поразительная, поистине трагическая судьба, если вдуматься, выпала на его
долю! Промчаться меж звезд - и очутиться одному на неведомой планете.
Обладать удивительными способностями - и быть принятым за волшебника,
проходимца, каких немало было в те времена. Страстно хотеть помочь людям -
и натолкнуться на полное, абсолютное непонимание.
Вот какое соображение особенно укрепляло меня в этих мыслях. На первый
взгляд оно может показаться парадоксальным, но, если вдуматься, очень
важно: именно то, что Сын Неба оставил так мало заметных следов своего
пребывания на Земле, и убеждало меня в возможности его высадки с
космического корабля. Ведь что утверждали авторы всяких гипотез о
космических пришельцах, которые я всегда начисто отвергал и высмеивал? Что
эти небесные гости, пожаловав на нашу планету, моментально переворачивали
тут всю историю, одним махом создавали новые цивилизации, становились даже
чуть ли не основателями всего рода человеческого. С точки зрения серьезной
науки, это, конечно, чепуха.
Но вот так - без особого шума, без каких-нибудь заметных перемен в давно
устоявшемся быте местных народов, обладавших своей древней культурой, -
так, пожалуй, вполне мог совершиться эпизодический визит на Землю гостей
из других миров. И не многих гостей, а всего лишь одного, - в том-то и
дело!
Мне пришли на память заключительные строки лермонтовской чудесной
"Тамани". Помните, как размышлял Печорин о своем приключении среди
"честных контрабандистов": "Как камень, брошенный в гладкий источник, я
встревожил их спокойствие, и как камень, едва сам не пошел ко дну!" Так и
с Сыном Неба: круги быстро разошлись, и вода опять стала спокойной и
гладкой. Как теперь в ее глубине отыскать его следы?
Я думал об этом по дороге в Крым, а добравшись до базы, вопреки всем своим
давним привычкам, не пошел на раскопки, первым делом отправился в милицию.
- Хорошо, что вы приехали, - сказал мне следователь, доставая из шкафа
довольно тощую папку. - Уж несколько повесток вам посылали. Надо вам
протокол подписать, вы же первый обнаружили этот скелет и сообщили о нем.
А из-за этого я никак дело закрыть не могу.
- Ну, а что-нибудь выяснить удалось?
Лейтенант меланхолически пожал плечами.
- Судя по обызвествлению остеологического материала, человек погиб никак
не меньше десяти лет тому назад. Может быть, еще во время Отечественной
войны, тогда многие скрывались в пещерах. Теперь за давностью лет не
узнаешь.
- Вы его там и оставили?
- Кого?
- Да скелет.
- Нет. Скелет прямо рассыпался в руках. Пришлось укреплять кости особым
составом. После исследования экспертом остеологический материал захоронили
как положено.
Так, значит, от странного скелета с уродливым черепом теперь ничего не
осталось, кроме этих фотографий...
Мне стало тревожно и горько.
Я бегло пробежал глазами протокол: "18 сентября сего года в РО милиции
явился гр. Скорчинский А Н., назвавшийся начальником археологической
экспедиции Института археологии Академии наук, и сделал следующее
заявление:
Накануне, то есть 17 сентября сего года, при осмотре с научными целями
одной из пещер на берегу моря к юго-западу, неподалеку от поселка, им был
обнаружен скелет неизвестного человека. Тут же был обнаружен металлический
стержень, напоминающий ручку самодельного ножа, обмотанный проволокой..."
- Кстати, а где эта проволока? - спросил я.
- У меня, среди вещественных доказательств.
- Меня просили выслать ее в Москву для анализа в один научный институт.
- Криминалистический?
- Да, они занимаются и криминалистикой, - туманно ответил я.
- От них должен быть запрос.
- Ну, не будем такими формалистами. Они запрос потом пришлют, я же не
знал, что так полагается.
Лейтенант порылся в шкафу, достал большую картонную коробку, а из нее -
проволоку на металлическом стержне и, завернув в бумажку, передал мне. Я
написал расписку, подмахнул протокол и отправился прямо на почту, чтобы
сразу же отправить проволоку Мишке в Москву.
Теперь оставалось одно: терпеливо ждать. Но разве это возможно, когда речь
идет о таких загадках!..
Некоторые из них, давно мучившие меня, теперь были разгаданы. Я узнал,
почему жители города вдруг переименовали его в Уранополис, почему в честь
этого события начеканили монет с изображением бога Асклепия и небесных
светил. Раскрылась и тайна загадочного языка, доставившая нам так много
хлопот.
Все стало ясным. И странное дело: я испытывал от этого не только вполне
естественную радость открытия - и грусть тоже. Как ни говори, все-таки
несколькими загадками на свете стало меньше.
Но зато какая поразительная загадка маячила впереди! Неужели мы и впрямь
напали на след космических гостей?
Мы повели раскопки сразу на нескольких участках. Засверкали на солнце наши
лопаты, навалились повседневные будничные хлопоты по расстановке рабочих,
добыванию продуктов подешевле, чтобы сэкономить побольше и за счет этого
растянуть срок работ. Меня с головой захлестнула деловая текучка.
И через три дня нам посчастливилось сделать действительно выдающуюся
находку. Мы раскопали ту самую темницу, в которой томился Уранид!
Это была глубокая, метра в три яма, облицованная неотесанными камнями.
Крыша темницы обвалилась во время пожара под тяжестью рухнувшей на нее
кровли храма.
Вы понимаете, с каким трепетом я раскапывал эту древнюю тюрьму, где кончил
свои дни Сын Неба. Да, он погиб именно здесь, сомнений теперь не было!
Мы нашли два скелета. Один лежал у самого порога, всё еще сжимая в давно
истлевшем кулаке рукоять заржавленного меча. Другой скелет лежал в углу -
и вокруг него всё еще змеей обвивалась прочная, тяжелая цепь, приковавшая
его к стене.
Это был, несомненно, Сын Неба. Но чьи же останки мы нашли в пещере?
Коварного раба Сонона, которого жрец посылал убить Сына Неба? Но откуда
там взялась эта проволока? Ведь она, похоже, к Ураниду не имеет никакого
отношения? Обронил уже гораздо позже кто-то другой, побывавший там, в
пещере?
Какая драма разыгралась в этом подземелье в ту далекую ночь, когда город
погибал в пламени и по улицам его мчались воинственные скифы? Кто же был
этот загадочный Сын Неба?
Узнаем ли мы когда-нибудь это?
Я терялся в догадках и хотел уже поскорее рассказать об этой находке
Михаилу в подробном письме. И вдруг от него пришла странная, непонятная
телеграмма-молния:
"Вылетай немедленно Москву мне снятся поразительные сны, вылетай
немедленно!.."
3
(Продолжает А. Скорчинский)
Неужели это возможно? Неужели мы и впрямь случайно наткнулись на след
посещения нашей планеты гостями из космоса?!
И хотя я интуитивно ждал, что разгадку Сына Неба принесет именно эта
проволока, найденная нами в пещере, всё равно рассказ Михаила о его
сложных опытах и неожиданном открытии совершенно ошарашил меня.
Моток проволоки лежал на белом лабораторном столе, и я не мог отвести от
него глаз. Неужели на этой тонкой металлической нити в самом деле записан
отчёт о том, что увидел Сын Неба, игрой судьбы заброшенный две тысячи лег
назад в маленький греческий городок на берегу Крыма? И неужели я сейчас
сам загляну в тот далёкий мир, увижу всё его глазами?!
Мне не терпелось увидеть, и я плохо слушал объяснения Михаила о всей
технике расшифровки видеозаписи на проволоке, о том, как он подбирал
наилучший режим, какие использовал приборы, - но он, против обыкновения,
кажется не обиделся на моё невнимание. Потом начал клясть себя, что во
время экспериментов над проволокой размагнитил часть записи.
- И какую часть! Самое начало! Там, вероятно, было зафиксировано
приземление космического корабля. А теперь мы не узнаем, как это
произошло. И черт меня дернул проверять ее электропроводность!
- Ладно, теперь этого уже не поправишь. Показывай скорее, что есть! -
взмолился я.
Но он словно нарочно взялся томить меня и решил обставить просмотр
магнитной записи не менее таинственно и торжественно, чем жрец свои
пророчества в храме Асклепия. Усадил меня в глубокое кресло в лаборатории
перед овальным экраном, велел откинуться свободно на спинку, расслабить
мышцы и ни о чем не думать.
- Просто смотри, какие картины станут возникать. И запоминай все детали,
чтобы подробнее потом записать.
Затем он притушил огни в комнате, оставив только слабую лампочку возле
приборов, с которыми страшно томительно и долго возился, что-то настраивая.
- Да скоро ты? - взмолился я и тут же замолк на полуслове, потому что
увидел то, что произошло на крымской земле две тысячи лет назад...
Изображение было расплывчатым, смутным, нерезким, словно снимок, сделанный
неопытным фотографом, без всякой наводки на резкость. Порой оно совсем
пропадало, потом появлялось вновь. Но мой намётанный глаз археолога
дополнял отсутствующие детали, многое просто угадывал.
Передо мной, несомненно, была главная городская площадь - агора,
вымощенная черепками битой посуды и заполненная пёстрой толпой. Особенно
отчетливо был виден один угол её, огороженный деревянными жердями, -
вероятно, специально для торговли рабами, как упоминалось в некоторых
источниках.
У подножия мраморного изваяния, на пьедестале которого написано: "Народ
поставил статую Агасикла, сына Ктесии, предложившего декрет о гарнизоне и
устроившего его...", в полном безразличии и отупении прилегла на камни
морщинистая старуха, похожая на комок грязных тряпок. Рядом с ней,
скованные цепями по рукам и ногам, лежат два скифа: один с рыжей косичкой,
торчащей из-под рваной остроконечной кожаной шапки, и в куртке из грубо
выделанных бараньих шкур, другой почти совсем голый, со взлохмаченной
головой...
...Тенистый мраморный портик какого-то, видимо, общественного здания. Сидя
за низеньким столом, заваленным свитками папируса, три пожилых грека
внимательно, но довольно равнодушно наблюдают, как плечистый, обнаженный
до пояса палач с бритой головой привязывает к большому пыточному колесу
перепуганного раба, еще совсем подростка.
Все это в каком-то странном ракурсе - словно увидено глазами человека,
сидящего на корточках.
Картины давно отшумевшей жизни возникали перед моими глазами. Они были
отрывочными, бессвязными: промелькнет - и пропала. Так любознательный
турист, попав в незнакомый город, бесцельно щелкает направо и налево своим
неразлучным фотоаппаратом, не давая ему ни отдыха, ни покоя. Поэтому и
пересказать эти коротенькие уличные сценки, пёстрый калейдоскоп
промелькнувших лиц горожан, воинов, любопытных женщин, чумазых ребятишек,
- связно пересказать всё это просто невозможно. К тому же, как я уже
говорил, изображения порой были очень смутными, едва видимыми, да вдобавок
меня еще сбивали с толку неожиданные ракурсы.
То промелькнет мальчик, повисший на уздечке упрямого ишака и тщетно
пытающийся сдвинуть его с места... То запыхавшийся, с побледневшим от
напряжения лицом тяжело дышащий атлет. Он очищает со щеки стригалем,
похожим на серп, приставшую грязь, а вдали виднеется кусочек стадиона...
На покатой каменной площадке с желобками рабы давят босыми ногами
виноград. Один из них так приплясывает, что брызги разлетаются далеко во
все стороны.
А на соседней площадке применена уже примитивная "механизация", видимо,
заинтересовавшая небесного гостя. Тут виноград давят под прессом,
накладывая на него каменные плиты - тарпаны. Сверху ягоды накрывают доской
и прижимают ее длинным рычагом, на конце которого, болтая ногами, повисли
два рослых раба.
Сын Неба заглянул в литейную мастерскую - и вот перед нами мастер в
кожаном фартуке, прикрывая ладонью глаза от пламени, осторожно сливает в
форму расплавленную, пышущую жаром бронзу...
Возникают на миг уличные музыканты: подросток, надув щеки, старательно
наигрывает на свирели - сиринге, а босая девочка приплясывает, ударяя в
тамбурин...
Кусок городской стены. Из сторожки возле ворот выглядывает воин с курчавой
рыжеватой бородой, а на стене видна надпись, звучащая в переводе вдруг
комически современно: "По решению городского совета запрещается здесь
сваливать навоз и пасти коз..." Конец надписи, к сожалению, не виден.
Снова шумный рынок на городской агоре. Бросается в глаза, что на нём почти
нет женщин. Торгуют и покупают одни мужчины.
Из этих бессвязных сценок, словно из кусочков мозаики, возникает бесценная
живая картина будничной жизни древнегреческого города, которую до сих пор
археологам приходилось с громадным трудом воссоздавать по случайным
находкам и разрозненным черепкам битой посуды. Как много дает это науке!
Увидели мы и своими глазами жреца, чья рукопись доставила нам столько
хлопот. Ему уже, пожалуй, за шестьдесят. Гладко выбритая голова,
одутловатое морщинистое лицо и очень зоркие, цепкие черные глаза.
На нём простой серый гиматий, наброшенный поверх белоснежного хитона. На
ногах сандалии из темной кожи. Движется он плавно, величественно, движения
медлительны, но порой резкий поворот головы и острый прищур глаз выдают
незаурядную волю и энергию, спрятанные до поры до времени, словно в сжатой
пружине.
Как уже упоминалось, мелькавшие на экране люди были неподвижными,
застывшими, словно на примитивной фотографии. Но они были "схвачены" в
такой момент, что каждый кадр становился полон жизни и экспрессии.
Воображение дополняло то, что видел глаз, и, рассказывая о возникавших
картинах, все время невольно употребляю глаголы: движутся, плывут,
вонзаются, - даже как будто начинаешь слышать давно отзвучавшие голоса.
...Два стратега обходят фронт тяжеловооруженных гоплитов во дворе
крепости. Солнце жарко пылает на железных панцирях, слепит глаза,
отражаясь от шлемов. Шлемы у воинов различной формы: у одних они закрывают
всё лицо скуластыми нащечниками, только в узких прорезях сверкают глаза. У
других нащечники подвижные, они сейчас откинуты, позволяя рассмотреть
раскрасневшиеся, потные лица и торчащие из-под шлемов бороды.
Щиты у гоплитов тоже неодинаковой формы - то овальные, то круглые, и обиты
они у кого листовой медью, а у кого просто бычьей кожей. У каждого воина
длинное, до двух метров, деревянное копье с железным наконечником, меч на
перевязи, перекинутой через правое плечо, ноги закрыты до колен бронзовыми
поножами. Судя по довольно унылому виду воинов и их усталым, разморенным
жарою лицам, нелегко, должно быть, таскать на себе всю эту массу металла.
Но гоплиты предназначены для ближнего оборонительного боя, им не придется
много ходить. Они будут стоять стеной, ощетинившись против вражеской
конницы остриями копий.
На агоре раздают добровольцам более легкое оружие: дротики, луки со
стрелами, небольшие щиты - пельты. У этих более подвижных воинов -
пельтастов - и панцири уже не металлические, а кожаные или даже просто из
грубой холстины.
Видимо, идет подготовка к бою с таврами, о котором упоминается в рукописи
жреца.
Потом стремительно мелькает несколько сценок сражения. Беспощаден и
страшен этот бой в ночной темноте, лишь местами озаряемый неверным,
колеблющимся светом факелов. Мелькают искаженные болью и гневом лица,
конские морды с пеной на уздечках...
...А затем сияющий солнечный день, стадион, заполненный ликующей толпой.
Со всех сторон летят букетики ярких цветов, венки...
Видимо, это чествуют Сына Неба и жреца после победы над таврами. Вот я
нахожу в толпе уже знакомое лицо жреца. А где же Уранид? Может быть, он
появлялся и в других сценках. Но как узнать его?
Или аппарат для записи был всегда с ним, и мы так и не увидим, как
выглядел сам небесный гость: ведь мы смотрим его глазами?..
По арене стадиона угрюмой толпой бредут закованные в цепи пленники.
Устало шагают по цветам их босые, израненные ноги.
И вдруг темнота. Все оборвалось. Я не сразу понимаю, что сижу в
лаборатории перед погасшим экраном.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг