кружкой доброго пива, сваренного лучшим пивоваром Нормандии - Теофилом
Липкие Штаны.
- Я, - начал Пьер, - чужестранец, путешественник.
- Откуда и куда ты путешествуешь?
- Оттуда - туда. - Пьер неопределенно махнул рукой и добавил, кивнув на
машину; - А это мой экипаж... карета, что ли, колесница...
- Ну да, помело! Ха-ха-ха! - загоготал Крошка, а за ним и остальные.
В следующее мгновение грянул пронзительный свист, и между кустов
просунулась плоская румяная рожа с реденькими метелками усов.
- Это отряд де Тардье, - сообщила рожа. - Едут сюда, их человек сорок.
Разбойники пришли в движение. Побросав кружки, они схватили лежавшие
здесь же в траве короткие мечи и луки. Крошка и монах вооружились
суковатыми дубинами.
- Кто их ведет? - деловито спросил монах.
- Кроме де Тардье я не заметил рыцарей.
- Все равно их слишком много. Будем уходить. И прихватим с собой этого.
- Он ткнул пухлым пальцем в то место, где только что сидел Пьер. Но Пьера
там уже не было.
Через минуту поляна опустела. Пьер выбрался из своего гнезда между
корней того же дуба, но с противоположной стороны - сюда он метнулся,
улучив мгновение, когда все разбойники были заняты поисками оружия и
расспросами часового, - и, окончательно освободившись от веревок, подошел
к машине и забрался внутрь. Вскоре, волоча рюкзак за лямки, он уже
готовился спрыгнуть на землю, но из-за кустов донесся храп и топот
множества лошадей, а на поляне появились двое в кольчужных рубахах и
принялись расстилать цветастый ковер как раз там, где несколько минут
назад лежал Пьер, опутанный пенькой. "Смена декораций", - подумал он,
опускаясь на порожек люка. Свесив ноги, он потянулся к нагрудному карману
за сигаретой.
Между тем на поляну вступил черноволосый рыцарь, из-под низко
обрезанной челки угрюмо смотрели темные красивые глаза. Он вел за руку
молодую женщину в наряде, блестевшем, как елочный шар. Она взошла на
ковер, перед краем которого рыцарь остановился и, низко склонившись,
проговорил:
- Здесь, Алисия, ты сможешь отдохнуть и подкрепиться, чтобы усталость
не помешала тебе насладиться праздником и, что не менее отрадно, доставить
гостям наслаждение лицезреть совершенство столь полное, как твоя красота.
"Здорово заворачивает", - одобрил Пьер, на которого никто еще не
обратил внимания.
- Благодарю, сьер Морис. Я действительно утомлена. Но не голодна.
- Может быть, глоток теплого вина с пряностями?
- Вина? Пожалуй. - Алисия опустилась на гору подушек, сваленных посреди
ковра. - Немного мальвазии с корицей и кардамоном. - Она томно улыбнулась
и, угнездившись в подушках, медленно подняла глаза.
Под ее взглядом Пьеру стало неуютно. Через секунду на него уставился
рыцарь с челкой, а затем и все присутствующие на поляне.
- Как интересно, - хихикнула вдруг Алисия и, вновь обретя капризную
серьезность ломаки, обратилась к Пьеру: - Простите нас, любезный сьер
рыцарь, за бесцеремонное вторжение в ваши владения. Мы, славный защитник
гроба господня сьер Морис де Тардье и я, Алисия Сен-Монт, дочь графа
Внльруа де Сен-Монта, направляемся к замку высокородного барона Жиля де
Фора, дабы принять участие в турнире и празднестве, которые он устраивает
по поводу - впрочем, я не помню в точности, по какому именно поводу он
дает этот праздник, - и вот мы остановились отдохнуть на этой дивной
поляне, чтобы восстановить телесную бодрость, утраченную в известной мере
вследствие тягот обременительного для слабой женщины путешествия, не зная,
впрочем, что место это уже занято достойным рыцарем, носящим столь
странное облачение...
"Боже, - думал Пьер, - а эта-то за кого меня принимает? Нет, дудки, за
рыцаря я не сойду - придется еще ломать копья в честь прекрасных дам.
Лучше работать колдуна, у меня для этого явно больше данных".
- ...И соблаговолит назвать нам свое имя, дабы мы могли приветствовать
его, как того заслуживает носитель столь славного имени. - Тут Алисия
несколько запуталась и снова хихикнула, после чего ожидающе заморгала.
Вместо ответа Пьер выпустил густую струю синеватого дыма.
- Святая Мария, да вы колдун, - оживилась дама, не выказав, однако,
никакого страха. - Сьер Морис, я никогда не видела колдунов, а вы?
- Мне, Алисия, всякое приходилось встречать в Палестине и других
местах. Но если тебя заинтересовал этот... Почему бы нам не пригласить его
в Лонгибур?
- Прекрасная мысль! - захлопала в ладоши женщина, сверкая камнями
перстней и браслетов. - Не откажите в любезности даме, благородный сьер, -
говорила она уже Пьеру, - согласитесь сопровождать нас в замок барона, где
вам, ручаюсь, окажут самое изысканное гостеприимство, которого заслуживает
столь могущественный чародей.
Пьер продолжал молчать. Де Тардье сказал что-то своим людям, и те, взяв
машину в полукольцо, стали приближаться к сидящему Пьеру. Он швырнул
рюкзак обратно в машину, встал и захлопнул люк.
- Ну-ну, - сказал он, - я иду.
Сохранять достоинство мага под недружелюбными взглядами латников было
нелегко. В это время к Алисии подошел паж. Над серебряным подносом с двумя
кубками вился пар.
- Принеси еще, - бросила Алисия пажу, протягивая Пьеру тяжелый
металлический сосуд.
Он растерянно держал его двумя руками, пока такие же кубки не появились
в руках Алисии и де Тардье.
- Пусть вам сопутствует удача! - звонко сказала Алисия.
Пьер выпил вино. Теплая сладкая волна прошла по телу.
- Садись, сьер чародей, и расскажи нам о своих чудесах, а еще лучше -
покажи что-нибудь не слишком страшное.
"В романах в таких случаях на помощь приходит солнечное затмение. А мне
и затмение, начнись оно через минуту, все равно не поможет. Предсказать
его я не могу, а тем более шикарно обставить". Пьер опустился на ковер
рядом с томно взирающей на него дамой, тоскливо огляделся, достал
зажигалку и неуверенно щелкнул. Алисия равнодушно посмотрела на язычок
пламени и прилегла на подушках.
Пьер ошалело вертел головой. Кучка воинов закусывала холодным окороком.
Пели птицы.
Очнувшись от задумчивости, Морис де Тардье встал и, буркнув: "Разбудить
Алиску", направился к лошадям.
Они проделали уже знакомый Пьеру путь по трепетному летнему лесу, и
Алисия непрерывно болтала, мучая удилами красивого гнедого мула, а рыцарь
Морис де Тардье молчал, бросая на Пьера неприязненные взгляды. Молчал и
Пьер, трясясь на могучем пегом жеребце позади пажа, и мысли его были
расплывчаты и печальны. Ехавший впереди кавалькады воин поднес к губам рог
и затрубил у подъемного моста замка Жиля де Фора.
Сотни коптящих факелов гнали к потолку темень, и та сгущалась вверху, в
сплетении балок. Узкие щели окон рождали сквозняки, от которых языки
светильников раскачивались, внося тревогу, размывая предметы, лишая
четкости жесты. Прямо на Пьера смотрели удлиненные глаза узкого белого
лика с бескровной полоской губ. За ним лучами расходились мечи и копья,
схваченные щитом мрачной геральдики: ворон, несущий в когтях череп. Страх,
отодвинутый было добряками-разбойниками и болтовней Алисии, с новой силой
сжал сердце Пьера при виде этого лица, осененного птицей смерти и
остающегося недвижным в мятежном метании теней.
Когда Пьер чуть свыкся с желто-красными полутенями и оторвался от
магнетических глаз, перед ним мало-помалу стали материализовываться
реальные предметы: убегающий к возвышению дубовый стол, гобелены с
неуклюжими собаками, соколами и трубящими в рога рыцарями, огромный очаг,
черной пастью жующий оленью тушу. Достигнув возвышения, стол подныривал
под стоящего поперек собрата меньшей длины. За этим последним
расположились хозяин и знатнейшие гости, среди которых оказались давешние
утренние знакомцы - рыцарь с цепью и поп в лиловой рясе. За спинами
публики попроще, сидящей на скамьях у длинного стола, шныряли и скалились
вислоухие собаки.
Хозяин замка барон Жиль де Фор, чье лицо заворожило Пьера, сидел,
склонившись низко над столом, и неподвижно глядел перед собой, слушая, как
тучный дворецкий с резным посохом в руке говорил ему что-то о
новоприбывших. Потом барон медленно поднялся, сошел по трем высоким
ступеням с помоста и двинулся навстречу Алисии и Морису. Слух Пьера не мог
выделить из общего гула, какими словами обменялись хозяин и гости. Жиль де
Фор повел Алисию к своему столу, за ними в сопровождении дворецкого шел
Морис де Тардье, Пьер почувствовал себя неуютно, стоя у дверей. "Большого
почета тут не жди, - думал он, заходя за каменный выступ близ очага, -
колдун у них по социальной шкале где-то между конюхом и свинопасом. Тем
более такой завалящий - кроме фокуса с зажигалкой и сигаретой ничего не
показал". В этот момент кто-то потянул его за полу куртки. У локтя Пьера
сиял черными глазами Ожье, кравчий сеньора замка.
- Молодец, что пришел. Сейчас будет самое интересное. Садись за стол.
- Скажи, Ожье, нельзя ли мне пристроиться где-нибудь в сторонке, ну
хотя бы здесь? - Пьер показал на темную нишу за очагом.
- Здесь так здесь. - Ожье поманил поваренка, поливавшего оленью тушу
вином из насаженного на палку ковша. - А ну-ка, Жермен, посади этого
человека.
Жермен прикатил две деревянные колоды. На одну из них уселся Пьер, а на
другую Ожье поставил тарелку с жареной дичью и кружку темного вина.
И снова мир распался на пятна и звуки. Вереницы слуг меняли блюда, гул
наполнял сводчатую залу, и не мог Пьер расчленить этот великолепный
оркестр звуков, красок и движений на вульгарные элементы, лишенные поэзии
и высокого значения: хруст, сопение, урчание, шарканье, шмыганье, скрип,
работа челюстей, локтей, подбородков, а вот холеная рука в перстнях и сале
ползет по малиновому бархату, оставляя тусклый жирный след.
И вдруг - тишина и неподвижность. На возвышении у резного кресла барона
выросла тощая фигура в рубахе из красных и зеленых ромбов с желтой
обезьянкой на плече. Венок из темных привядших роз лихо сдвинут набекрень,
лисье личико сосредоточенно, в левой руке - маленькая арфа. Уперев
согнутую ногу в чурбак и утвердив арфу на колене, жонглер тронул струны.
Резкий тревожный звук полетел к темным сводам.
- Небывальщину заморскую я не стану вам рассказывать, храбрые рыцари и
прекрасные дамы, а послушайте побывальщину родной земли, милой Франции. Я
песню заведу о храбром витязе, вам о Роланде пропою блистательном,
служившем императору христианскому и победившем с Карлом тьму язычников,
слуг мавританца-нехристя Марсилия.
Щелкнув по носу разошедшуюся не в меру обезьяну, певец снова бряцнул
арфочкой и продолжал:
Король наш Карл, великий император,
Провоевал семь лет в стране испанской.
Весь этот горный край до моря занял...
Зачарованно внимая стихам, Пьер вспомнил, как сбегал с уроков,
предпочитая скучному Роланду пыльную зальцу синематографа "Мираж" с Гретой
Гарбо на экране и тонкой рукой Симоны, сжимавшей острыми пальчиками его
локоть.
Жонглер тем временем проигрывал всех героев. Тяжелым взглядом обвел он
сидящих за малым столом рыцарей:
"Бароны, я от вас совета жду,
Кого послать к Марсилию могу".
Вот Ганелон, предложенный Роландом на опасную должность посла,
вырастает в гневного пророка собственной мести:
Роланду молвит он: "Безумец злобный,
Из-за тебя к Марсилию я послан,
Но коль вернуться мне господь поможет,
Тебе за все воздам я так жестоко,
Что будешь ты меня до смерти помнить".
Деловито разработан план злодейской операции. Изменник Ганелон и
Марсилий, склонившись над картой - или Пьеру так кажется, - водят пальцами
по пергаменту. Вот оно, ущелье Сизы. Карл арьергард оставит у теснины, в
нем будут граф Роланд неустрашимый и Оливье, собрат его любимый, и
двадцать тысяч воинов-французов. На них... Ганелон шевелит пальцами,
губами: он вычисляет. Мордочка жонглера напряглась...
На них сто тысяч ваших мавров двиньте.
За столом движение. Им, рыцарям, да и всякому ясно, как это много - сто
против двадцати. Они давно уже знают, чем все кончится, но забыли. Они все
переживают заново. На лицах напряженное внимание. Беспризорный олень
сохнет в очаге. К Ронсевальскому ущелью, где встал лагерем отряд Роланда,
спешат толпы мавров. В доспехах сарацинских каждый воин. У каждого
кольчуга в три ряда. Все в добрых сарагосских шишаках, при валенсийских
копьях и щитах... О, рыцари знают толк в оружии. Они понимающе
переглядываются и чмокают губами, они живут этим. А он, Пьер, сбежал в
кино с Симоной.
Окончив коллеж, он болтался без дела. Иногда помогал дяде продавать
цветы. Но вот Симона привела его в театр Шатле, в студию самого Жан-Поля
Моро. Тому был нужен мим. Он оглядел хрупкую, гибкую фигуру Пьера и
удовлетворенно хмыкнул. Моро оказался прав: у Пьера обнаружился дар.
Жан-Поль открыл ему бесконечный мир знаков, образующих язык пантомимы:
зыбкий, как волны, шаг, птичий порыв кисти, скорбь белой маски лица.
Началась "странная война". Моро забрали в армию, и Пьер привязался к
старому актеру Этьену Жакье. Жакье дал ему роль в готовящемся спектакле.
Отрава драматического театра оказалась еще острее. Сладкой тайной звучали
для Пьера имена Станиславского, Мейерхольда, Пискатора. О Станиславском
рассказывал Владимир Соколов, который вел занятия по сценическому
мастерству. "Смотрите сюда. - Соколов поднимал над головой коробок спичек.
- Сосредоточьтесь на этом предмете. А теперь представьте, вы - спички!"
Деревенея, Пьер ощущал себя тонким, оструганным. Он лежит в холодном
сумраке, прижатый к жестким своим собратьям, и его далекий маленький
затылок обмазан горючей коричневой массой. Но вот брызнул свет, огромные
пальцы хватают его, затылок больно чиркает о шершавую стену. Шипение и жар
окутывают голову, чернеет и гнется тело.
Этьен Жакье стал для Пьера пророком.
- Мальчик мой, - говорил он во время бесконечных прогулок по весеннему
Монмартру, - театр - это корабль. Вольный ветер раздувает паруса
занавесей, колосники - наш рангоут, сеть задника и канаты - такелаж.
Софиты - это горящие иллюминаторы, и даже галерка созвучна галере. Каждый
вечер ее заполняют рабы и пираты, жаждущие чуда - свободы и нежности. И
спектакль снимается с якоря, чтобы подарить им это чудо... Театр выше
жизни, Пьер. Я выхожу на сцену, чтобы не участвовать в грубой комедии,
которую называют реальной жизнью.
Накануне его дебюта война перестала быть "странной". Немцы хлынули на
Париж.
Пьер стоял в толпе на Елисейских полях. Старик в берете повторял:
- Франция, наша Франция... - по его щекам катились слезы.
"Человек одновременно актер и зритель в театре жизни. Он живет и
наблюдает себя со стороны. Живет, но знает, что умирает. Жизнь - это игра
в предание смерти". Какими мудрыми казались Пьеру эти слова Жакье. Но
однажды он спросил, не правильней ли было бы на время оставить театр и
сражаться.
- Весь мир сейчас сражается, - отвечал Этьен, - и весь мир играет. Я
знаю, мы кажемся чудовищами, озабоченными только своим делом - делом
комедиантов, безразличных к борьбе. Но у нас свое поле боя - сцена. Ставка
в нашей игре - величие духа родины. Духа Мольера, Корнеля, Расина. Мы
поднимем на щит героическое прошлое Франции.
Слова старого актера убедили Пьера. Со страстью включился он в
постановку "Сида".
- Премьера будет 14 июля, - говорил Этьен, захлебываясь от возбуждения.
- Представляешь, какой эффект!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг