Она задумалась.
- Никогда. Вы знаете, никогда. А почему - не знаю. Рассказывайте прямо
сейчас. Это же так интересно. Как там было и почему вы ушли?
- Там все то же самое. Может быть, люди чуть беднее, злее и агрессивнее.
Но в разных странах по разному.
- Угу.
Она доела мороженое и ловко вытерла обрубки платком.
- Все тоже самое, кроме:
- Что <кроме>?
Я не смог договорить.
- Я пока не уверен. Но я скажу потом.
- Если сможете вспомнить. А зачем вы пришли?
- Я ищу свою родину.
Она сделала круглые глаза. С каждой минутой она нравилась мне все больше.
То, что показалось бы примитивным или пошлым у земной женщины сейчас смотрелось
очень мило. Наверное, дело в естественности. Она очень естественна, она никем и
ничем не притворяется, чего не скажешь о земных красавицах. Я даже начал
забывать о её уродстве.
- Но это же невозможно! - удивилась она.
- Как невозможно?
- Никто не может найти свою родину. Я сейчас объясню. Ты всегда
возвращаешься, если только возвращаешься, не в то место, откуда пришел. Миров
много, а ты один. Сколько раз переходишь границу, столько раз оказываешься в
новом месте. И потом, ты забываешь. Всегда же все забываешь. Никто не может
узнать свою родину, потому что никто её не помнит.
Я достал из кармана блокнот и записал несколько строчек.
- Что это? - спросила она.
- Записная книжка. Я записываю сюда все, что могу забыть.
- Помогает?
- Пока помогает.
- Но вы так не выдержите долго. Это ведь скучно: все писать и читать,
писать и читать. Когда-нибудь вы бросите и все равно все забудете.
- Я записываю уже пять лет.
- Ну вот видите, - сказала она, - всего-то пять лет. - А родину вы
потеряли намного раньше, да? Как же вы её узнаете?
- Там будет женщина, которую я смогу полюбить.
- Логично. Но не точно. Если у тебя долго никого нет, бросаешься на кого
попало и потом уверяешь себя: Это точно, я знаю по моим подружкам. Я вас
познакомлю.
6
Я прожил у неё около месяца. За это время она успела мне многое
рассказать о своем мире и все это, кроме некоторых деталей, оказалось вполне
обыкновенно. Переходы между мирами здесь были просты и доступны каждому.
Вначале я не мог понять, почему никто не пользуется этой возможностью. Потом
понял - уход туда всегда был уходом без возврата, как уход в смерть. Никто и
никогда не возвращался оттуда, но иногда появлялись пришельцы - удивленные и
непонимающие жители других миров, которые успевали рассказать кое-что о себе,
прежде чем забывали все окончательно. И каждый из них говорил о разном, это
значило, что миров очень много, слишком много - миры не повторялись.
Я несколько раз видел места перехода через границу между мирами и уже
научился их узнавать. Обычным местом перехода был ручей или канава с водой.
Такой ручей густо зарастал кустарником со всех сторон и тек в какую-нибудь
глушь. Для того, чтобы уйти, достаточно было идти вдоль ручья, но так, чтобы
снаружи тебя не было видно. В некоторый момент человек исчезал - просто не
появлялся обратно. Никто не знал, где заканчивают течение такие ручьи и что
именно происходит с человеком. Я говорю с <человеком> просто потому, что мне
было удобно так называть этих существ и потому что они сами так себя называли.
Еще потому, что подходящего названия нет ни в одном из земных языков.
Еще одним отличием от привычного мира были области искажения смысла,
которые здесь были довольно частым природным катаклизмом - примерно таким же
частым, как на земле летний град. Появлялись они обычно в жаркие месяцы года и
двигались, медленно вращаясь. Двигались они приблизительно со скоростью улитки
и рассасывались за несколько часов - поэтому уйти от них не составляло труда.
И последнее отличие было для меня несколько неудобным: эти люди никогда
не спали, хотя и отдыхали по ночам. Они не нуждались в настоящем глубоком сне.
Мою знакомую звали Тая. Она была монашкой. Монашество в этом мире было
очень распространено, но сильно отличалось от нашего. В жертву богу не
приносились радости жизни.
Монахи (а в основном монашки) не носят одноцветную одежду, не срезают
волосы, не лишают себя любви, удовольствий и не мучают каким-либо другим
способом. Но та, которая хочет стать монашкой, вначале отрезает себе фалангу
пальца на правом мизинце. Когда-то давно, в далекой древности, это
действительно была жестокая процедура, при котором человек рубил палец сам
себе, при этом ещё и соблюдался ритуал, но в наше время с развитием медицины и
угасанием нетерпимости девушка просто ложится в госпиталь и ей делают небольшую
безболезненную операцию.
Отрезанную фалангу сжигают. Это означает, что часть человеческой жизни
уже отдана богу.
С этого момента будущая монахиня живет, подготавливая свой дух. Дух будет
готов к тому дню и часу, который она обязательно узнает. На неё снизойдет
благодать и тогда она захочет расстаться со следующей частью тела. Она сделает
это с радостью - с радостью отдаст часть себя богу. Обычно ампутируют обе кисти
рук, это вторая ступень посвящения. Ампутированные части хранят в холодильнике
до тех пор, пока заживут шрамы, и затем, в присутствии монахини, их бросают в
сжигательную печь - так они посвящаются богу. Монахиня продолжает жить и
готовить себя к следующим ступеням посвящения. Позже ей отрезают руки по локти,
затем по плечи. Обычно между последовательными операциями проходит год или
полтора. Иногда после этого отрезаются и ноги, но очень редко, потому что в
этом случае монахиня становится большой обузой для окружающих и уже не может
наслаждаться жизнью. Богу нужно отдавать хорошую, радостную и полноценную
жизнь, а не серость и боль - так аргументируют они. Не нужно отдавать богу то,
что не нравится даже тебе самой. Монахиня с самого начала учится обходиться без
рук - она ест прямо ртом, а разные операции выполняет пальцами ног. Те, кто
решил стать монахиней, очень настойчиво развивают растяжку и чувство
равновесия, так что ногой они могут даже залезть в карман или щелкнуть
зажигалкой. В конце концов они отдают себя богу полностью - они входят в печь
сами и при этом славят господа. В наше время при такой процедуре употребляются
сильные анальгетики потому что богу не нужна ваша боль. Богу нужна вся ваша
жизнь без остатка, но жизнь полноценная и счастливая. Никто не заставляет вас
делать это - это ваш сознательный выбор. До него нужно дозреть и доступен он не
каждому.
- Я чувствовала, - рассказывала Тая, - что часть меня ушла безвозвратно,
очень дорогая и большая часть меня. Я знала каждую черточку на своих пальцах,
форму каждого ногтя, несколько маленьких шрамиков, которые остались с детства;
я умела играть на пианино, рисовать, заплетать волосы, стучать на пишущей
машинке, играть в бадминтон, кататься на велосипеде. Теперь все это сгорало и я
видела как горят мои руки. Я не чувствовала освобождения, мне было очень
грустно как при расставании навсегда с любимыми людьми. Но понимание пришло
лишь потом.
- Но ведь это дико, - сказал я.
- Это не более дико, чем ваши обычаи. Мне даже кажется, что ты все
выдумал, все забыл и специально выдумал, чтобы меня шокировать. Как можно
заточать себя на всю жизнь, носить черную одежду, отказываться от пищи и любви?
- Но остается любовь к богу.
- Но это больная любовь, это любовь несчастного, который бросается куда
попало - я же тебе об этом говорила. А меня не гонят никакие несчастья; я не
выбираю между скорбью мира и благодатью господа; я выбираю между одним счастьем
и другим - и я ухожу к богу. Так кто из нас любит бога сильнее? И стоит ли так
мучать себя?
- Но это ты мучаешь себя.
- Ничуть. Никакой физической боли. И никаких других неудобств, нужно
только привыкнуть.
Мне так и не удалось её отговорить.
- Ты просто не можешь понять этого, - говорила она. - Сколько бы я тебе
ни рассказывала, ты не понимаешь. Потому что тебе не открылась истина. Поэтому
ты несчастен. Всю твою жизнь, каждую минуту и секунду ты ищешь. Но ты ищешь не
родину и не женщину, которую бы смог полюбить. Ты ищешь истину. Это значит, что
истины у тебя нет. И все вы, непонимающие, ищете истину. Но истина вот она,
рядом. Посмотри на меня и последуй моему примеру.
Несмотря на свои убеждения, она не была фанатичкой. Я рассказывал ей об
догматах земной религии и она обсуждала их без всякого предубеждения. Однажды
утром она пригласила меня на церемонию полного сожжения. Вначале я отказался.
- Но я хочу пойти с тобой, - сказала она. - Это моя хорошая подруга. Я
много о тебе рассказывала. Если ты не прийдешь, она обидится.
- Как она может обидеться, если её не будет?
- Она останется в боге и она останется в нас всех. Я хочу, чтобы она
осталась также и в тебе. Это ты понимаешь?
Это я понимал.
7
Церемония уже началась. Сжигательную печь разместили недалеко за городом,
в поле. Место очень напоминало известную картину Босха <La cura della follia>
на которой хирург в жестяной шапке делает трепанацию черепа больному, чтобы
изгнать из того злого духа. На картине все происходит на природе и никакой,
разумеется, антисептики. Больной обречен. Тем не менее, он в полном сознании и
в его глазах заметно понимание и принятие происходящего. Несмотря на солнечный
день, все вокруг напоминало коричневатый и тусклый колорит той картины.
Невдалеке было болото и меня жалили комары. Кружили два белых аиста, мирных,
как детские сны; поочередно взмахивали крыльями. На горизонте виднелись
городские шпили.
- Ты говоришь, что ваши монахи отдают жизнь на постижение господа, -
сказала Тая, - но ведь постижение господа бесконечно. Я тоже постигаю его, но
по-своему. Как ты можешь знать, кто из нас ближе к истине? Этого нельзя
сказать, потому что лестница бесконечна и, на какой бы ступени мы не стояли, мы
бесконечно далеки от полного понимания. Как можно сравнивать между собой
бесконечности? Нельзя сказать кто из нас лучше понял бога - я, они, или даже ты
с твоей полуверой, четвертьверой.
- Я этого не принимаю.
- С непривычки, всего лишь с непривычки.
Сжигаемая была одета в зеленый сарафанчик, довольно милый и открытый.
Дело лишь портили блестящие пряжки прикрывающие те места, откуда должны расти
руки. Она деловито поговорила с кем-то в красном, потом произнесла маленькую
речь. Все, что она сказала, я уже слышал от моей подруги. Печь уже была
смонтирована. Она представляла собой что-то вроде большой рыбы с открытой
пастью. По окружности пасти были размещены мощные газовые горелки. Во время
речи их несколько раз включали и выключали - то ли для того, чтобы
продемонстрировать нам пламя, то ли для того, чтобы просто проверить. Горелки
громко гудели - как земные паяльные лампы. Печь вибрировала и накалялась - было
видно, как струится над нею нагретый воздух. Меня тошнило от всего этого.
Сколько я ни старался, я не мог ощутить ни малейшей святости происходящего.
Наконец, сжигаемая вошла в печь.
Я закрыл глаза и услышал гул горелок. Гул заглушили возгласы восторга. В
нескольких местах сразу начали петь гимны, вразнобой и мешая друг другу. И
вдруг - тишина. Горелки погасли. Зеленый сарафанчик и волосы уже обратились в
пепел, а тело, все ещё живое, но уже обжаренное со всех сторон, как куриный
окорочек, выпало из пасти рыбы и каталось в пыли. Тело молча извивалось в
судорогах и судороги так изгибали спину, что, казалось, должны переломить её
пополам. Несколько секунд все были в оцепенении, затем первые ряды бросились
вперед. Меня придавили так, что я оказался всего в двух шагах от извивающегося
тела.
- Что-то сломалось в машине? - спросил я.
- Конечно.
- Нужно её скорее наладить.
- Нельзя, - сказала Тая, - богу не нужна наша боль, ему нужно только наше
счастье, как ты не понимаешь? Ее нельзя сжигать снова.
- Она будет жить?
- Если будет, то в таком виде. И когда она умрет, бог не примет её. Все
напрасно.
- Что напрасно?
- Напрасно дело всей жизни.
Тело дернулось в последний раз, жареная кожа на груди лопнула и потекла
кровь, красная и совершенно живая с виду.
- Слава богу, она кажется умерла, - сказала Тая.
Но с меня было достаточно. Я оставил толпу и пошел по первой попавшейся
дорожке. Зачем я задержался здесь так долго? Ведь с самого начало было ясно,
что это не может быть моим миром, моей родиной, моей страной. Я соскучился по
дружбе, по душевному теплу и мне показалось, что Тая, несмотря на её наивность
и извращенную веру, дает мне и то и другое. Но я ошибся. Когда никого нет,
бросаешься на кого попало: Сейчас я хотел уйти.
Вдалеке виднелись городские постройки; до них было километров пять или
семь. Я никуда не спешил, поэтому решил пройтись. К тому же, я не собирался
возвращаться к этой толпе сжигателей и самосжигательниц. Что случилось с этим
телом, только что таким прекрасным и юным? Разрушение. Любое разрушение есть
зло, даже если это разрушение во имя всех высших целей вместе взятых. Быстрое
разрушение или разрушение постепенное, как в нашем мире - оно не может быть
оправдано ничем. А душа? Бессмертна ли душа? Здесь нужен подход. Бессмертие
тела или души в любом виде не есть настоящее бессмертие. Если можно представить
наше тело неподвижным, застывшим в возрасте вечной молодости, то эта картинка
непреложима к душе. Душа постоянно стареет, не дряхлея при этом, а просто
переходя в новое состояние. Бессмертие моего тела означало бы, что тела
детства, младенчества, юности все же умерли навсегда. Бессмертие души означало
бы, что бесконечное количество её возрастов, поколений, переходящих друг в
друга продолжают умирать. Каждый год моя душа меняется и в чем-то я становлюсь
другим человеком. И уже не вернуть свежести чувств и восприятий, но зато
приходит мудрость - как взгляд с высоты, неспособный различить детали.
Настоящее бессмертие души означало бы бессмертие всех её возрастов, накопление
их и возможно соединение - что было бы это? - огромная библиотека с стеллажами
душ? Нонсенс.
А бессмертны ли части души, которые мы вкладываем? Я имею ввиду душевное
тепло. Если я сделал рисунок и при этом старался; я нарисовал кошку для
маленького ребенка. Он смотрит на рисунок и улыбается. Я что-то вложил в этот
листочек. И листочек живет некоторое время как живое существо - его любят. Но
проходит время и его забывают и выбрасывают. Куда делось то что я вложил -
маленькое отщепление, отросток души? Умер ли он или перешел в другое состояние?
Философствуя так, я едва не пропустил первый удар. То, что я издалека
принял за мирных аистов, было совершенно иными существами, вроде небольших
зубастых птеродактилей, покрытых пухом. Промахнувшись, тварь уже заходила на
второй виток. В медленном полете она до совершенства напоминала обычную птицу,
но когда бросалась, двигалась как большая летучая мышь.
Но я уже добрался до городской черты; здесь деревья расли гуще и милой
птичке было неудобно маневрировать. Она вскрикнула несколько раз и поднялась на
большую высоту.
Город был окружен кирпичной стеной, через которую пришлось перелазить.
Вскоре я нашел то, что искал. Это был переход из одного мира в другой: широкий
мрачный бульвар; мрачный, потому что со всех сторон возвышались серые
цементированные стены почти без окон, черная земля стояла без единой травинки
(не попадает солнечный свет) и очень старые деревья растопыривали высокие кроны
похожие на спицы обезумевших зонтиков; деревья были полумертвые, но все равно
создавали полумрак. Посредине бульвара - бетонный желоб, внутри которого стоймя
стоял замусоренный ручей. Я спустился в желоб и начал быстро бежать. Мне не
хотелось, чтобы кто-нибудь увидел меня, застал за этим занятием. Бежать было
неудобно, потому что приходилось широко ставить ноги - на две стороны желоба.
Но приспособиться можно. Постепенно с обеих сторон появилась молодая поросль,
она становилась все гуще и, наконец, кроме неё уже ничего не стало видно.
Здесь я остановился передохнуть. Наверняка критическая точка где-то
рядом. Может быть, всего за шаг или за два впереди. И никогда, больше никогда я
не смогу вернуться сюда. Я не смогу увидеть этих, в сущности доброжелательных,
людей. Я никогда не увижу её. Вобщем-то, она мне никто. Но есть магическая сила
в этом слове <никогда>. Это философский камень мира слов - он все превращает в
золото. Никогда больше - её молодых веселых глаз (есть ли что-нибудь банальнее
и сколько миллионов других молодых веселых глаз я ещё увижу); никогда больше -
её манеры откидывать волосы или ронять руки на стол; никогда больше - а ведь
время, проведенное с ней, ещё минуту назад ничего не значило. А что до религии
- так ведь они меня не трогают. Я прекрасно смогу прожить здесь много лет. Что
гонит меня? Какой ветер? Какая сила? Какая цель? Зачем мне родина, которой я
никогда не видел и, возможно, никогда не найду? Почему бы не остановиться
сейчас? Ведь следующий мир может быть гораздо хуже, страшнее, свирепее, чем
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг