начальник того заслуживал. Немало начальников сменилось, а Хромец так и остался
на своем месте. Он знал свое дело.
Потом он подошел к шкафчику и порылся в ящиках, ничего не нашел.
Выдвинул ящик стола и взглянул в окно - не видят ли? Видят. Подошел к окну,
задернул штору и слегка подергал ее после этого, пока не оборвал один
зажим-крокодильчик, улыбнулся, вернулся к столу, вынул деньги, пересчитал
небрежно, часть положил обратно. Потом наклонился над дыркой в полу. Из подвала
блеснуло несколько пар движущихся глаз.
- Так-так, - сказал Жора, снова подошел к столу и отсчитал еще
половину остававшихся денег. Потом пристрелил еще одну крысу, которая посмела
высунуть свой нос из ванной. Подошел к серванту, отодвинул стекло, взял модель
парусного корабля, сделанную из спичек (даже развевающиеся паруса из спичек),
сжал днище в пальцах, смял, бросил на пол.
- Непрочно, - сказал он с тихим отвращением.
Милиционер хромой Жора не любил спичечное искусство, как, впрочем, и
любое другое. Искусство казалось ему слишком сложным, а человек, по мнению
Жоры, должен быть прост. Только в простоте спасение, а сложность и запутанность
- причина всех бед. В полном соответствии с принципами своей философии он любил
открывать старые уголовные дела и заново распутывать их - приводить сложное к
простому. Несмотря на такую философию, сам Жора был совсем не прост, хотя бы
потому, что имел собственные философские принципы. И не только потому.
Жора направил пистолет на пятнышко на стене и выстрелил, изрядно
промахнувшись. Жора всегда хотел стрелять, если оружие было под рукой. Точно
так же если он видел молоток, то начинал молотком стучать по шляпкам гвоздей,
если видел футбольный мяч, то подфутболивал его, если видел лопоухого
мальчонку, то тянул его за ухо, если видел стул, то садился, если видел тарелку
с супом, то ел - даже если был очень сыт. Его первейшим побуждением было
испытать предназначение всякой вещи, использовать вещь для чего-нибудь,
безразлично для чего. Когда он видел чистый лист бумаги, то рисовал на нем
рожицу или сворачивал из него самолетик; когда видел полуоторванную доску
забора, то отрывал ее полностью; когда видел неплотно закрученную гайку, то
откручивал ее полностью, даже если понимал, что механизм выйдет из строя. Он
ничего не мог поделать с собой. "Просто такой уж у меня характер, - утешал себя
Жора, - другие, например, бьют жену или вешаются от тоски в платяном шкафу, а у
меня - это. У них то, а у меня это". Однажды коллеги застали Жору в оранжерее,
когда тот надевал наручники на две параллельно растущие ветви. В тот раз Жоре
удалось обратить инцидент в шутку. В другой раз он чуть было не попался,
отдирая обоину в кабинете начальника, - если бы попался, это бы не сошло ему с
рук. С тех пор Жора стал осторожнее, но все равно ничего не мог поделать со
своим характером.
Однажды он арестовал известного психиатра и получил у него бесплатную
консультацию. То, что он услышал, его немало напугало. Напугало так, что Жора
даже бросил пить. Напугало так сильно, что вот уже два месяца хромому Жоре пить
совсем не хотелось. И (надо же случиться такому совпадению) в тот же день,
когда он получил бесплатную консультацию, на глаза ему попались строки поэта:
Не дай мне Бог сойти с ума,
Уж лучше посох и сума...
Жора почувствовал себя жутко, так, как будто ощутил у себя в груди
быстро растущего черного паука с ладонь в размахе лап. Вот так он себя и
почувствовал, хотя и не знал, что значит слово "сума". Зато помнил он, как
покойный отец, бывший подполковник авиации, говорил: "Если начинаются завихи,
то заворачивайся в простыню и ползи на кладбище; медленно ползи, чтобы не
пугать население, а на работе тебе нечего делать".
Жора закончил осмотр места происшествия и вышел во дворик. Случай
понятный. Спичечник потянулся за бутылью, выронил ее и разбил, а крысы тут как
тут. Нечего крысиные наркотики заваривать.
О крысиных наркотиках Жора знал.
"Может, впрочем, сойти за самоубийство, - продолжал думать Жора, - но
план по самоубийствам в области уже выполнен, а по несчастным случаям - только
на восемьдесят процентов. Значит, это был несчастный слу..."
Он окаменел, не успев додумать последнее слово. Среди людей, за
забором, стоял призрак. Привидение в курточке, разрезанной на груди. Призраки
всегда являются именно в той одежде, в которой их застала смерть, - хотят
напомнить живым. Эта рваная рана - несомненно, след от пилы, которой его
распилили три года назад.
Хромой Жора боялся призраков не из отвлеченных соображений, а потому,
что хорошо помнил слова отца: "Если увидел привидение, то заворачивайся в
простыню и ползи на кладбище; медленно ползи, чтобы не пугать население, а на
работе тебе нечего делать". Именно так отец и говорил.
Жора вытянул шею и чуть покачал головой - так, чтобы лицо призрака
точнее попало в щель между кирпичиками и стало видимым. Нет сомнения, это он.
Когда Жора вышел из дворика и отобрал мегафон у жадно орущей
помощницы, призрака уже не было.
- Ну как? - спросила помощница.
- Все понятно. Несчастная случайность. А здесь как?
- Никак. Ору.
- Слушаются?
- Слушаются.
- А вон гам, у столба, только что стоял человек в разорванной куртке -
разорвана пополам поперек груди. Видела?
- Ничего я не видела. Если бы он нарушал порядок, я бы его заметила. А
что?
- Да нет, так просто, - ответил Жора.
О возможном появлении призрака Жора был оповещен заранее. Еще три года
назад в Ыковку была прислана странная, особо секретная инструкция. Инструкция
была с тремя печатями, без подписи и в единственном экземпляре. Она гласила:
При появлении в поселке человеке, считающегося несомненно умершим,
немедленно установить слежку и не снимать вплоть до прибытия специальной
команды. Не допустить ухода объекта за пределы поселка. Если же объект
попытается сбежать, его необходимо уничтожить. Проследить все контакты объекта,
особенно длительные. Установить дополнительную слежку за людьми, с которыми
объект контактировал два или более раз. В донесениях объект называть просто
"объект". Строго запрещается вступать в личный контакт, под любым предлогом и
по любой причине.
Раз инструкция была получена три года назад, именно после происшествия
на лесопилке, то в ней скорее всего имелся в виду именно этот объект. Но Жора
слишком хорошо помнил, что его отец говорил о призраках и о людях, видящих
призраки. Поэтому Жора решил не торопиться.
24
Тем утром Оксана проснулась рано, походила по комнатам, прочла
записку, ничего не поняла и от скучного непонимания опять уснула. Проснувшись
второй раз, она села у окна и, по неизвестной причине, начала вспоминать свою
неудавшуюся семейную жизнь. Удивительно, из-за какой мелочи можно возненавидеть
мужа, если его не любишь.
На этой философской мысли Оксана устремила вдаль влажные глаза и
увидела на улице мальчика. Мальчик был похож на ее сына.
Она собралась быстро; спустя час она была на станции, а еще через
двадцать минут шла по городу, узнавая некоторые улицы и даже пеньки деревьев.
Дома потемнели и насупились за столетие. Те, что смотрели на улицу, имели
прозрачные двери из чего-то напоминающего силовое поле. А те, которые смотрят
во двор, - из пластиковых досочек с большими щелями. Улицы прилизаны, но во
дворах по четыре кучи мусора в каждом - по куче в каждом углу. В некоторых по
пять. Крысы шмыгают одна за другой. Стены покрыты матерными надписями. В
подворотнях валяются пьяные калеки. Из окна - фортепианная музыка.
Электрические часы, посеревшие от пыли, не первый десяток лет показывающие
вечные пять утра. Объявление: "Баня закрыта". Выставка работ местных
художников. Бесплатный телефон. Работает. Прошел мужчина, мило улыбнувшись. То
же самое, что и сто лет назад, заметила Оксана и успокоилась.
Машинка, похожая на бронзовую половинку яблока, лежала в ее сумочке.
Если что-то случится, я всегда смогу сбежать. Ведь двадцать три часа уже
прошли, говорил кто-то чужой в ее мозгу.
Ее дом сохранился, лишь стал очень старым. В камнях появились
выбоинки, похожие на следы пуль. Кто знает, сколько войн пронеслось здесь за
ускользнувшее столетие?
У двери квартиры она остановилась, не в силах поднять руку к звонку.
Вот сейчас я позвоню и услышу шаги, и он откроет... И весь кошмар закончится.
Я, например, проснусь. Давно уже пора. Я уже выспалась во сне, и спать мне
больше не хочется. Дверь у меня сменили. А стену так и не побелили за сто лет.
Работают они, называется. Когда еще рабочих вызывали. Так забилось сердце, что
она испугалась внезапной смерти (бабушка умерла от радости, выиграв в лотерею
швейную машинку). Она нажала кнопку звонка и подождала. Еще два раза. Никакого
ответа. Она толкнула дверь, и дверь оказалась незаперта.
Комната была чиста, полна пустотой, порядком и огромным экраном
телевизора во всю стену. Телевизор работал и передавал патриотическую
программу: конкурс русских девушек. Во время патриотических программ телевизоры
включались самостоятельно, а выключающая кнопка блокировалась. Она села и
принялась смотреть сквозь слезы. Впрочем, русские девушки были хороши.
Во время конкурса русских девушек Оксана в первый раз ощутила
национальную гордость. В том конкурсе побелила угрюмая плотная девушка, похожая
на коня, а некая Ната Бяцкая заняла второе место. На том же конкурсе произошло
два несчастных случая: одну из участниц затоптал конь, а вторую привалило
бревном в горящей избе. Но это не омрачило национального ликования.
Протранслировав патриотическую программу, телевизор отключился. Оксана
подошла к книжным полкам и вытащила пухлый альбом с фотографиями. "Кто эти
девочки на снимках? Мои правнучки? А вот это, возможно, я - во всем уродстве
восьмидесяти и примерно пяти. Зачем я здесь? Как я здесь оказалась? Почему я
пришла в это место? Я хочу домой. Ведь это совсем просто - пропади оно
пропадом, это чужое столетие, - я поверну ключик и окажусь дома. Никто не
поверит мне, если я расскажу, где была. Но я не расскажу..." Она достала
бронзовую машинку с ключиком и повернула. И ничего не случилось.
* * *
Оксана была взята тепленькой, ни о чем не подозревающей. Ей заклеили
рот пленкой, защелкнули руки за спиной, стащили по лестнице (разорвав при этом
часть одежды), втолкнули в твердый холодный кузов без окон. В кузове играла
электронная музыка. Оксана поначалу пыталась угадать, где у музыки начало, а
где конец, но музыка оказалась бесконечным повторением. Она служила не для
развлечения узников, а для подготовки их к тому, что их ждет. Еще в кузове было
полно мелких тараканов, которые питались крошками, находимыми в карманах
заключенных. Тараканы сразу же занялись делом. К крикам и попыткам их задавить
тараканы остались идиотически безразличны. Крики Оксана издавала той половиной
рта, от которой отклеилась пленка.
Квартиру обыскали, изъяли все документы, сломали часть мебели из
лихости, выбросили в окно альбом с фотографиями - чтобы посмотреть, как красиво
они летят. Одну из фотографий подобрал местный бомж и положил в свой ящик для
милостыни. Бомжу не было чуждо чувство прекрасного.
Оксану выгрузили из машины, снова заклеили рот, провели по коридорам,
которые изламывались в самых неожиданных местах и прерывались ступенями (у
каждых ступеней и у каждого поворота было сеточное ограждение, а на сетке висел
круглый знак в виде указательного пальца; Оксана так и не поняла, что этот
палец означал). Потом ее бросили в цементную комнату без всякой мебели,
предварительно отобрав все личные предметы, кроме платья. В камере было жарко,
а не холодно, как это представляла себе Оксана; упав на пол, она счесала себе
коленки, как в детстве, снова вспомнила сына и заплакала. За дверью послышались
шаги, и она затаилась.
Ей принесли миску кислых и совсем будто дохлых грибов, которые она
съела с удовольствием - не часто баловалась грибами в прошлой жизни.
Через пять минут или через пять часов (время совершенно потеряло
реальную длительность) ее снова вытащили из камеры и повели по коридорам. После
двух решетчатых перегородок потолки стали выше, и Оксана начала смутно узнавать
здание. Что-то очень далекое, из детства, нет, не может быть, нет, может, она
вспомнила: в этом здании ее мать принимали в комсомол и задали всего один
вопрос: "Кто из наших космонавтов полетел первым?" В тот день был массовый
прием, и приемщикам хотелось поскорее закончить это нудное дело. В этом же зале
поколение спустя, когда комсомол развалился, Оксана участвовала в выступлении
первого в городе (кстати, и последнего) эротического театра. Они ставили слегка
переделанную французскую пьесу; во время спектакля Оксана снимала с себя все,
кроме трусиков. Театр все равно запретили. Теперь ее втолкнули в ту же самую
комнату (довольно большую, в эротической постановке тогда участвовало четверо
девушек), втолкнули и бросили на стул. А вдоль стен тогда стояли скамьи, на
скамьях сидела молодежь мужского пола вперемежку со стариками... Она получила
удар в лицо; удар разорвался как бомба; Оксана удивилась, что осталась жива, и
все воспоминания потухли.
- Ну, будешь говорить? - спросил русый костлявый молодец с пьяным
задором в глазах.
- Буду, - сказала Оксана и получила еще один удар.
- Теперь не будешь, - сказал костлявый молодей, наклонившись над
телом.
Когда она открыла глаза, на ней вместо платья был халат и лежала она
навзничь, в той же камере, порожек у самой головы. Немилосердная лампочка
выедала глаза как будто кислотой.
"Ну, нет, - подумала Оксана, - бейте меня, хоть убейте, но если я
взъемся, то плохо будет!" Она плюнула в лампочку и плевок попал. Лампочка
зашипела, наполнилась белым туманом, сказала "фук!" и погасла.
25
Коре вошел в дом, задернул штору и включил настольную лампу. Подумав,
выключил. Не то настроение, чтобы включать лампу. Дом был пуст - Оксана
пропала, но он заметил это не сразу. Заметил, удивился и обиделся на нее за
это.
Ему хотелось посидеть в темноте, чтобы ясно ощутить, как сгущаются
молчаливые сумерки (чувство, сравнимое с тихим экстазом, наверное, примерно то
же ощущает земля пустыни, которая впитывает воду, - но любой звук разрушает это
чувство). Ему хотелось вспомнить тех двух людей, которые погибли сегодня, почти
на его глазах, и хотелось, чтобы воспоминание проявилось не полностью - чтобы
невозвратимого стало еще больше. Хотелось, чтобы было плохо - чем хуже, тем
лучше. Хотелось, чтобы кто-нибудь сейчас плакал, потому что сам он плакать не
хотел и не умел. И до безумия хотелось почувствовать вкус шоколада - вкус
настоящего шоколада.
Коре всегда ощущал сразу несколько чувств; чувства переплетались, как
цветные проволочные жилки в кабеле, и каждое сохраняло собственную
индивидуальность, неожиданным образом изменяя остальные чувства в то же время.
Так обычно и бывает в молодости, потом это пройдет. Те, которые доживают до
сорока, чувств не имеют вообще. И никакая цветная муть не мешает им видеть
верно.
Пора домой. В этом мире я мог бы сыграть еще не одну партию, но это
бессмысленно. Вполне бессмысленно. Не стоило и начинать. Не стоило ехать в
город и испытывать судьбу. Без партнера и без малейшего понимания цели я здесь
как отдыхающий у моря. С моими преимуществами я могу никого и ничего не
опасаться. В этом мире я могу забавляться, как только хочу. Например, могу
отомстить убийцам меня, прошлого. Или стать местным диктатором. Или вначале
стать диктатором, а потом начать медленную войну и поработить несколько
континентов. Или еще что-нибудь равно бестолковое. Пожалуй, уже время прервать
отдых и вернуться к работе. Возможно, меня пошлют еще раз и тогда проникновение
окажется успешным.
Он положил прибор на скатерть и с минуту тихо сидел, прощаясь. Потом
повернул ключик. Ничего не случилось.
Прошло уже тридцать два часа, а не двадцать четыре, как требовала
инструкция. Коре положил прибор на ладонь и повернул ключик еще три раза.
Внутри металлической полусферы послышался щелчок, и мелодичный голос тихо
произнес:
Прибор еще не активирован. До активации семьдесят две минуты
пятнадцать секунд. Прошу прощения за вынужденную задержку.
Ладно. Семьдесят две минуты можно подождать. Это не семьдесят два дня,
в конце концов.
Он включил телевизор и опять удивился отвратительному качеству
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг