от детской клизмочки - пыль сдувать. И в такой
вот молитвенной позе он проведет на солнцепеке много дней.
Начинаешь раскопки, стоя во весь рост с лопатой в руках. И постепенно
зарываешься в землю, опускаешься на корточки, потом на колени, а то и
ложишься, если так удобнее работать. Так же постепенно меняются и орудия
труда, и движения становятся осторожными, нежными.
Я любовался работой товарища, потом, спохватившись, снова налег на
лопату. Мне пока ничего не удалось откопать.
Зато в раскопе Савосина на глубине около двух метров начали попадаться
кости - одна, за ней другая.
Студенты донимают вопросами:
- Чья это кость, Всеволод Николаевич? Очень уж большая.
- Неужели человеческая? Во великан был!
- Нет, лошадиная, - улыбаюсь я.
- Почему же она в могилу попала?
- Лошадь принесли по обычаю в жертву.
Копать под палящим солнцем землю - занятие утомительное. Одно хорошо:
своей монотонностью оно успокаивает и не мешает думать. Руки действуют
автоматически, а в голове между тем неторопливо роятся всякие мысли.
Впрочем, слишком отвлекаться на раскопках не рекомендуется. Это что за
косточка? Чуть не проглядел ее. Я тоже становлюсь на колени, осторожно
расчищаю кость и окликаю Савосина:
- Алексей Петрович, по-моему, бедренная быка.
- Похоже, - соглашается Савосин, тщательно оглядев кость и чуть ли не
попробовав ее на зуб. - А где лежала?
Он спрыгивает в яму, выкопанную мною, осматривает ее стенки и просит:
- Дайте-ка мой нож и кисточку.
Через несколько минут он торжественно протягивает мне на ладони почти
совсем проржавевшую железную пластинку.
Первая находка! Вот черт глазастый, завидно.
- Что это? - кричат студенты.
- Нож, - поясняет сияющий Савосин.
- Скифский?
- А то чей же.
Я рассматриваю находку. Да, несомненно лезвие древнего ножа.
Примитивная, чуть изогнутая железная пластинка с двумя дырочками на том
конце, где она прикреплялась к истлевшей деревянной рукоятке.
- Присмотритесь получше: распространенная в здешних краях форма. Таких
ножей находили немало при раскопках Каменского городища. Вероятно, там их
и делали. Позднее скифские кузнецы освоили уже более совершенные ножи -
без дырочек, с узким черенком. На него и насаживалась рукоятка. И выгиб
стали делать побольше, - поясняю я, передавая находку студентам. Те
начинают благоговейно изучать ее, стараясь дышать в сторону.
Святое мгновение - в такие рождаются археологи.
Разглядывая проржавевший металл, я снова испытал знакомое чувство
какого-то умиления. Оно часто охватывало меня на раскопках. Во всех
древних вещах - глиняных черепках, простеньких пряслицах или разукрашенных
затейливыми изображениями зверей конских удилах есть что-то наивное,
игрушечно-детское. Даже оружие не кажется опасным и грозным. Позеленевшие
бронзовые наконечники давно истлевших стрел тоже выглядят игрушками.
Изъеденные ржавчиной и потерявшие смертоносную остроту, покрытые
наростами, мечи и кинжалы похожи просто на древесные сучки и корни.
Только Савосину не до сантиментов.
- Ты обратил внимание: кость лежала на материковой глине, а дальше яма
забита черной землей? - спрашивает он, присаживаясь на корточки. - Значит,
тут была ступенька, а? На нее и положили жертвенную часть конской или
бычьей туши.
Я прекрасно понимаю, куда клонит Савосин, не желая говорить прямо, -
чтоб "не сглазить". Если тут была ступенька, то уж, видно, не одна. И
значит, они куда-то вели, ступеньки, в какое-то погребальное сооружение.
Ладно, не надо спешить, сдерживаю я себя. Мы на верном пути и скоро все
узнаем.
Так мы работаем день за днем, с утра до обеда. Утром начинать работу
было приятно. Солнце стояло еще невысоко и не жгло. Было прохладно и
свежо, как бывает по утрам только в степи. Приветствуя новый день,
звенели, заливались жаворонки в бездонном небе. От запаха степных трав и
поспевающих хлебов начинала кружиться голова. Хотелось дышать как можно
глубже - и все равно не надышишься.
Но днем солнце становилось жестоким, беспощадно палящим. И некуда было
укрыться от его огненных стрел в раскинувшейся до самого горизонта,
изнывающей от зноя степи. Молчат жаворонки. Все живое попряталось куда
можно. А тебе надо копать, копать обливаясь соленым потом...
Мы рыли землю, ломая головы над загадками далекого прошлого, а степь
между тем вокруг жила совсем иной, современной жизнью. В небе, оставляя
медленно тающий след, проносились реактивные самолеты. По дороге мимо нас,
вздымая пыль, бесконечным потоком мчались автомашины. Нередко они
останавливались, и любопытные шоферы под предлогом как бы напиться или
прикурить подходили посмотреть, чем это мы занимаемся.
Почти каждый день наведывались и любопытные ребятишки из поселка -
узнать, что новенького. Раза два заезжал и директор совхоза, но слушал
наши объяснения невнимательно, рассеянно осматривал раскоп и быстро
уезжал.
Поначалу это меня немножко задевало. Вспомнилось, как нахваливал Борис
Мозолевский шефствовавшего над его экспедицией управляющего марганцевым
трестом, на землях которого они вели охранные раскопки. Тот им ни в чем не
отказывал. А нам до сих пор даже повариху не могут найти. Впрочем,
конечно, у директора совхоза, к тому же отстающего, возможностей поменьше,
чем у управляющего крупным промышленным трестом. Да и хлопот с полевыми
работами в эту знойную пору у Петровского, конечно, и без нас хоть
отбавляй. Придется, видимо, мириться с похлебкой дяди Кости и вечными
макаронами по-флотски.
После обеда, в самый зной, два часа отдыха. А затем снова трудимся до
предвечерней поры, когда рука уже не может держать даже кисточку. Тогда
бросаем работу, укрываем раскопанные ямы на случай внезапного дождя и еле
доползаем до лагеря. Кое-как устраиваемся вокруг земляного "стола", где
уже расставлены миски и кружки, горой громоздятся ломти свежего хлеба. С
трудом беремся за ложки, с неимоверным усилием подносим их ко ртам... С
каждым глотком усталость куда-то уходит, мы оживаем! И через несколько
минут уже начинается вечный спор:
- Если ступеньки, то это уже наверняк вход в главную погребальную
камеру, - солидно басит Борис Калинкин. Многие слова он произносит
забавно, на родной рязанский манер: "наверняк", "красовитый", "копотно" -
особенно когда начинает горячиться.
- Ты уверен? А может, просто могила, куда складывали тела принесенных в
жертву рабов и коней, - не упускает случай продемонстрировать
осведомленность в деталях скифского погребального ритуала Марк.
Но его тут же осаживает Тося:
- Никогда их вместе не клали. Для рабов была отдельная могила, для
коней - другая яма. Правда, Всеволод Николаевич?
Забавно за ними наблюдать. Тосю я знаю уже второй год и удивляюсь, как
быстро она взрослеет. Пришла прошлым летом в отряд совсем девчонкой. Школу
кончала где-то в небольшом поселке. Знаний у нее было маловато, и часто
прорывалась некоторая "провинциальность", бедность впечатлений. Все ее
удивляло.
Помню, как всех умилило и насмешило ее простодушное восклицание, когда
она впервые приехала на раскопки и, выйдя утром из палатки, увидела
степной простор:
- Ой, как тут неба много!
Однако была у девушки усидчивость, хорошая хватка. Читая, она аккуратно
выписывала непонятные слова, заучивала их, шевеля по-детски губами, и не
стеснялась обо всем спрашивать, не обращая внимания на шутки товарищей, -
лишь покраснеет да упрямо заиграют желваки на скулах.
Красотой природа ее обделила - курносенькая, скуластая, полненькая и
невысокая, с грубоватыми мальчишескими повадками. Но, не убаюкивая себя
завистью к более начитанным и красивым подругам, она как-то умела даже из
недостатков создать некий свой стиль и не жаловалась на недостаток
поклонников. Вот и в лагере за ней ухаживают наперебой оба дружка, Алик и
Борис. Работать хорошо Тосю, вероятно, приучили еще с детства, и ум у нее
довольно пытливый, острый, хотя пока и проявляет себя слегка замедленно.
Недостаток знаний она неплохо восполняет прилежанием и аккуратностью.
Забавно, что эти похвальные качества у нее заметны лишь во время учебы
или работы. В свободное же время Тося весьма безалаберна и суматошна.
Странное сочетание пунктуальности и легкомыслия. Принимаясь за работу, она
перерождается. Ей можно со спокойной душой поручать самые ответственные
задания. Она ведет экспедиционный дневник, хранит в своей палатке все
находки и упаковывает их в коробки из-под лапши и ящики, выпрошенные в
сельмаге. Постепенно она становится моей надежной помощницей взамен
погибавшего на глазах Марка.
А вот о неразлучных дружках Алике Горине и Борисе Калинкине у меня еще
не сложилось стойкого мнения. Первая летняя практика на раскопках, а потом
кропотливая обработка собранных материалов, пожалуй, решающие для того,
чтобы определить: выйдет из студента археолог или выбрал он профессию по
ошибке, прельстившись рассказами о сказочных находках бесценных сокровищ.
Для большинства вчерашних школьников, рвущихся сейчас в археологию, как
недавно ломились в ядерную физику, к сожалению, издалека наша работа
представляется сплошной романтикой: экспедиции, жизнь в палатках, находки
гробниц с грудами золота. А на самом деле труд археолога требует прежде
всего терпения и умения видеть ценное и важное в самых, как я уже говорил,
на первый взгляд невзрачных вещах. И не унывать, раскапывая один давно
разграбленный курган за другим. Для этого требуется не только терпение, но
и выносливость (попробуйте-ка все лето без выходных поработать лопатой под
палящим солнцем); сочетание не гаснущего ни от каких неудач оптимизма с
беспощадной трезвостью в оценке собственных гипотез.
После первого раскопочного сезона у меня из группы в шесть-семь
студентов обычно остается один. Остальные спешат обрести другую
специальность. Но зато уж, пожалуй, в этом оставшемся можно не
сомневаться, из него получится археолог.
Окажутся ли такими Алик и Борис - сказать еще трудно. Меня поражала
очень уж разительная несхожесть характеров друзей. Порывистый, обидчивый,
экспансивный Алик был романтиком и правдоискателем, всегда первый
ввязывался в споры, а когда ехидными репликами его загоняли в угол,
багровел и начинал слегка заикаться. Тогда у Бориса, переживавшего за
друга больше, чем за себя, сразу непроизвольно сжимались кулаки.
Борис куда спокойней и флегматичней. Несмотря на маленький рост, он
сильный и любит этим прихвастнуть: всем подсовывает пощупать "стальные
бицепсы", в самые неподходящие моменты вдруг сделает стойку на голове или
пройдется на руках.
Пожалуй, он прилежней Алика, но, конечно, не так талантлив и начитан.
Пока, к сожалению, он лучше работает руками, чем головой.
Радовало, однако, что ребята все выполняли с особым рвением. Было
видно, как увлекло их участие в расследовании романтичной и запутанной
истории Матвеевского клада, затянувшейся на века.
Как всегда при раскопках, переживания между тем нарастали с каждым
днем. Главным объектом оказалась яма, которую пришлось раскапывать мне.
Стало уже ясно: там, где копал Савосин, просто могильник принесенных в
жертву коней. С его расчисткой можно повременить. А вот у меня...
Обнаружилась вторая ступенька, потом третья. Вскоре под моей лопатой
неожиданно что-то глухо звякнуло.
Каменная плита!
Расчищать ее взялся Алексей Петрович. Плита стояла на ребре, строго
вертикально. На ней отчетливо виднелись следы подтески грубым топором.
Нет, все-таки скифское погребение! Только, кроме каменной засыпки, вход
в погребальную камеру для надежности еще закрыли тяжелой плитой. И она
цела, не разбита!
Мы с Алексеем Петровичем переглянулись, сдерживая радостные улыбки.
Потом Савосин негромко сказал о том, о чем подумали оба:
- А ведь, пожалуй, неграбленая...
- Что означает эта плита. Алексей Петрович?
- Что мы нашли, Всеволод Николаевич? - загалдели студенты.
Уже "мы нашли", машинально отметил я, не отрывая глаз от плиты. Савосин
тоже ничего пояснять не стал, отмахнулся от студентов и попробовал
сдвинуть плиту. Ребята покорно притихли, понимая, что теперь не до лекций.
Мы с Савосиным сделали план входной ямы, сфотографировали плиту с
разных точек. Потом осторожно отодвинули ее... Открылся вход в гробницу,
забитый землей. Савосин начал ее выбирать. Я отбрасывал землю дальше. Она
была неоднородна: мягкий рыхлый гумус перемешан с желтой материковой
глиной. Значит, обвалился свод коридора и, видимо, всей погребальной
камеры. Может, это и спасло, гробницу от ограбления?
Земля как земля, подумалось мне. А ведь последний раз ее тревожили
лопатами примерно в то же время, когда в Греции выступал с речами Перикл,
в театре в дни Дионисий впервые ставили трагедии Софокла и Еврипида,
хохотали над комедиями Аристофана. Древняя землица... Ведь мы раскапываем
могилу их современника - даже возможно, выращивавшего тут на своих полях
пшеницу, лепешки из которой они ели там, в античных Афинах.
Между тем лопата все порхала в золотых руках Савосина. Входной
коридорчик-дромос постепенно расширялся, полого уводил вниз.
Никаких находок пока не попадалось. Тоже хороший признак. Неужели
могила в самом деле не ограблена?! Грабители наверняка бы обронили в
коридорчике какие-нибудь мелкие украшения.
Вечером у костра песни звучали громче обычного. И разговоры шли все об
одном: неужели нам действительно повезло?
Вдруг дядя Костя прислушался, вытягивая шею, и, склонив голову набок,
сказал:
- Кто-то к нам едет.
Все притихли. Действительно скоро стал слышен приближающийся стрекот
мотоцикла. А потом мы увидели и пятно света от фары, подпрыгивающее на
рытвинах.
Мотоцикл свернул с дороги и подъехал к нам. Мы узнали в прибывшем
тракториста, который помогал нам срывать курганную насыпь. Он слез с
мотоцикла, подошел к костру, достал из кармана комбинезона толстый помятый
конверт и протянул его мне.
- Второй день на почте лежит, а ваши не заезжают, - сказал он. - Вот
меня и попросила жинка отвезти, может, срочное. Она у меня почтарем
работает...
Взяв конверт в руки, я сразу узнал стремительный почерк Казанского.
Ребята стали угощать тракториста чаем, а я, отойдя в сторонку, поспешно
разорвал конверт и начал читать при неверном свете костра.
"Приветствую, друг мой Всеволод, и надеюсь, что мое послание разыщет
вас в степных просторах. Завидую вам. Я в тех краях копался еще студентом:
Александрополь, Красный Кут, Томаковка - какие места! А я торчу в
Ленинграде, задыхаясь под лавиной всяких организационных забот.
Но к делу! Ваш новый друг Клименко совершенно прав: с этим Золотым
Оленем скучать не приходится. Он преподносит сюрприз за сюрпризом!
Очень печально, конечно, что нам досталась пустышка. Да, кстати, мы
дали Павлову еще две бесспорных подделки Рачика. Он подтвердил: олень,
несомненно, вышел из той же мастерской. Так что я угадал правильно, сделал
его Рачик. Но не для себя. Теперь удалось выяснить, для кого он изготовил
такую талантливую фальшивку и кто был владельцем загадочного чемодана!
Мой расчет на хваленый порядок в германских архивах оправдался. Вчера я
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг