Он посмотрел на меня и сказал:
- Слушай, со мной случилось несчастье. Ты поможешь, если надо будет?
- Какое несчастье?
Он покачал головой. Его трясло, и он никак не мог справиться с этим.
- Принеси чаю. Мне холодно.
Я сходила в коридор, принесла кипятку и заварила чай. Он сделал
несколько глотков, и вдруг его стало рвать. Я едва успела поднести
полотенце. Несколько раз его чуть не выворачивало наизнанку. Потом это
прошло, он откинулся на спинку кресла, осовело оглядываясь:
- Нет. Это не для меня.
- Что не для тебя?
- Это не для меня. Зря я впутался в это дело.
- В какое?
В коридоре кто-то прошел. Жорж глянул на дверь и весь сжался. Потом
шаги стихли.
Жорж взялся за сердце, и мысли его приняли новое направление. Несколько
секунд он молчал, прислушиваясь к себе, потом сказал с трагическим
пафосом:
- Я знаю, от чего я умру. От сердца.
Ему стало так жалко себя, что у него даже слезы на глазах выступили.
- От сердца. Это точно. У меня недостаточность митрального клапана.
Ей-богу... - Затем перескочил на другое: - Это все Дюфур. Гнусный Дюфур.
Так продолжалось полночи. То его начинал бить озноб, и он просил
горячего чая. То он начинал допытываться, помогу ли я, если возникнет
нужда. Потом вдруг успокоился, повеселел и заявил, что в самое ближайшее
время ему надо поехать в Фронтиньян. Он уйму времени не был на море, а ему
давно пора отдохнуть и поправить здоровье.
В конце концов мне все это надоело, я легла спать, а ему постелила на
диванчике.
Я проснулась поздно, около двенадцати. В комнате стоял запах винного
перегара, табака и одеколона, который употребляет Жорж. Сам он спал,
свернувшись на диване калачиком, как ребенок.
Я оделась и спустилась вниз, чтобы позавтракать.
День снова был хороший. Светило солнце, и голубое небо отражалось в не
просохших после ночного дождя лужах на мостовой.
Все четверо детей Сэреля опять возились на веранде кафе, и тут же
сидела полная мадам Фетю, присматривая за ними. А жены Сэреля не было.
Напротив отеля, на другой стороне улицы, у аптеки, почему-то толпился
народ. Я поздоровалась с консьержкой и спросила, что случилось там, через
дорогу.
У мадам Фетю дрогнули губы, она глазами показала на детей и затрясла
головой. И только тут я заметила, что у нее ужасно расстроенное лицо.
Сердце у меня сжалось. Не слыша уличного шума, я пересекла мостовую и
протиснулась сквозь толпу к самой аптеке. В дверях стоял полицейский. Я
оттолкнула его.
Посреди помещения стоял длинный стол, и на нем лежал маленький мосье
Сэрель. Убитый. Он был, как всегда, аккуратен, в чистом воротничке, и
только по пиджаку на груди расползлось пятно уже засохшей крови. Его
мертвые глаза безучастно смотрели вверх, по выражение лица было спокойным
и даже вежливым. А руки, работящие руки, которыми он разрисовал по ночам
столько открыток, были бессильно простерты по бокам на столе. Во мне все
как-то оцепенело.
Рядом с Сэрелем стояла его жена как каменная статуя. В ее глазах была
такая безнадежность, что даже страшно было смотреть.
Кто-то сказал рядом:
- Они оставили записку.
Превозмогая себя, я шагнула вперед. На столе у руки Сэреля лежал серый
клочок бумаги. Две строчки были набросаны наспех, торопливо: "ОАС наносит
удар, где хочет и когда хочет".
Большое наполеоновское "р" отделялось от других букв.
Я тихонько выбралась из аптеки - как раз подъехала машина "скорой
помощи", - пересекла улицу, все такая же оцепеневшая поднялась на
четвертый этаж и вошла в номер.
Жорж спал, по-детски посапывая, уткнувшись лицом в подушку. Его черные
волосы растрепались ежиком.
Я села рядом и просидела, наверное, с четверть часа, глядя на эти
волосы. Потом протянула руку и потрясла его за плечо.
Он проснулся, поднял голову и заморгал.
Я сказала:
- Послушай, ты убил Сэреля.
Мне было тяжело говорить. Слова не шли. Их приходилось выталкивать.
Жорж быстро спустил ноги, сел на диване и спросил:
- Откуда ты узнала? Кто сказал?
Я ответила, что поняла это сама.
Миг он смотрел на меня, потом так же быстро поднял ноги в носках и лег,
натягивая на себя одеяло.
- Это недоказуемо. У меня есть алиби.
И закрыл глаза.
Я опять потрясла его за плечо.
- Послушай, но ты убил человека, у которого четверо детей.
Он приоткрыл глаза.
- Ну и что? - Он посмотрел на меня, стараясь понять, о чем я говорю. Но
его глаза заволакивало сном. - Дай мне спать. Ты же знаешь, как я устал.
Через минуту он уже снова посапывал.
Еще с полчаса я сидела и смотрела на него. Потом мой взгляд упал на
часы, и я сообразила, что через час нужно быть в Нейи.
Я написала Жоржу записку, чтобы он не уходил без меня, оставила ее на
столе, вышла в коридор и постучалась в 314-й, к мадам Ватьер.
Она открыла мне вся заплаканная.
- Какой ужас! Вы уже знаете...
Но я не дала ей кончить.
- Знаю. Я не об этом. Вчера, когда мы разговаривали, я забыла
извиниться перед вами за позавчерашний скандал.
- Какой скандал?
Ее глаза все-таки чуть-чуть оживились.
- Ну как же? Вы же слышали. Позавчера ночью. У меня был Жорж.
- Да, Жорж...
(Жоржа она знала.)
- Так вот этот скандал, - сказала я. - Между Жоржем и Дюфуром. Они
ужасно кричали. Неужели вы не слышали?
- Я?.. - Она пожала плечами. - Конечно, слышала.
(Она была уже сама уверена, что слышала.)
- Вы знаете, я просто боюсь. Они так ссорятся. Жорж бывает вне себя.
- В случае чего стучите ко мне, - предложила она.
Дети Сэреля все так же играли на улице возле мадам Фетю и пока
ничего-ничего не знали о том, как переменилась уже их жизнь и какие совсем
иные дни ожидают их впереди. Толпа возле аптеки рассеялась, и равнодушный
быт улицы вступил в свои права.
Я взяла такси и, пока ехала до Нейи, все повторяла себе, что сейчас я
должна не думать о Сэреле, не думать, не думать, не думать!.. Что сейчас я
еду провожать моих шестерых, самых лучших моих друзей.
Но мне не удавалось не думать.
Шестеро ждали меня. В зале со старинными гобеленами мы выпили по рюмке
вина. Тот, с гипнотизирующим взглядом, сказал:
- Ну что же, пора. Пойдемте.
И мы пошли. У них не было никаких вещей, да им и не нужны были никакие
вещи - я знала почему.
Мы пошли прямо в Булонский лес.
Мужчины выглядели усталыми, и я подумала, что, может быть, они ни часу
не отдыхали, трудясь днями и ночами все те пятеро суток, что провели в
Париже.
Мы миновали Лонгшан, за озером свернули влево и уже по тропинке пошли в
самую глушь. Солнце скрылось за тучей, заморосил ноябрьский дождик. Пахло
мокрой травой, за предыдущую ночь листы с дубов все облетели, и парк
казался совсем-совсем покинутым.
Мы вышли на большую поляну и постояли чуть-чуть. Опять у меня было
такое чувство, будто они знали меня давно-давно, были друзьями еще моего
отца и матери и тогда уже любили меня, как любят теперь. Что они рады, что
я выросла как раз такой, какой они и надеялись меня видеть.
И это было все.
Они стали прощаться, целовать мне руку и уходить.
Как они уходили?.. Да очень просто!
Огромный корабль стоял на поляне. Похожий на наши земные ракеты,
фотографии которых можно видеть в журналах и газетах. Только он был
прозрачный. Почти совсем прозрачный, так что его и видно было лишь
временами, и то едва-едва. Он стоял на огромной треноге, и такая же
прозрачная, как бы стеклянная, лестница вела к прозрачному люку.
Порой на фоне неба и обнаженных верхушек дубов делалась видна
внутренность корабля. Помещения, переходы, какие-то блоки. Но только
мельком, и все тоже прозрачное.
Мои друзья уходили. Они поднимались по лесенке и одновременно делались
прозрачными, постепенно исчезая.
Я не удивлялась этому. Я знала, что будет именно так.
Последним остался тот, который был для меня Первым. За столик которого
я села тогда в "Черном солнце".
Он взял мою руку, и я спросила:
- Скажите... Как вы считаете, если зло...
Он сразу все понял, его лицо стало твердым и решительным. Он сказал:
- Да. Конечно.
Но у меня были еще сомнения: имею ли я право, могу ли я брать это на
себя?
Я спросила:
- И, значит, я сама...
Он ответил:
- Да. Безжалостно. Каждый должен брать на себя... Но вы не должны быть
одна. Ваш мир тоже будет прекрасен, но имейте в виду, вы не должны быть
одна. Помните это. - Потом лицо его смягчилось, и он прошептал: -
Прощайте, моя дорогая. Мы вернемся, но это будет не скоро.
Он поцеловал мне руку, сделал несколько шагов по желтым и черным мокрым
листьям и стал подниматься по лесенке, постепенно стекленея и исчезая, как
все они.
А я стояла и стояла. Дождь шумел. Чуть колыхнулись ветви деревьев,
что-то огромное и призрачное мелькнуло, поднялось и растворилось в сером
небе...
Я вернулась на Лонгшан, прошла пешком около двух километров по сырому
асфальту, остановила такси и приехала в отель.
Жорж уже встал и гладил свой пиджак. Его ночные страхи кончились, он
был бодр и беззаботен...
Я сказала, чтоб он пришел ко мне вечером вместе с Дюфуром.
- Зачем?
- Мне надо.
- Но зачем? Ты же понимаешь, я не распоряжаюсь его временем. Он занятой
человек.
Некоторое время Жорж артачился, но потом по моему тону понял, что лучше
подчиниться. Было уже пять вечера. Я сказала, что буду ждать обоих в семь.
Жорж ушел, а я опустилась в подвал к мадам Фетю и выслушала ее рассказ
о том, как Сэреля нашли сегодня в парадном возле аптеки, и о том, что
следы убийц смыло ночным дождем. Мы разговаривали минут пятнадцать, и как
бы между прочим я ввернула, что очень боюсь за Жоржа, который постоянно
ссорится с неким Дюфуром.
В номере я сделала кое-какие приготовления и стала ждать.
Жорж пришел первым, точно в семь, и принялся допытываться, для чего мне
понадобился Дюфур. Но я помалкивала.
По своей привычке перескакивать с одной мысли на другую, он заговорил
опять о поездке в Фронтиньян, потом без всякой связи стал поносить де
Голля за нерешительность и нежелание примкнуть к "патриотам" и кончил тем,
что ему, Жоржу, обязательно нужно купить маленький "ситроен".
В половине восьмого постучал Дюфур.
Он вошел своей независимой походочкой, модный и благоухающий.
- В чем дело, птичка? У меня не очень много времени.
Я усадила их обоих в кресла, а сама села напротив рядом с кроватью.
Жорж был чуть-чуть смущен, а Дюфур снисходительно улыбался. У него было
отличное настроение.
Я сказала:
- Итак, вы убили Сэреля. Вы вдвоем.
Дюфур бросил мгновенный взгляд на Жоржа - проболтался. Но тот
возмущенно развел руками.
Я с силой повторила:
- Вы убили Сэреля. Вы вдвоем. Один заплатил за убийство, а другой
убил... И вы знали, что убиваете отца четырех детей. Что два мальчика и
две маленькие девочки останутся сиротами. На всю жизнь. Вы знали это и все
равно убили его...
Жорж воскликнул:
- Послушай, чего ты хочешь, дура?
Но Дюфур взглядом приказал ему молчать.
- Допустим, - согласился он. - И что дальше? Вы собираетесь донести?
- Нет. Не собираюсь.
Он кивнул:
- Разумно. Но зачем тогда мы здесь?
- Затем, что я убью вас, - сказала я. - Вы убили его, а я убью вас.
Обоих скотов.
- Ну... хватит. - Дюфур встал. - У меня на сегодня есть общество
поинтереснее.
Но я толкнула его, и он сел обратно в кресло. Дело-то в том, что я
гораздо сильнее их обоих. Мне каждый день приходится по два-три часа
тренироваться для выступлений.
Дюфур упал в кресло, как мешок. Он нахмурился, чуть побледнел, и его
рука скользнула к карману брюк.
Тогда я вскочила, влепила ему одну хорошую затрещину, которая его
оглушила, выхватила из-под подушки обнаженный отцовский кортик и резко
ударила его в грудь. (А на руке у меня уже заранее была надета перчатка.)
Он ахнул и как бы вздулся на миг, но потом захрипел и опал. Как
проколотая шина.
Я сказала Жоржу:
- Держи.
И сунула ему кортик в руку. Он был так растерян, что послушно взял его.
Тогда, испустив ужасный вопль, я бросилась вон из комнаты в коридор,
заперла дверь и заметалась, зовя на помощь...
Потом была полиция, толпа в коридоре, был желтый, трясущийся Жорж,
которого уводили. Были допросы. Мадам Ватьер подтвердила, что еще
несколько дней назад слышала крик и угрозы в моей комнате, мадам Фетю
вспомнила о моих опасениях, и сама я несколько раз объясняла и показывала,
как Жорж схватил со стены кортик и в припадке ярости вонзил его в грудь
Дюфуру.
Это длилось долго. Но кончилось. И настал день, когда я пошла по
Монмартру, сознавая, что все позади. Шипя, катили автомобили. Стоял уже
декабрь, холод подбадривая пешеходов. Усиливался террор "активистов", но
я-то не боялась их. И не боялась того, что я старею. Ничего меня не
страшило. Я была уверена, что в конце концов обязательно дойду до того
большого дома, где сияют все золотые окошки...
Таковы записи танцовщицы Лиз Обельдуайе, попавшие к нам способом, о
котором не имеет смысла здесь упоминать. Процесс Жоржа Армана, тридцати
двух лет, без определенных занятий, обвиненного в двойном убийстве, уже
кончился, и смертный приговор приведен в исполнение. Так что тут уже
ничего не исправишь, даже если бы кому-нибудь и захотелось.
Сама Лиз Обельдуайе уже не танцует больше в ресторане "Черное солнце" и
выехала из отеля "Бургундия". Она проживает сейчас неизвестно где и
переменила, по всей вероятности, фамилию.
Нас интересует в данном случае другое.
Действительно, как и сообщал в свое время ряд европейских газет, сэр
Бернард Ловелл уловил с помощью своего гигантского радиотелескопа в
Джодрелл Банкс наличие некоего неподвижного тела в космосе над Ла-Маншем.
Он наблюдал этот предмет в течение пяти суток - с 11 по 16 ноября. При
этих обстоятельствах остается лишь пожалеть, что пришельцы из другой
звездной системы или даже Вселенной попали в столицу Франции как раз в
момент разнузданных бесчинств ОАС.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг