- Горюшко ты мое курчавое... Чем же ты там кулеш заправляешь? Сало
есть?
Маринка покачала головой.
- Ну, смальца я тебе немножко отложу. А засыпка? И крупы, верно, нету?
Девушка отодвинула опустевшую миску, собрала в руку крошки, кинула в
рот:
- Крупы нет, есть немного пшена.
- Боже, боже, и что с нами будет... - Ганна истово перекрестилась на
большую старую икону. Встала, повязалась платком. - Ты, Маринка, посиди, а
я пойду кое-что приготовлю. Вон, на этажерке погляди, может, что-нибудь
выберешь для себя...
И вышла.
Долго, с тяжелым, гнетущим чувством рассматривала Маринка Надийкины
школьные учебники. Книжки... Все читано и перечитано - каждую сообща
покупали и читали по очереди: день Надийка, а день Марина.
На этажерке, на верхней полочке, маленькая фотография Дмитрия, раньше
Маринка ее никогда не видела. "Должно быть, и вправду, - подумала, - и
вправду в него была влюблена. Но почему таилась?"
Под портретом краснела клеенчатой обложкой общая тетрадь: "НАДИЯ
ГАРМАШ", - прочитала вверху на первой страничке, и дальше, немного пониже,
старательно выведенными буквами: "СТИХОТВОРЕНИЯ". Пожелтевшие, выцветшие
странички... Почерк у Надийки неровный, прыгающий. И вся она, вся -
наивная, чистая - в этих порывистых, взъерошенных строчках. Знакома
Маринке эта тетрадка, не раз читала.
Вот про отца:
Ты забыл о нас,
Ты ушел от нас.
Нет дороги тебе назад!
Это у Надийки самое больное: плакала, когда впервые читала Маринке.
А вот про любовь:
Хмурься, туча, расти из ночи!
Ветер ночи, о буре пой!
Что ж ты смолк?
Почему не грохочешь,
Гром полночный, любимый мой?!
Я люблю тебя, ветер буйный,
Ветер ночи!..
"Песня про школу", "Халхин-Гол", "Маринке", "Мама"... А это что?
Строчки длинные, даже изгибаются книзу в конце, вместо названия - три
звездочки. Чуть ниже, в уголке, посвящение: "Ч------ву".
Что ж это за фамилия, семь черточек между первой и последними
буквами?..
Нет, это не про Дмитрия... Маринка перебрала в памяти всех знакомых -
ни одной фамилии на Ч. В кого же все-таки была влюблена Надийка?
В комнату вошла тетя Ганна с Маринкиной корзиночкой:
- А ну-ка, девка, помогай.
Банку со смальцем старательно завязали сначала бумагой, потом тряпицей
и поставили на дно корзинки. Возле банки примостили мешочек узенький, из
рукава Надийкиной блузки. Это гречка.
- А теперь будем маскировать. С этим Андроном, - Ганна в сердцах даже
плюнула, - ну никакого житья, да и только. Все, что ни увидит, все тянет
для "немецкой армии". "Нам, - говорит, - помогли, освободили, а теперь мы
должны помогать".
Банку и мешочек засыпали семечками подсолнуха, а сверху еще и несколько
бураков положили.
Маринка не смогла сдержаться, взяла с этажерки фотографию:
- А чей это у вас портрет? Не Дмитра ли?
- Дмитра, - вздохнула Ганна, - да это я... Как Надийки уже не стало, у
Макаровны выпросила...
- А для чего? - не утерпела Маринка и тут: же выругала себя в мыслях:
"Нашла когда выспрашивать! Надоеда несчастная!"
- Для чего?.. - Женщина понурилась. - Да так... Надийку мою он уважал.
Я у нее уж и спрашивала как-то: "Он ли зятем будет?" Да она разве что
скажет...
"Ясно... - Маринка поставила портрет на место, - значит, и тетя Ганна
не знает ничего..."
- Ну, я уже пойду, пожалуй. Спасибо вам, тетя Ганна, за все спасибо. До
свидания!
- Бывай здорова. Чем могу - всегда рада помочь. Приходи еще.
- Приду.
- Так обязательно приходи!..
Назад идти уже тяжелей: в правой - корзинка, в левой - костыль. И к
тому же опять метель началась, снег мокрый, так и лепит. В двух шагах
ничего не видно.
Бредет Марина, а Надийка никак из головы не выходит. Была бы жива,
можно было и про Михаила рассказать. Как-то он там? Ей хорошо, она вон как
наелась, а у хлопца с утра ни крошки. "Скорее! Скорее!" - подгоняла себя.
Возле моста сгоряча наскочила на какого-то человека. Глянула и обомлела:
Андрон!..
В картузе, в ватнике, в старых сапогах. Лицо толстое, обрюзгшее, вид
растерянный, совсем не полицайский. Остановился, протер очки, странно
как-то, пристально-пристально посмотрел. Повернулся и пошел.
Вот те на!
Маринка тоже пошла. Через минуту оглянулась - стоит! Стоит и смотрит
вслед...
5. АНДРОН АНДРЕЕВИЧ
Несколько раз оглядывалась: не идет ли следом? Нет, вроде своей дорогой
подался. Только за мостом вздохнула спокойнее.
Андрон. Андрон Андреевич...
В сорок первом, перед самой войной, перебрался он в их село из города.
Учился в университете. "Освободили, - говорил, - с четвертого курса по
состоянию здоровья. Сердце у меня..." В Опанасьевке поселился у своего
отца-пенсионера, бывшего учителя. С собой целую библиотеку привез, два дня
разбирал. Соседские мальчишки хотели помочь - отказался, попросили
что-нибудь почитать - не дал. А когда все уже разместил, расставил по
полочкам - начал всех приглашать. Нравилось ему удивлять: достанет из
шкафа, бережно положит на стол и стоит наблюдает, какое впечатление
произвела на гости интересная, редкая книга...
Была у него и Маринка, Надийка затащила. "Там, - убеждала, - "такие
книги, такие книги - закачаешься! А стихи какие!"
Жил Андрон Андреевич при школе, в домике для учителей. До сих пор в ее
памяти высокие двери, надраенная до блеска медная табличка - целая
скрижаль. Под старинной виньеткой выгравировано:
"ЧЕБРЕНКОВ"
...Чебренков?
Маринка даже остановилась от неожиданной догадки. Постой, постой... А
может, это и есть тот самый Надийкин "усталый друг" - "Ч-------в?" Семь
черточек, семь букв между первой и последней... Не хотелось верить!
Хромая по сугробам, то и дело отдыхая. Маринка долго вздыхала,
удивлялась, обдумывала и так и эдак свое нерадостное открытие.
Надийке нравился Андрон... Что ж, и для Маринки не всегда он был
Андроном, был когда-то и Андроном Андреевичем - интересным и даже
загадочным. Этаким опанасьевским Чайльд Гарольдом.
Я люблю тебя, ветер буйный,
Ветер ночи...
"Эх, Надийка, Надийка... - словно к живой обращается Марина к
безрассудной подруге. - Не буран и не ветер он, а болотный смрад... Бедная
ты моя поэтесса...
Знала бы ты тогда, что таится за этой трухлявой красотой..."
Вспомнился разговор с отцом. В воскресенье, как раз за неделю до начала
войны, были они вдвоем в лесу. У Маринки перед папкой никаких тайн, взяла
да рассказала про Андрона, как они с подругой ходили к нему да как Надийка
красотой восхищалась.
- Красота-то она красота... - Отец нахмурился. - Да только разобраться
следует - чья. Не нравятся мне эти Чебренковы. Старик не всегда учителем
был. До революции в чиновники из кожи лез, даже фамилию свою еще смолоду
как-то умудрился изменить: был Чебренко, а стал Чебренков. А для чего, как
думаешь? Его начальник страх как не любил все "малороссийское".
Вот я и думаю: дрянной тот человек, который так легки национальность
свою меняет...
Сынок, говорят, тоже в папочку удался - тот от украинского
открещивался, а этот русское поносит. Не верится мне, что его по болезни
освободили из университета. Так что, девка, не на красоту смотри. Вот,
видишь, - и кончиком топора качнул цветок, тоже вроде красивенький,
желтый, фиолетовый. Ишь как раскрылся. Старается...
- А что это за растение?
Отец мимоходом, махнув топором, снес цветок да еще и сапогом наступил -
так и хряснуло:
- Люлюх, белена.
В тот их приход показывал Андрон и книгу Кнышевского "Вечерние
размышления о тщете людской суеты". С виньетками и заставками,
декоративно-пышными бездумными пейзажами.
- Красота, красота-то какая! - повторяла Надийка.
- Дело не в иллюстрациях, - довольно улыбнулся Андрон. - Вы на
дарственную надпись взгляните. Вон там, на титуле...
Надийка с любопытством рассматривала, начала читать:
- "Высокочтимому пану..." - И запнулась: слово "пан" для нее с детства
звучало как оскорбительное ругательство. Чебренков поморщился.
- "Пану"? Ну, тогда так принято было обращаться друг к другу. Читайте,
читайте.
- "Высокочтимому пану, - продолжала Надийка, - Пантелеймону Кулешу с
искренней благодарностью за содействие в приобретении села Казачьи Таборы.
Ваш покорный слуга я вечный должник Онисий Кнышевский".
"Вот тебе и тщета суеты!" - едва не хмыкнула Маринка, но Надийка
толкнула ее локтем в бок:
- Что тут смешного, такая редкостная книга...
Андрон Андреевич с благодарностью взглянул на Гармаш:
- Да, это действительно раритет. Но не об этом речь. Я показал вам этот
уникум для того лишь, чтобы подтвердить известный тезис: ничто, девчата,
не вечно. Все исчезнет, все пропадет.
Жили некогда и Кулиш, и этот Кнышевский - друг и приятель Кулеша, - а
кто сейчас о них знает? Как бы шумно человек ни жил, что бы он в жизни ни
сотворил - все исчезнет, все пропадет бесследно.
И потому не следует нервничать, принимать близко к сердцу всяческие
неудачи, поелику - все помрем, все станет прахом. Надо жить, есть,
одеваться и - это должно быть главное! - растить вот таких пригожих
разумниц, как мои дорогие Гостьи...
Маринка сидела как на иголках - уж очень не нравились ей ни сам Андрон,
ни его трухлявые, сомнительной ценности сокровища. Но Чебренков будто не
замечал этого, а все показывал и показывал. Вволю насмотрелась Маринка
всяческих "уникумов".
Но одна книга Марине все же понравилась, даже очень. Была она
тяжеленная, толстая, большого формата. Переплет оправлен-в простое серое
полотно, и на материи настоящая вышивка заполочью [заполочь (укр.) -
цветные нитки для вышивания] - пестрые полевые цветы. Это был сборник
народных украинских песен.
Полистала-полистала Маринка, и так захотелось ей, чтобы Андрон взял да
подарил это чудо... Подарит такой! Как же - держи карман шире!
- Нравится? - спросил Чебренков.
- Ага...
- Ну что ж, попробуем и для вас такую же достать. У меня в области
знакомство в букинистическом.
Маринка только головой кивнула, так она и поверила, что Андрон будет
искать для нее такую же книгу. С какой стати?
Убрав "Народные песни", Чебренков попросил Надийку почитать свои стихи.
И Надийка читала. Марине особенно пришлось по сердцу про Павлика Морозова.
Андрон тоже немного похвалил, какие-то "находки" отметил. Но потом
принялся критиковать: "Тема стара, про Морозова столько уже написано..."
На прощанье напоил подруг чаем с каким-то особенным вареньем: "Букет -
крыжовник и жердели". Маринка отказывалась, но Надийка ее чуть ли не
кулаками принудила.
...Метет вьюга, швыряет снегом в лицо. Девушка совсем уже обессилела,
села на пенек, полою прикрыла корзинку. Как там Михайло? Верно, волнуется
за нее...
"Михайло..." - зажмурилась, радостно улыбается. Вот странно, обычное,
казалось бы, самое обычное мужское имя, а для нее - вымолвишь, и будто
солнышко греет. "Михайло... Михайло..." - нежность горячей истомой
разлилась в груди.
А снег так и липнет, но кажется он теперь девушке теплым, ненастоящим.
Постепенно, исподтишка, нежным пологом окутывает забытье. Михайло... Они
вдвоем... Нет, не метель шумит - шумят, шелестят тополя... и они с
Михаилом совсем рядом. Он смотрит ей прямо в зрачки. Маринке кажется, что
паренек не просто читает - пьет, пьет ее всю, вбирает в себя ее, всю ее...
Лицо к лицу, глаза в глаза...
И верно, чего это он так?..
Понятно, ни в какую ворожбу она не верит, но...
Солнышко пригревает... Со... н... Солнышко...
Встрепенулась. Так и замерзнуть недолго. Нужно идти. Вот уже и дубняк
кончается, еще совсем немножко, и будет видно хату.
Да, она счастливая - у нее есть Михайло! Впервые в жизни девушка
поняла: тяжело, страшно прожить без любви. А еще страшно, страшнее смерти,
полюбить такого, как Андрон. И до сих пор у Маринки возникает чувство
гадливости, как только вспомнит то "рандеву". Бедная Надийка...
Как только начали наши отступать, едва не поссорились они из-за того же
проклятого Андрона.
- Плохой он человек, - настаивала Маринка; - Сердцем чувствую - плохой.
- Как ты можешь?! - возмущалась Надийка. - Без всяких оснований, без
доказательств порочить человека - ну, знаешь...
- Доказательства... Все в нем мне не нравится: и эта панская старина, и
эти стишки. Как его? Кучеринка, что ли... Никакого содержания. И вправду
"треньки-бреньки"!
- Во-первых, не Кучеринка, а Червинка, - сдерживая гнев, поправила
Надия. - А во-вторых, должна тебе сказать: ты совсем не понимаешь, не
чувствуешь красоты. Все у тебя по учебнику. Содержание... Какое содержание
в розе? Красиво, и все! Кроме содержания, существует и форма, об этом даже
в-школе учат.
- Роза? - теперь уже рассердилась Марина. - Белена твой Червинка и
Андрон с ним! Роза... Знаешь, я где-то читала, что и красота умеет
стрелять. Так вот, надо видеть, куда она нацелена. А форма - форма бывает
разная: есть наша, а есть и чужая.
- Чужая? Ах ты!.. Ты!.. Схема ты ходячая!
- От схемы слышу!
- Я схема?!
- Ты! Ты!
Чуть не подрались, два дня не разговаривали. Только на третий
помирились. Маринка узнала, что Андрон пошел добровольцем на фронт, и
попросила прощения у Надийки.
- То-то и оно-то, - грустно улыбалась Надийка. - Ты его врагом, чуть ли
не Гитлером размалевала, а он - на фронт...
"На фронт!" Немцы в село - Андрон за ними. Стал жить, как пан, в свое
удовольствие. В полиции тогда еще не служил. Гулял, пьянствовал со
старостой и на его подводе в область статейки свои отвозил: про
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг