Одно утешало - что кратко.
Еще несколько усилий... Не потому, что хотел выше, а просто не мог
удерживаться на месте, не за что. Вдруг стало светлее, открылся смутно
колеблющийся горизонт.
Он лежал на краю плато. Тихо. Рев прибоя не в силах был подняться сюда.
Абсолютная тишина.
Добрался. Влез!
Не поднимая головы, ни одного взгляда вдаль себе не позволив, пролежал
ничком полчаса, дыша в горячий камень. И начал спускаться.
Опять была бесконечность пути, непредсказуемые рывки. Но удалось как бы
отъединиться от самого себя. Это не он, не личность на стене Просто тело
мучается, готовое упасть, а сознание-то свободно витает рядом. И если тело
рухнет, сознание спокойно проводит его до самого конца, до груды
окровавленного мяса на гальке.
"Поднимался на отчаянии, слезу на безразличии"
А тело кое-как справлялось. Опять попало на площадочку, где он счел, что
кончено, надо бросаться вниз.
- Э-э-эх!
Ноги чуть согнулись в коленях. Прыжок. Десятые доли секунды в полете. И
пальцы схватились за край площадочки, а внизу под ступней знакомый выступ.
Отсюда скала была уже покатой, путь легче.
Солнце упало за горизонт, когда Стван встал на обкатанные кругляши пляжа.
Без мыслей прибрел к воде. Долго пил прямо ртом, слыша, как глотки толчками
поднимаются по горлу. Упал тут же на месте, начал засыпать, и вдруг
застонал, подумав, какой страшный вызов предъявил ему этот берег.
Гнев захлестнул Ствана, давно не испытанный. Все они! Снова они, ловкие,
элегантные, остроумные, информированные, которые заняли все удобные,
интересные, престижные места на Земле. Сами сейчас болтают за кофейным
столиком на очередном заседании какой-нибудь подкомиссии, либо сидят на
премьере спектакля, летят на воздушных лыжах... Сами наслаждаются, а он
здесь, в глуши, отброшенный за полмиллиарда лет, один перед бушующим
прибоем. И завтра ему опять на стену. Туда, где ужас высоты, даже если
плотно поставил ноги и уверенно схватился руками. Они вот так, а он вот этак!
Забегал вдоль берега перед темным провалом ночного моря, сжимая кулаки...
Назло я влезу, научусь. Назло!
Утром он опять был на стене. Опять заставил себя отключиться,
оравнодушеть к собственной судьбе.
Так продолжалось неделю. Посмотрев однажды на свое отражение в воде,
увидел, что иссох наполовину. На лице резко проступили кости черепа, глаза
сияли фанатично.
Но дальше пошло обратным ходом. Перестали кровить пальцы, взялась
наращиваться тугая округлость щек. В лазании начал даже находить
удовольствие. На стене превращался во что-то вроде хамелеона, способного
зацепиться за любую мельчайшую неровность. Приникал к камню, распределялся
на нем, почти растекался, почти прилипал.
И наконец настал день, когда, нырнув глубоко, Стван достал со дна
последнюю раковину. Поел, неторопливо прошелся узким пляжем. Ловушка
перестала быть ловушкой, все теперь оборачивалось приятным и ласковым.
Шагнул к стене и, думая о разных разностях, часа через два очутился над
бездной, куда не доходит шум прибоя.
Знакомая ложбинка, последний уступ...
Стван одолел его и, повернувшись, сел, спустил ноги вниз.
Море поднялось огромной чашей, синей вблизи, голубеющей вдаль, к
горизонту. Вот оттуда он плыл почти без надежды, но все- таки не повернул
назад к отмелям.
С водной глади веял ветер, камень был горячим под ним, и Стван неожиданно
для себя рассмеялся. А каждый ли из тех, кому он завидовал в прежней жизни,
сумел бы проделать вот такой путь, очутиться здесь наверху?
Встал, повернулся спиной к морю. Он был очень рад, что не соблазнился
окинуть этот мир взглядом раньше, когда впечатление было бы испорчено мыслью
о том, что надо будет спускаться, страхом.
Гранитное пологое плато лежало перед ним. Вдали слева возвышалось
образование вроде половинки яйца, поставленного торчком, светлое, почти
белое. Справа камень продавился гигантской, словно стадион, чашей. Затем
полоска голубого моря, через него перешеек, ведущий на другую равнину. И над
нею снеговое облако - вершина в чистой небесной синеве.
И все. Яйцо, чаша, перешеек. В одном куске, монолите, не разломано. Из-за
этой цельности всю панораму можно было бы считать и маленькой, не теряйся
безжизненная пустыня далеко в мареве эфира.
Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые...
Стван постоял некоторое время - музыка звучала в ушах.
"Пойду, не боящийся скал. В глубь кембрийского материка".
Камень, черный под ногой, впереди неуловимыми переходами менял оттенки.
Краснел, растекался розовыми озерами, разливался коричневыми лугами. Здесь и
там на темном возвышались белые округлые глыбы.
Ни песчинки, ни отдельного кусочка. Хочешь что-нибудь поднять - бери все
плато разом.
Чем дальше уходил Стван от края равнины, тем жарче делалось. Пустыня
постепенно превращалась в печь. Было понятно, что лишь толстенная
кожа-подошва спасает ноги от ожога.
Сильно хотелось пить. Горячий воздух охватывал волнами. Подумалось, что,
если упадешь, вскочишь сразу с волдырями.
Он остановился, и тотчас все вокруг заволокло туманом, контуры местности
потерялись. Дернул головой - пелена рассеялась и сразу сошлась снова.
Пошагал дальше. Туман разошелся, однако тут же надвинулся на глаза, как
только Стван стал.
Сам он создает этот туман, что ли?
Прыгнул в сторону. Оглянулся и на том месте, где только что был, успел
увидеть собственный зыбкий, с одного бока разорванный контур, который миг
просуществовал и растаял.
Сделал несколько прыжков, на полсекунды всякий раз останавливаясь, и
сумел наставить целых три себя. Призрачные фигуры, одна за другой
растворившиеся.
"Значит, истаиваю я!"
А жара обжигала снизу пальцы ног, икры, даже колени. Стван попытался
плюнуть - зашипит ли? Но рот пересох. Сдавливало виски, в ушах начинался
колокольный звон.
Бежать?.. Но куда? Лучше к другому краю пустыни.
Пустился бегом, однако воздух яростно ударил в грудь тысячей раскаленных
игл... Ладно, пойдем шагом.
Приближался наплывной вал, окаймляющий чашу-стадион. Но Стван не решился
свернуть с пути. Местность то закрывалась туманом, то возникала.
Впереди была белая глыба. Стван поднялся на нее и почувствовал, что сразу
расслабилось сложившееся в страдальческую гримасу лицо. Здесь, в полутора
метрах над горячей плитой, господствовал иной климат.
Спуск на другой стороне каменной равнины был полегче. Когда Стван прыгнул
в волны, он подумал, что вода вокруг закипит. Однако первобытный целебный
океан знал свое дело - через час про ожоги забылось.
С этой стороны в неширокой заводи галька была истерта в крупный песок.
Прибой колебал кромку планктона, которого Стван не видел с тех пор, как
простился с отмелями.
Сытый, отлежавшийся на волнах, он к вечеру опять взобрался наверх.
Радостно было чувствовать, сколь свободным его сделала способность лазать.
Ветер с моря нес прохладу. Близилось время заката. Перешеек вблизи лежал
мостом к другой, более обширной равнине. И там у самого горизонта высились
четыре одинаковых прямоугольных горы - будто вагоны огромного поезда.
Удастся ли туда дойти? Пылающий материк кембрия - не место для прогулок.
Не углубишься в голую гранитную пустыню, не доберешься, оторвавшись от воды,
до тех мест, где в будущем раскинутся Париж или Заир.
Белый холм и отсюда напоминал по форме яйцо. Чаша была, пожалуй, жерлом
потухшего вулкана - наверное, дополнительным кратером того, что вознесся за
облака. Какой рев катился над гладью моря, когда все создавалось тут! Какой
огонь дохнул в небо, как страшно, гибельно растекался в светлой высоте
кромешный дым!
Пройдут эпохи. Если этим скалам не погрузиться на дно океана, они
разрушатся в песок. Жизнь покроет дюны травой, будут вырастать и падать
деревья. Потом придут люди, испещрят местность своими сооружениями, все
станет дробным, мелким, запутанным.
Но до такого еще сотни миллионов лет. А пока что царствует одному ему
принадлежащий кембрий - спокойное достоинство, чистота ничем не смущенных
основ.
Стван лег на теплую скалу у самого обрыва.
Опускался к волнам шар солнца. Вот он, первобытный мир. Безмерность неба,
земли. Немой голос гранитной тверди, тишина, которая будто что-то говорит.
Торжественное величие самого обнаженного существования. Кажется, еще миг, и
поймешь, зачем материя, время, Вселенная. Познаешь истины, не выражаемые
словами, доступные, быть может, только безъязыкой мудрости инстинкта.
Стван прижался всем телом к шершавому камню, обнял его.
"Я вник. Принадлежу и слился. И если крикну от боли, мой вопль расколет
плато пополам".
Но почему "от боли"?
Удивленный, встревоженный, сел. Какая боль, откуда взялась?
Что-то происходило в его внутреннем мире.
Поднявшись на ноги, он в волненье заходил взад-вперед.
"Ерунда! Отлично выдержу здесь... Хотя при чем тут "выдержу"? Я же
наслаждаюсь. Что может быть лучше одиночества под голубыми небесами? Есть
чем заняться - удивителен мир воды, великолепна твердь".
Едва слышным голосом снизу соглашались волны.
"Пойду и пойду себе. Мне жизни не хватит, чтобы все..."
Но Стван пошел только на третий день. Готовился. Высушенными водорослями
оплел пустую раковину-рог. Наполнил водой, сверху замазал подсыхающим
планктоном, приладил лямки. Решил еще до жары осмотреть ближний кратер,
подойти к четырем горам - может быть, там река. Ведь должен же быть где-то
сток тающих снегов. Если река, можно далеко забраться внутрь континента.
Ночью он влез на плато и с первым солнечным лучом подошел к кратеру.
Гигантская лавовая чаша еще тонула в тени. Стены полого сходились книзу,
и там в центре зияло черное пятно колодца.
"Может быть, подземные залы, лабиринт. Вход в тайное тайных, самое чрево
планеты".
Стван перепрыгнул через невысокий вал, сел на склон. И вдруг немного
съехал вниз.
"Черт возьми!"
Камень здесь был как бы отшлифован, полит лаком. Темно- коричневая,
слегка взрябленная поверхность, которую именно рябь делала неудержимо
скользкой.
Всего лишь чуть-чуть его утянуло. Еще не понимая, повернулся, чтобы
схватиться за вал. Но это движение еще увело его вниз. Плавно, как по
воздуху.
Теперь несколько сантиметров не хватало, чтобы вытянутой рукой достать
край склона. Стван лежал на боку в беспомощной позе. Раковина с водой
мешала. Он осмотрелся, выискивая поблизости шершавое место. Не было. Укрытый
от ветра склон застыл, как стекло.
Стван начал осторожно освобождаться от лямок своей фляги, снял ее,
скатился еще на метр. Затаил дыхание, простертый на спине. Быстро-быстро
становилось жарко. Почувствовал, что вспотел, и как только подумал об этом,
ощутил, что едет. Спустился еще на какое-то расстояние, остановился.
Попробовал сесть, и это усилие сбросило его еще дальше вниз.
Вот и все. Так просто и без трагедий.
А казалось, будущего еще так много.
Внизу ждала черная яма колодца. Какова его глубина?.. Пять метров,
пятьдесят, пятьсот?..
Он понял, что теперь нужно обозлиться на что-нибудь. Скорее. Вытеснить
ужас гневом.
- Ловко вы меня прикончили, - сказал он, глядя в небо. - Никакое не
правосудие - взяли да убили по-бандитски. Ну пусть, не жалею. Тут я хоть
сильным стал, смелым. Все равно предпочитаю так, а не толпиться у вас в
городе.
Стван опять поехал и остановился. Туманом заволокло глаза. В ушах
накатывал и отступал колокольный звон.
- Что, собственно, она дала людям, ваша хваленая цивилизация? Достаток и
безопасность? Тогда отчего же они недовольны, а? Почему завидуют отчаянию
Ван Гога, нищете Бальзака? Зачем им снятся трудности и лишения?
Рот пересох. Колокол в мозгу как вколачивал что-то.
Стван заторопился.
- Эй вы, судьи! И я мечтал о борьбе. Причем не против каких- то мертвых
обстоятельств, не с логарифмической линейкой, а лично. Я да враг, и кто
кого. Слышите, вы меня обманули! Не было никакого "отвечая желанию". Мне
противника недоставало здесь, в кембрии, как и в том обществе, откуда
выкинули.
Еще раз поехал. И сердце екнуло, когда лодыжки повисли в воздухе. Край
колодца! Неправдоподобным показалось, что вот он, совсем одинокий на пустой
планете, и от гибели отделяют лишь граммы неравновесия. Лежит, словно вещь,
и ничего не сделать.
Боясь шевельнуться, опасаясь дрогнуть, закрыл глаза и пролежал
неподвижно, не зная сколько. Потом лоб охватило жаром, веки ярко покраснели.
Открыл глаза и увидел стоящее над самым обрезом кратера слепящее око
солнца.
Пристально, строго смотрело оно.
ОГНЕННАЯ КУПЕЛЬ
Прибыл. Нахожусь.
...Еще не было слышно, как укладывается Тиран.
Надо ждать.
Бойня стихает с закатом. Но не сразу. После того, как солнце опустилось
за край вулкана, минуту длится покой. Участники схватки будто ошеломлены -
что, неужели пора кончать? А затем последний всплеск. Кто не дожрал,
торопятся дожрать - причем и те, кого в этот же момент самих едят. Хмызник
трещит, отовсюду шум, вой, хлюпанье, вопли, рев. Кругом проламываются за
пищей, ползут к ней, бросаются, тянутся, поднимаются, на нее падают. Один
ковыляет на трех ногах, другой ухитряется взлететь на единственном
оставшемся крыле, третий, обезглавленный, судорожно бьет лапами. Победитель
дохрустывает чужую башку - у той в агонии вытаращены глаза, а в зубах сжат и
корчится кто-то еще меньший. Кровь повсюду булькает и заливает самое дно
Бойни, кровь просачивается в почву, где подбираются к ней хищные корни
хмызника.
Это заключительный взрыв, после которого тишина.
С наступлением ночи я считаю, что на сегодня спасен. Только вот Тиран.
Ага!.. Треск, грохот. Колебнулась земля. Ложится...
Позавчера я видел, что сталось с Длинной Жабой, когда Тиран решил
заняться ею. Топот и рев разнеслись на километры, два гигантских тела
столкнулись, и всего через минуту треть того, что было наводящим страх
чудовищем, уже перекочевало в брюхо властителя... Оставшаяся часть была
живой и трепетала, когда тот удалялся.
Вчера видел Тирана. Спящего. Наткнулся при свете луны, вылезая из болота.
Голова была рядом, огромная, словно стол в совещательной комнате. Из
разинутой пасти несло зловонием, светились зубы, как ряд кухонных ножей. В
животе его урчало, дыхание то отбрасывало, то возвращало к носу толстый
побег хвоща. Надо было сразу отступить, но я застыл, стараясь понять, кого
же он мне напоминает. И понял - не зверя, конечно. Человека. Какого-то
деятеля, даже исторического, чей поясной портрет я ребенком видел на стене в
детском саду. Та же непомерная голова с низеньким лбом, переразвитой
челюстью и совершенно такие же маленькие, ни на что не способные ручки.
Впрочем, зачем руки, когда такие челюсти?
Еще раз содрогнулась земля - он уронил свою башку.
Можно наконец лечь в кровавое месиво почвы. Пусть снизу жрут пиявки.
Засну ненадолго, а после буду вглядываться в звезды, стараясь понять закон
их хода. Надо подумать, собраться с мыслями. Прошлой ночью мне пришло в
голову, что я бы вырвался, если б решился ходить возле кого-нибудь из
старших - около Сундука, Рогатого или самого Тирана.
Это пятый день на Бойне.
Уже все потерял, что было накоплено на отмелях и скалах. Седьмой день.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг