- Стоп, Фил! - Хил улыбался до ушей. - Вот так, сэр, он все рассказал
сам, сам, и от этого уже не отвертишься. Теперь мы ему разрешим спать,
пусть спит. Он очнется через сутки, не меньше, у всех так было, и начнется
период страшных мучений. Память подскажет, что он сделал что-то не так,
что он говорил о своем преступлении, а вот было ли это наяву или во сне,
он точно не поймет. А раз так, то жизнь его станет нетерпимой, он не
понимает, что знаем мы, а что не знаем. Дальнейшая игра проста, и
кончается она одним и тем же - признание и требование суда, то есть
публичного признания. Это как удалить больной зуб, измотавший тебя
постоянной ноющей болью. Публичная казнь - признание - вот в чем видят они
свое спасение. Правда, бывают и такие, которые молчат. Но для них у нас
есть еще один "подарок".
- Ладно, Хилл-психолог, я кое-что понял. Но удивлен, с какой стати он
взял и все рассказал, и почему, например, ты не задаешь вопросы голосом
матери или кого-то еще, близкого, а эта машина бормочет что-то несвязное.
- Сэр, ваши вопросы совершенно справедливы, тут нет ничего заумного,
и если вы позволите, то Фил по этому поводу выскажется.
- Ну что же, валяй, Фил. - Министр обрел себя, так как разговор вышел
из рамок непонимания происходящего и теперь не надо было стараться
выглядеть компетентным человеком, "делать рыло", как любил шутить сам
министр; теперь надо слушать, а это было значительно проще, и задавать
вопросы. Фелинчи осторожно приблизился к столу, встал напротив и, как
ученик перед учителем, стал медленно говорить. Видно было, что он
подбирает слова, продумывает текст своего выступления "на ходу".
- Сэр, я психолог и немного математик, занимался душевнобольными. С
детства был очень наблюдательным, это вроде как дар божий. Душевнобольные
- это очень интересный народ, они ущербны в одном, но зачастую эти
недостатки компенсируются в другом, причем с лихвой, прямо-таки
талантливо. Кстати, душевнобольной сродни преступнику. Ведь преступник -
это тот же душевнобольной, его мир деформирован, и он, сэр, зачастую
талантлив в этой области. Согласитесь, ведь это так?
- Да, да, наверное, - поддакнул министр и заерзал, оборачиваясь к
машине.
- Так вот, наблюдая за душевнобольными, я часто видел, как они
говорят сами с собой, то есть для них собеседник существовал внутри себя,
и он с ним говорил. Фраз собеседника слышно не было, слышалась лишь
речь-ответ. Как-то я был на рынке, сэр. Я люблю там бывать, для психолога
это огромная лаборатория жизни. Так вот, там я случайно подслушал разговор
двух женщин. Одна оживленно рассказывала эпизоды своей жизни, а другая,
видимо думая, как дешевле купить продукты, лишь иногда бросала ничего не
значащие фразы: "Конечно", "Да-да", "Это как посмотреть", "Всякое может
быть", "Еще бы" и т. д. Этого было вполне достаточно для продолжения
разговора, и это натолкнуло меня на мысль, которую я тут же реализовал.
Я пришел в клинику и поддержал разговор одного из пациентов, который
свихнулся после трагической гибели жены: она свалилась в ванну с кипятком.
Я действовал так же, как немногословная собеседница на базаре, я изредка
произносил нейтральные фразы: "Конечно", "Наверно", "Все может быть", "Бог
всем судья" и прочие, подбирая интонацию. Мой собеседник оживился, рассказ
его стал стройным, осмысленным, целенаправленным. До этого он жил в мире
воспоминаний, они его терзали, мучили, а теперь он "выговорился". Это было
просто и страшно. Мой сумасшедший рассказал все, в том числе и то, что он
сам намылил край ванны, зная, что жена будет становиться на него,
развешивая нехитрый туалет после стирки. Почему? Ведь вам это тоже
интересно? Это произошло после скандала с женой: она сказала, что
ненавидит его. Потом его взгляд уперся в меня, и он завыл, как зверь,
почуявший свою гибель.
Я продолжал свои опыты и сделал несколько выводов. Первое - нельзя
задавать направляющие вопросы, они вызывают реакцию замкнутости,
настороженности и протеста. Вроде того, что тебя тянут за руку туда, куда
ты не хочешь. Второе - нельзя, чтобы тебя видели, в конце концов проблеск
понимания чужого присутствия заставляет укрыться в свой защитный кокон.
Это психология, сэр. Я разработал программу для ЭВМ, она вставляет
нейтральные фразы тогда, когда умолкает сам "собеседник", и... получился
колоссальный эффект. Никого нет, ничто не довлеет над ним, внутренний мир
его душит, требует общения, а тут мягкий, ласковый голос вкрадчиво
потакает ему, причем фразами, которые можно истолковать по-разному. А он
воспринимает их так, как требует его истерзанная душа, его сместившийся,
но теплящийся разум.
Идея и работа эта меня увлекла, я шел дальше и дальше... пока не
истратил все деньги клиники на ЭВМ и прочее оборудование... Так я попал в
тюрьму к мистеру Хиллу в роли заключенного. Общение с ними, заключенными,
еще раз подсказало мне мысль, что они во многом похожи на сумасшедших, во
многом, очень во многом. Их терзает мир преступления, они его переживают.
Конечно, по-разному: некоторые не раскаиваются в содеянном, некоторые
переживают промахи, которые привели их за решетку, некоторые мучаются
невозможностью отомстить кому-то за провал. Редко, но есть и такие, что
раскаиваются. Важно для меня было одно - они так или иначе живут в этом
мире, мире содеянного, и особенно тогда, когда в одиночестве. Для меня
пребывание здесь стало своеобразным исследованием, а тюрьма -
лабораторией. Мистер Хилл переживал за низкий процент раскрываемости, а я
предложил ему помощь. Тюремный бюджет позволил выкупить мои программы и
машину. Остальное было делом знакомым и привычным.
- Вот это да, - только и произнес министр. - Да у вас тут синдикат
раскрытий. А если он все-таки молчит?
- Мы с мистером Хиллом ввели новые программы, мистер Хилл давал идеи,
а я их претворял в жизнь. Например, если "клиент" с устойчивой психикой и
ничто его не волнует, то мы сдвигаем его биоритм и выбиваем его из колеи,
иногда он не спит сутками. Это помогает нам: нервного, неуравновешенного,
на грани физических возможностей человека легче втянуть в разговор и
вызвать на откровенность, тем более если включить программу "жалостливого,
участливого" оттенка. Ведь слово "конечно" можно произнести жестко,
вопросительно, безнадежно, утвердительно и так далее. Это мы умеем делать,
программы у нас гибкие. Если и после собеседования "клиент" молчит,
одумавшись или в уверенности, что это был сон, то мы применяем другой
метод - "подарок", о котором упомянул мистер Хилл. Например, есть
препарат, который временно блокирует в мозге отделы "старой" памяти,
активизируя отделы "новой, свежей". Этим мы добиваемся, чтобы преступник
невольно сосредоточил свои мысли на событиях преступления, забыв о
детстве, юношестве, любви и т. д.
Или, например, сегодня машина говорила с Бобби голосом матери. Он ей
бесконечно доверяет, доверился и сейчас, он любит ее. Но предположим, что
он замолчал и не пожелает "публичного признания". Тогда мы вносим
искажения в голос матери, и он становится отталкивающим, отвратительным.
Он слышит голос близкого человека и одновременно ненавидит его. Обычно это
выливается в то, что он гневно осуждает его за предательство, за то, что
это он рассказал его тайны, грозит его убить, растерзать, ненавидит,
плачет, рыдает, бросается на дверь камеры. А самое главное в этой истерике
для нас - новая нформация, новые данные. Вот коротко наш метод и наши
достижения - сто процентов раскрываемости.
- Сэр, я давно хотел представить вам эти премудрости, но Фил все
тянул, у него все новые и новые порывы, он готов вызвать на откровенность
любого, даже пастора, он великий психолог, и я буду ходатайствовать перед
вами увеличить срок его пребывания здесь, он тоже хочет этого, ему здесь
легко работать, творчеству его здесь нет предела и в исследовательском
материале тоже, преступность, слава богу, растет из года в год. Простите,
сэр, хотя мы с ней успешно боремся под вашим руководством.
"Они оба сумасшедшие, господи, унеси мои ноги отсюда, да поскорее. А
если они и меня сейчас разговорят, если я сам расскажу всем, что собираю с
тюрем по пятьдесят тысяч долларов в год, если я расскажу о махинациях с
питанием, мебелью, с зарплатой тюремщиков? А если я разболтаю о "золотой
мастерской" в тюрьме Смита? Если узнают, куда и как я упрятал ювелирных
дел мастеров? Нет, нет, уж лучше бить, не кормить, не поить, пусть лучше
пятнадцать процентов раскрываемости, а не сто, но я и многие порядочные
люди будут спать спокойно, уж лучше так, лучше уж по старинке".
- Сэр, что вы скажете?
Министр вздрогнул.
- Что? Кто это сказал?
- Я, сэр, я, Хилл, я спросил, сэр. Я спросил: что вы скажете, сэр?
"Господи, я уж подумал, что это она, проклятая машина, меня спросила.
Нет, надо что-то делать, надо ее к себе под бок, под контроль, надо ее в
камеру, под замок".
- Вот что! Это просто замечательно! Всей этой штукой очень
заинтересуется военное ведомство, оно будет допрашивать и выпытывать
секреты. Фил, иди.
Дверь закрылась, и министр продолжил:
- Фелинчи в самую строгую камеру, чтоб не выкрали или не убили, он
нужен стране, эти ящики завтра же отправишь военным, я пришлю машину и
людей. Фелинчи тоже отправишь ко мне, я его подержу у себя, так надежнее.
Ты, Хилл, далеко пойдешь, жди повышения.
- Рад стараться, сэр!
Вскоре страну всколыхнула новость: министр порядочности и нравов стал
президентом. Он перебрался в его кабинет, а рядом построили комнату, где
подолгу томились в ожидании приема министры, нервничая и бормоча под нос
что-то невнятное. На прием президент вызывал только по одному...
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 26/09/2000
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг