- Первая причина - это необходимость суда над человеком, который допустил
невыполнение задания Земли и потворствовал бунту ("А почему я так уверен, что
Анжела нет в живых?" - подумал он, и больше эта мысль его не отпускала.) Я
считаю, что бывший командир корабля заслуживает смерти. У кого есть возражения?
Возражений не последовало.
- Остается принять решение о виде смерти. Так как мы не имеем здесь
никаких приспособлений для законной казни, я предлагаю просто отрубить голову.
У кого есть предложения?
Кристи наклонила голову и стала чертить фигуру на песке, носком туфельки.
("Интересно, что она рисует?")
- У меня есть предложение,- сказал Норман.- За те проступки, в которых вы
его обвиняете, он заслуживает большего наказания. Но прежде нужно решить
юридический вопрос и выбрать предводителя.
- Я выбираю вождем себя,- сказал Морис.- Я буду вождем племени. А вы
будете племенем Кузнечика.
- Одноглазого Кузнечика,- пробормотала Кристи. Она сказала это так, чтобы
все услышали, и в то же время сделала вид, что говорила не она.
- Какие-то возражения?
- Нет, что вы, никаких нет и в помине. Я за, двумя руками.
Остальные тоже проголосовали "за". Вождем племени Кузнечика стал Морис.
Оставалось решить вопрос о казни. Высказался Нормам.
- Я считаю,-сказал он,-что в данном случае уместнее всего будет Мясорубка.
Информация:
Через Мясорубку казнили обычно тех участников бунта, которых вынудили
стать бунтовщиками, или тех, которые не совершили слишком тяжких деяний против
системы, или тех, кто только сочувствовал бунтовщикам, или членов семей самых
ярых бунтовщиков. Мясорубка была коллективной казнью. Она представляла собой
аппарат с небольшой вагончик величиной. Она прикреплялась к движущейся дорожке,
скорость дорожки можно было регулировать. На дорожку выпускались осужденные и
механизм включался. Для того, чтобы избегнуть смерти, человеку приходилось
постоянно бежать. Хотя скорость движения конвейера была не очень большой, уже
через несколько минут появлялись первые жертвы. Особенностью Мясорубки являлось
то, что она, схватив человека, вначале поворачивала его ногами в свою сторону,
а затем медленно перемалывала его, начиная с ног. Она не могла работать более
чем с одним человеком одновременно, поэтому, пока она перемалывала одного,
остальные успевали отдохнуть и отбежать подальше. Постепенно основная масса
людей начинала терять силы, и тогда начиналось самое интересное: люди
принимались сражаться за жизнь, толкая в мясорубку своих товарищей и отдыхая во
время работы машины. Еще одной особенностью казни было то, что последний, кто
оставался в живых, обычно бывал прощен и восстанавливался в правах. Каждый
осужденный стремился к атому, что приводило к настоящим побоищам на ленте
конвейера. Некоторые припрятывали холодное оружие, и администрация смотрела на
это сквозь пальцы, ведь зрелище становилось интереснее. А конвейер двигался
совсем не быстро.
- Я считаю, что в данном случае уместнее всего будет Мясорубка,- сказал
Норман.
Морис помолчал, задумавшись. Снова его кольнула мысль об Анжеле. "Нет, не
может быть. Он бы давно вернулся",- сказал себе Морис, а вслух спросил:
- Но как? У нас ведь нет техники.
- Мы просто поставим перемалывающие ножи на Зонтик и будем гнать его по
дороге. Это будет то же самое. Но я считаю, что это должна быть последняя
казнь, иначе нас останется слишком мало, чтобы основать здесь новое
человечество. Еще я считаю, что единственная женщина не должна больше
рассматриваться как член экипажа - теперь она будет общественным достоянием. Ее
нужно хорошо кормить и держать под охраной. Она должна рожать каждые девять
месяцев. Новое человечество - вот это придумано хорошо.
- Разумно,- сказал Морис.- Тебя я назначаю моим советником. Но с должности
наблюдателя не снимаю.
Среди деревьев сада послышался шум. Морис поднял винтовку. "А ведь мы
совсем безоружны,- подумала Кристи,- если что-нибудь случится..." Из-за
деревьев выпрыгнул кузнечик. Его усы-антенны торчали бодро, но прыгал он с
трудом, неся перед собой раздутое брюхо. Он держал в зубах плохо обглоданный
скелет, придерживая его передними лапами.
- Это Кузя,-сказал Морис и взял Кузю на мушку.- Не бойтесь, он всего лишь
сожрал Анжела.
Глава тринадцатая МУЗЫКА
Генерал Швассман выздоравливал быстро, но его мучили разные мысли.
Особенно его волновало то, что кожа лица, после того как ранки зажилили, стала
неровной и бугристой - будто кожа человека, переболевшего оспой, человека,
изображенного на древних рисунках. Врачи предложили ему очень болезненную
операцию по пересадке кожи лица, и он согласился - ведь человек, претендующий
на роль вождя, должен выглядеть идеально. Он мог принимать болеутоляющее, но не
делал этого-потому что народ должен видеть стойкость вождя и воодушевляться ею.
Особенно сильно он страдал по ночам, ведь он не мог спать, а вся жизнь в
лечебнице, рассчитанная на людей обыкновенных, с наступлением ночи замирала.
Генерал Швассман лежал, смотрел в потолок и думал. За первую ночь он успел
передумать все полезные мысли, и теперь в голову лезли одни бесполезные.
Швассман огорчался, ведь обдумывание бесполезного означает потерю его
бесценного времени.
Рядом, на соседней койке, ближе к окну, лежал другой человек, который
выздоравливал дольше и мучительнее Швассмана - дежурный педагог из инкубатора.
Его, к сожалению, не казнили сразу - и народ ушел с площади не вполне
удовлетворенный. Педагога не удалось казнить по причине небольшой ошибки: его
просто сочли мертвым. А позже, когда он начал стонать и шевелиться, зрители уже
разошлись и собирать их снова было бы трудно. Да и кому интересно смотреть на
казнь едва живого человека? Другое дело - неделю или две спустя, когда педагог
вполне придет в себя и снова почувствует вкус к жизни. А пока-пусть
выздоравливает. Педагог тоже не спал ночами и тоже размышлял. Но, в отличие от
Швассмана, он любил размышлять вслух, и генерал порой невольно втягивался в
разговор, отстаивая свою правду. Генерал прекрасно знал, что абсолютной правды
не бывает, у каждого правда своя; знал, что рано или поздно одна из правд
встанет над другими. (Тогда она становится не только правдой, но и правилом.) А
еще педагог слушал музыку. Наверное, что-то повредилось в его мозгу. Музыка
была старинной - той поры, когда даже компьютеров не было. Тогда музыка
сочинялась и исполнялась людьми на так называемых музыкальных инструментах.
Музыка, которую слушал педагог, была столь сложной и неясной, что генерал
Швассман прислушивался к ней, как к некоему коду, пытаясь его разгадать. Музыка
лилась как тонкая струйка воды, иногда вибрировала, иногда дрожала или
колебалась, иногда прерывалась, иногда повторяла самое себя и самое себя
поддерживала совершенно неожиданным всплеском. Она будто кружилась вокруг
генерала. Слушая эти тихие звуки, генерал Швассман думал о том, насколько
несчастными были те люди, которые могли создать такую музыку,- ведь даже он,
надежда человечества, лучший генетический экземпляр, не подверженный никаким
эмоциональным бурям,-даже он ощущал себя несчастным. Он закрывал глаза и видел
себя потерянным, маленьким, без всякой надежды на то, что кто-нибудь
когда-нибудь найдет его. "Вы говорите, что крик обезьяны печален? А слышали ли
вы плач ребенка, брошенного на дороге? Плач брошенного ребенка". Эти строки о
ребенке и крике обезьяны генерал Швассман помнил из спецкурса по древней
культуре. Строки приводились как пример глупости и бездоказательности, пример
алогичности суждений древних мудрецов. Ведь человек, который произнес их,
считался мудрецом в свое время. "Кем и зачем я заброшен сюда и почему?" - думал
он, но открывал глаза и понимал, что это всего лишь музыка, всего лишь музыка,
которая как галлюциноген мешает логике суждений. После третьей ночи он
приказал, чтобы в палате больше не было музыки. И музыка исчезла. Но вместо нее
начались долгие беседы, в которых каждый говорил не столько с собеседником,
сколько с самим собой. И это было не менее печально, чем музыка: "Вы говорите,
что крик обезьяны печален. А слышали ли вы?.."
Педагог включал свет по ночам и читал книги. Иногда Швассман поворачивал
голову и смотрел на его лицо-лицо человека, открывшего для себя великие миры.
Однажды Швассман не выдержал и спросил:
- Неужели ты нашел что-то интересное для себя в этих книгах? Ты ведь
прошел полный курс научней подготовки.
- Это удивительно,- сказал педагог,- ведь, оказывается, раньше педагогика
была наукой об обучении детей.
- Конечно,- ответил Швассман,- ведь раньше не существовало скоростного
всеобщего обучения. Тогда каждого приходилось учить в отдельности, затрачивая
на это невероятный труд. И все равно результаты были мизерны. И никакой
гарантии. Поэтому педагогику и считали наукой. И даже искусством. Но я не
понимаю, что в этом необычного.
- Я читаю,-говорил педагог,-читаю о разных системах воспитания. И нахожу,
что все они разные. Но несмотря на разницу, лучшие из них учат одному и тому
же.
- Чему же они учат?
- Чувствовать.
- Да,-сказал Швассман,-в этом и был основной недостаток прошлых веков.
Чувства - это остатки инстинктов, доставшиеся нам от предков. Только
освободившись от чувств, человек стал человеком разумным. Взгляни на наше
общество, я не говорю, что оно идеально, но оно достаточно близко к идеальному.
А что было раньше? Человек даже не знал, чего он хочет. "Смело мы в бой пойдем
и, как один, умрем в борьбе за это",- процитировал Швассман,- но за что за
"это"? Они даже не знали, за что собираются умирать. И не понимали, что если
умрут все, как один, то это означает поражение, а не победу. А сейчас каждый
понимает, за что ему приходится умереть.
- Мне не хочется умирать,- сказал педагог,- раньше было все равно, а
теперь совсем не хочется. И я убил за свою карьеру четырнадцать детей. Четверо
из них тоже не хотели умирать. Я думаю, имел ли я на это право. Я думаю, наш
мир стал слишком жесток, слишком.
- Неправда, мир всегда был жесток, всегда одни поедали других, это закон
жизни, если бы не это, то человечество бы никогда не появилось на земле.
- И все же я думаю: имел ли я право?
- Где это ты прочел такую глупость?
- Вот, все здесь же, в этой книге. Тут говорится, что жил когда-то
педагог, у которого было двести учеников. Ученики оказались не той
национальности, то есть генетически не подошли. Когда учеников отправили на
сожжение, то педагог добровольно пошел вместе с ними. А ведь это болезненная
смерть.
- Тогда зачем он это сделал?
- Он хотел защитить их или хотя бы остаться вместе с ними до конца.
Оказывается, раньше педагоги не убивали детей.
- Возможно,- сказал Швассман, а наутро приказал перевести педагога в
другую палату. Эти разговоры вызывали у него тошноту.
Но следующей ночью он встал, включил лампу и стал читать книгу, оставшуюся
после педагога. Он открыл главу, которая называлась "Лучшая в мире, качественно
новая система педагогики", и прочел: "Основной целью нашей лучшей в мире,
качественно новой системы педагогики является воспитание в ребенке беспощадной
классовой ненависти к эксплуататорам". Ненависти? А еще говорят, что это наш
мир жесток.
* * *
Прошло еще несколько дней, и он почувствовал себя совсем хорошо. Ночные
беседы стали забываться, и теперь Швассману казалось, что это не он, а кто-то
другой, намного худший экземпляр, подслушивал музыку, подглядывал в книгу,
поддерживал разлагающий волю разговор. Он попросил поставить в палату компьютер
и, стал ночь напролет играть в интеллектуальные игры. Он вызвал своего личного
генетика и сообщил о странном всплеске чувств. Генетик сказал, что он учтет эту
информацию в последующих разработках. Компьютер быстро надоел, и Швассман снова
лежал ночами, думая о ненужном, и снова слышал ту же музыку - она запечатлелась
в его мозгу и не прекращала свое кружение. Почему-то он был уверен, что так
кружатся осенние листья лунной ночью, хотя он никогда не видел настоящих
осенних листьев и никогда не выходил из дому лунными ночами.
Однажды ему позвонили и передали сообщение, что над Антарктидой (которая,
кстати, к началу двадцать второго века была полностью очищена от льда) сбито
пилотируемое летающее блюдце. Генерал сразу воспрянул духом.
- Когда? - спросил он.
- Позавчера.
- Почему не доложили сразу?
- Вы были не в форме.
Швассман понял, что биотоки его мозга постоянно считываются. Ему стало
стыдно за свои музыкальные "пристрастия", но он быстро подавил стыд как
ненужную эмоцию. ("Так тебе и надо, не станешь в другой раз интересоваться черт
знает чем!")
- Зато теперь я в форме. Говорите. Удалось ли взять существ?
- Существо. Оно было одно. Нам удалось его спасти, и оно пока живо. Мы
налаживаем контакт.
- Неужели это так сложно?
- Оказалось, сложно. Наши дешифраторы легко переводят отдельные слова, но
смысл неясен.
- Оно агрессивно?
- Нет, оно боится только иголок. Наверное, смотрело передачу об игловой
казни.
- Тогда давайте его сюда. Я сам с ним поговорю.
- А стоит ли?
- С каких это пор разрешено обсуждать приказы? Конец связи.
Спустя два часа существо ввезли в палату. Оно было пристегнуто к креслу
множеством цепочек и совершенно обнажено. Швассман попытался определить на
глаз, имеет ли он дело с самкой или с самцом, но не сумел. На голове существа
был легкий прозрачный шлем - в таких шлемах монтируются дешифраторы. Когда
существо начнет .передавать информацию, информация будет преобразована в слова
и фразы. Существо было очень худым, и Швассман вспомнил, что у него нет системы
пищеварения. Тогда за счет чего оно живет?
- Здравствуй,- сказал Швассман.
- Здравствуй.
- Ты хорошо понимаешь мои слова?
- Я хорошо понимаю.
- Наши медики обследовали тебя, не нарушая твоей целостности. Это большая
честь, заметь.
- Они сделали так потому, что имеют только один экземпляр,-ответило
существо.-Они хотят вначале проследить за моим поведением, а только после этого
меня разрезать.
- Ты довольно сообразительный.
- Я женщина,- ответило существо,- поэтому называй меня существительными и
прилагательными женского рода, так будет правильнее. И я гораздо
сообразительнее, чем ты можешь себе представить. Моя раса ушла от твоей на
тысячи лет вперед.
Генерал Швассман заинтересовался. Дело в том, что сбоку в прозрачный шлем
был вмонтировал детектор лжи - и как только существо начинало лгать, детектор
об этом сообщал. Сейчас горела светло-зеленая лампочка - это означало, что
существо говорит правду. Если это действительно высшая раса, то существо можно
использовать для беспримерного в истории человечества генетического
эксперимента.
- Ты можешь объяснить или доказать свои слова? - спросил Швассман.- Откуда
ты прилетела?
- Я родилась в космосе, как и мои родители. Но наши предки были
жителями...
- Конечно, жителями Беты,-угадал Швассман, который был очень умен,-
конечно, жителями Беты, ведь больше не обнаружено ни одной планеты со следами
цивилизации. Правильно?
Существо согласилось.
- Я начинаю что-то понимать,-продолжал Швассман,- ведь мы читали ваши
древние тексты. После того как ваша раса начала вымирать, предпринимались
попытки спасти лучших ее представителей. Вы и есть эти представители, не так
ли?
- Это так. Мы ушли в космическое пространство, чтобы не погибнуть.
- И сколько времени вы следите за нашей Землей?
- Примерно четыре с половиной столетия.
- Зачем?
- Земля - единственная планета, на которой мы смогли бы жить.
- Тогда в чем же дело? - сказал Швассман.- У меня есть прекрасная идея для
сотрудничества. Кстати, чем ты питаешься? Я не хочу, чтобы ты умерла раньше
времени.
У него действительно родилась прекрасная идея.
* * *
"Отважный" покинул пределы Солнечной системы и завис в пустоте. Елена не
могла совершить скачок по трем причинам: во-первых, она просто не имела для
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг