оставляя острые сучки; о них обязательно ранишь себя при случайном
прикосновении. Сколько их было, таких веток, и - годы вставляются в памяти один
в другой, как телескоп, компактности ради - кажется, что все было недавно,
(есть ли фраза банальнее этой? - какой, в сущности страшный вопрос) и трудно
поверить, что столько всего изменилось. Какой-то голос, не женский, не мужской
и не детский, но смутно человеческий - кричит в памяти длинное ааааааа, как
будто кто-то падает в колодец и при этом кричит, а колодец темен и глубок; или
кто-то безнадежно аукается, заблудившись во времени, потеряв от отчаяния даже
ууууууу и не существует ни в этом, ни в том мире силы, которая могла бы ему
помочь; вот так бывает.
8
Я вышел из комнаты на большой балкон. Была глубокая синяя ночь. Я ощущаю
темноту не так, как другие люди. В детстве я никогда не боялся темноты, даже
полной темноты. Честно говоря, я даже не понимаю толком, что такое полная тьма.
Я хорошо вижу в темноте. Самая глубокая ночь для меня не черная, а синяя, того
сочного оттенка синевы, который я затрудняюсь передать словами. Такой синевой
иногда взблескивают панцири черных жуков. Я могу различить предметы, и довольно
неплохо, где-нибудь в глубоком подвале без всякого света или даже в темноте
фотолаборатории. В абсолютной тьме. Впрочем, я не столько вижу, сколько ощущаю
их присутствие. Слова <невидимый в темноте> для меня пустой звук. Поэтому я
люблю ночь. Она прекрасна своим спокойствием и пространностью. Она струится
сквозь меня. И я наполняюсь - как невод наполняется рыбой. Наполняюсь не знаю
чем, но все равно, это хорошо и важно. Ночью, если я не собираюсь читать или
писать, я никогда не включаю свет; я живу в темноте и мне это нравится. Когда
моя жена всякий раз включала свет в кухне, вставая ночью, меня это раздражало.
Она же просто бесилась от того, что я предпочитаю свободно лавировать между
предметов, невидимый ей. Она называла меня привидением, лунатиком, мяньяком и
прочими приятными прозвищами. В детстве у меня бывали неприятности из-за того,
что я не такой как все. Люди редко могут стерпеть то, что им непонятно. Я вышел
на большой балкон.
Ночь светилась. Ночь пылала теплыми звездами и дальними огнями. Ночь
припала к городу как зрачок к объективу микроскопа. Вертикальные многоэтажки
стояли справа, слева, сверху и снизу, так что трехмерность пространства сразу
бросалась в глаза. Редкие окна синхронно мигали и гасли в фазе с перипетиями
ночного эротического детектива. Отраженный в стекле, отсвечивал голубой подъезд
с женскими ногами в тапочках. Ноги повернулись и ушли.
Шестнадцатиэтажный дом за дорогой, одна из последних новостроек, был
почти темен. Две трети квартир там ещё пусты. В одной из квартир на девятом
этаже сейчас живет наивный мальчик с огромной старой собакой. Эту квартиру я
снял для него на три месяца. Думаю, что трех мне хватит с лихвой. Он не знает,
зачем поселен там, и не узнает никогда. Суть того, что я собираюсь сделать
сейчас можно выразить тремя словами: управление человеком на расстоянии. Я ещё
никогда этого не делал, но должно получиться, рассуждая теоретически. Если
получится, это будет следующий скачок вперед в моем превращении в мастера.
Кроме того, это будет отличная месть.
В том же доме, в коридоре того же девятого этажа живет негодяй, с которым
я в свое время был знаком. Негодяй, который уже тридцать раз заслужил мою
месть. Человек, давно ставший кошмаром для окружающих. Человек, отравляющий
жизнь по меньшей мере сотне других, нормальных людей. Человек, соприкосновение
с которым равно кошмару. Теперь он получит все сполна. Теперь его собственная
жизнь превратился в кошмар. И главным ужасом этого спектакля буду не я, и не
тот наивный мальчик с его мечтами о благе родины, а огромная черная собака. Я
собираюсь разыграть кое-что похлеще чем <собака Баскервилей>. Трагедия будет
ничуть не менее интересной. А он ещё сказал, что я не сумею зарезать цыпленка.
Конечно, я не собираюсь доводить дело до смерти. Ни в коем случае. Никто и
никогда не заслуживает смерти. Это главное ограничение моей профессии. Те силы,
с которыми я вступаю в контакт, могут убить больше народу, чем ядерный взрыв.
Поэтому обращаться с ними нужно так же осторожно, как с ядерной кнопкой. Я
никогда не занимаюсь политикой, судьбами человеческих масс, устранением
конкурентов. В этом мой небольшой профессиональный кодекс чести.
Телефонный звонок. Не жди ничего хорошего, если тебе звонят в половине
второго ночи.
- Это Элиза. Меня помните?
- К сожалению. У вас снова проблема?
- У вас, а не у меня.
- Со своими проблемами я разберусь сам. До свидания.
- Подождите.
Мне не нравился её тон. Она снова не просила, а приказывала. Таким тоном
говорит малолетняя сволочь с первыми пупырышками грудей в компании пьяных
мальчиков с уголовными мордами. Мальчики вдоволь поиздевались над какой-нибудь
несчастной жертвой и отпускают её. Жертва уже собирается сбежать, но малолетка
орет: <Стоять! Сюда!> Именно такая интонация, хотя и очень разбавленная
ситуацией. Похоже, что она просто не умеет по-другому. Она умеет только
приказывать и заставлять и никогда не пробовала понять, простить или попросить.
Насилие как стиль жизни.
- Почему я должен ждать?
- Вспомните ту женщину, которую вы оживили. Она умерла.
- Я так и думал. Но вы ведь получили то, что хотели.
- Нет. Она нас обманула. Она дала неверные сведения.
- И что?
- Денег нет.
- Я вас предупреждал. Никто не может нарушить закон возмездия.
- Мне нужны эти деньги.
- О какой сумме мы говорим?
- Семьдесят тысяч долларов.
- Так мало? Я думал, что речь идет по крайней мере о семи миллионах.
Семьдесят тысяч вас не убьют.
- Зато вас убьют. Если вы не вернете эти деньги в течение месяца, я
удваиваю ваш долг. Если вы не вернете деньги и после этого, то не доживете до
сентября.
- Я думаю, дело обстоит по-другому, - сказал я. - Если ВЫ не вернете долг
за месяц, то сумму удвоят. А если ВЫ не вернете и после этого, то ВЫ не
доживете до сентября. Я прав?
- За тобой все равно прийдут раньше, ::.
Оборот речи, которым она завершила разговор, был просто потрясающ.
9
Когда они вошли, ничто не предвещало беды. Впрочем, мои предчувствия
всегда обманывали меня: все важное происходило без всяких предчувствий, а самые
мрачные и самые светлые предчувствия никогда не оправдывались. Не верьте
предчувствиям, змея всегда ужалит вас неожиданно. Это я говорю вам как
профессионал. Итак, они вошли.
Троллейбус был набит почти до отказа. Дышать было нечем. Двое
разместились на ступеньках, а двое вплотную ко мне. Я терпеть не могу наглых
подростков, но это не предрассудок - просто я не выношу вида той умственной и,
главное, моральной тупости, в которой они постоянно и с удовольствием
пребывают. Они нежатся в ней как свинья в грязной луже. Некоторые из них станут
людьми, но сейчас от них просто несет нравственным идиотизмом. Мне не нравится
этот запах.
- От это самый клещ! - говорил один, - Тут такой понт, я выплываю из-под
воды и прямо сразу пяткой ему в хавальник. Он сразу откинулся.
- Ну ты царь! - поддержал беседу другой. Третий в это время задумчиво
размазывал по своей шее жвачку, первоначально прилепленную за ухом.
После этого они стали отпускать друг другу оплеухи и довольно
чувствительно при этом содрогаться. Троллейбус все-таки был полон.
- Вы, педики, хватит до меня дотрагиваться! - довольно спокойно сказал
мужчина, стоявший неподалеку. Двое самых дерганных стояли как раз между ним и
мной. Мужчине было около сорока. Довольно красив, слегка необычен. Что-то
странное в лице, сразу не поймешь. Вначале мне показалось, что он не русский,
вроде помеси с цыганом, но потом я понял, что ошибся. Скандал потихоньку
раскручивался. Я отвернулся к заднему стеклу. Равномерно убегала дорога, едва
смоченная недавним дождем. Дождь не смягчил жару.
Он вышел на довольно пустой остановке и сразу повернул в сторону
бульвара. На бульваре сейчас не было вообще никого, хотя обычно здесь
выгуливали собак. Четверо подростков вывалили вслед за ним. Их намерения были
ясны. Я не большой любитель уличных драк, но, раз на то пошло, мне пришлось
выйти тоже.
Как только троллейбус отъехал, я понял, что ошибся. Из передней двери
вышли ещё четверо. Теперь их было восемь против двоих. Всем лет по пятнадцать.
Трое худые и длинные, остальные бесформенные, с наплывами жира в разных местах.
Судя по мордам, маменькины сынки. В трусах и майках, со спортивными сумками.
- Папаша, а мы тебя не звали, - тонко намекнул один.
- А я тоже не люблю педиков, - ответил я.
Место было отличным, как будто специально выбранным судьбой. С трех
сторон плотные деревья и кусты, с четвертой дорога, на которой никого. Даже
если кто-то появится, он не станет вмешиваться.
Последний раз мне приходилось драться дет двадцать назад и я совсем забыл
как это делается. Удары посыпались градом, но я не столько разьярился, сколько
удивился тому, что удары почти не причиняют мне боли. Их кулаки и кроссовки
были как будто ватными. Просто они ещё были детьми и привыкли драться с такими
же детьми. Я примерился и влепил одному из них отличный удар куда-то в область
носа. Нос сразу расплющился и на губе появилась отличная кровоточащая ссадина.
Удары сразу прекратились. Кулаки все ещё летали в воздухе, но не приближались.
Стая почувствовала страх.
Один из них удалился и поднял кирпич.
- Ну и что, ты умеешь этим драться? - спросил я. - Иди, иди сюда!
С древности людям твердили: познай себя да познай себя. Познать себя
невозможно. Я взрослый человек, который ещё минуту назад был уверен, что знает
о себе все, теперь понял, что ничего не знает. Мне понравилось. Это было
чувство какого-то полузвериного, полубожественного наслаждения, и высокого и
мерзкого одновременно. Мне хотелось, чтобы драка длилась, я хотел получать
удары и наносить удары, я хотел боли и хотел причинять боль. Синие молнии
ярости. Оранжевый океан гнева - я вдруг почувствовал себя таким сильным, что
смог бы броситься в бой с вдвое большей стаей - и победить. Сейчас я мог рычать
как зверь и рвать глотки зубами. Сейчас я был способен на любое безумие - и,
кажется, они прочли это в моих глазах.
И вдруг все закончилось.
Они исчезли.
Остался только человек, лежащий на дороге.
Он приподнялся и сел. Он прижимал рукой рубашку на животе. Рука была в
крови.
- Ничего, - сказал он, - только кружится голова. Если я сейчас отключусь,
слушай главное: никаких врачей. Никого не зови. Это не смертельно, это заживет.
Можешь бросить меня здесь, брось меня здесь, положи и уйди. Я:
И он упал на спину.
10
Он оказался довольно тяжел. Я приподнял его, чтобы отнести к ближайшей
скамейке, но потом передумал. Я смог бы его только тащить. Начал расстегивать
рубашку, но пальцы не слушались, пришлось оторвать пуговицы. Рана на животе
слегка сочилась кровью; я пытался её вытирать его собственной рубашкой, но не
успевал. Материя уже насквозь пропиталась кровью и больше не впитывала. Я не
мог определить, насколько рана глубока. Крови становилось все больше и больше.
Если бы поблизости был телефон, я бы все-таки вызвал скорую. Но телефона не
было, как не было и людей, потому что дождь все усиливался. Дождь пошел
неровно, какими-то прядями. Я надеялся, что кто-нибудь выйдет из троллейбуса.
До остановки было всего лишь метров сто пятьдесят. Можно было бы крикнуть и
позвать на помощь. Проехал автобус и не остановился. Сгущался вечер.
Разумеется, никаких фонарей.
Наконец, я понял, что крови слишком много, значит, есть ещё одна рана.
Вторая рана была на бедре; мне пришлось расстегнуть ремень и разорвать брюки.
Кровь текла равномерно и уверенно, как из крана. К этому моменту я уже овладел
собой и стал действовать четко и быстро. Снял его рубашку - то, что от неё
осталось, - оторвал рукав, скрутил жгутом, обвязал вокруг бедра, вставил палку
и закрутил. Сухая палка сломалась, я быстро выбросил обломки и оторвал
подходящую ветку от каштана. Только сейчас я увидел, что мои руки все в
ссадинах и порезах. К счастью, мне хватило ума, чтобы не вымазаться в крови,
как мясник.
Рана на животе сейчас либо почти не кровоточила, либо дождь смывал кровь.
Она показалась мне неглубокой: нож прошел по касательной и разрезал в основном
жировую складку и, может быть, мышцы. Кусок кожи можно было просто приподнять
пальцами; разрез явно не шел в глубину. Это успокаивало. Я поднял голову и
огляделся, собираясь с мыслями. Дождь гудел стеной. Гремело со всех сторон.
Град весело скакал по асфальту, но, несмотря на это, мне было жарко. По дороге
неслась вода вровень с тротуаром. Вдалеке бежала старуха, накрытая клеенкой.
Сейчас ей ни до чего не было дела.
Я оттащил человека к кустам и встал. В принципе, он попросил оставить его
здесь. Но после града станет холодно; если он останется лежать здесь всю ночь с
такой потерей крови, то не выдержит. Меня беспокоила столь долгая потеря
сознания. Это означало кому или что-то вроде того, и значит, могло быть
действительно опасным. Если я позволю ему умереть, то буду виновен - и в
моральном, и в уголовном плане. Я решил вызвать скорую.
До метро было минут пятнадцать ходу. Вначале я быстро шел, потом начал
бежать. Отчего-то у меня начала кружиться голова. Подо любом будто бы включился
крошечный зудящий моторчик и пытался раскрутить юлою весь мир вокруг меня. Вид
человека, бегущего под проливным ливнем, никого не удивлял. Впрочем, никого и
не было. Несколько машин окатили меня водой так, что я чуть не захлебнулся. В
метро я вставил карточку и стал набирать номер телефона. И только на пятой
цифре я понял, что набираю не 03.
Это был номер, весь день крутившийся у меня в голове. Человек смутной
национальности примерно месяц назад попросил моей помощи в одном щекотливом
деле, и я действительно ему помог. Его фамилия была Хараджа, а с виду он был
похож и на грека, и на индуса, и на грузина. Вобщем, не разберешь. Сегодня
утром я встретил его, точнее, он сам меня увидел, остановил машину и предложил
подвезти. Он так меня благодарил, что мне даже стало неловко. В конце концов он
сказал, он так и сказал: <если у вас какие неприятности, можете обращаться ко
мне.> И дал телефон, который я не записал, а запомнил. Именно этот телефон
кружил в моей памяти до сих пор. Именно этот телефон автоматически стали
набирать мои пальцы. А почему бы и нет?
Дело, в котором я ему помог, было очень сомнительного свойства. Его
занятия наверняка столь же сомнительны. И уж точно, он не похож на
законопослушного болвана, который сразу же бежит звонить в милицию. В нашу
милицию бегут только болваны. Однажды подросток напал на старуху, а когда мы
сообщили об этом милицейскому патрулю, те подонки просто развернулись и ушли в
другую сторону. Зато когда их не просят: Пожалуй, когда он говорил о
неприятностях, он имел ввиду случай вроде моего.
Я не надеялся, что Хараджа согласится мне реально помочь, но он мог
помочь советом. Честно говоря, я оказался совершенно неподготовленным к такой
ситуации, я не представлял, что делать - все варианты казались мне
проигрышными. Что бы ты ни сделал, ты будешь неправ. Мне нужно было время -
чтобы сосредоточиться, обдумать положение и найти выход. Но времени не было. К
счастью, Хараджа оказался человеком решительным.
- Ждите меня у остановки через тридцать минут, - сказал он. - И никакой
личной инициативы.
- На что вы надеетесь? - спросил я.
- На то, что пациент уже ушел или хотя бы уполз. Так будет лучше для нас
и для него. Если он умер, я вам не помощник.
- А если нет?
- Разберемся на месте.
Я не засек точное время, но мне показалось, что машина подъехала гораздо
быстрее, чем за полчаса. Дождь уже прекратился, небо перетекало из лилового в
черное и лишь последний отсвет красного угадывался над крышами. Громадные лужи
отражали воздух и деревья, причем так величественно, что казались горными
озерами в миниатюре. Из машины вышли Хараджа и непомерно толстая старуха с
чемоданчиком. Ее тело, довольно рослое, было почти одинаково в высоту, толщину
и ширину. Однако двигалась она так проворно и легко, что я все время не мог
отделаться от впечатления, что она просто надута воздухом. Мне даже хотелось её
потрогать. Толстуха оказалась врачом.
Когда мы подходили к кустам, оттуда кто-то выскочил и побежал. Так
быстро, что мы не успели его рассмотреть.
- Это он? - сердито спросила старуха.
- Нет, конечно.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг