Однако вчера к ночи загудело ровным, вибрирующим звуком, зажегся свет в
механичке, уже не людской, а электрической силой сняли на токарном станке
ровную стружку...
Солнечные прямоугольники оконной рамы легли на паркет. Часы с бронзовыми
амурами прозвонили восемь.
Подумалось, что ребята спят все до одного, но в наступившей тишине ухо
уловило дальний рокот... Сережа, "главный электрик", встал, гоняет турбинку.
Иногда он пытался ставить себя на место учеников. Что они чувствуют,
просыпаясь утром, зная, что могут изобрести еще никому на свете не известный
двигатель, что весь день будут отмыкать дверцы к ошеломляющим и тоже никому
не ведомым тайнам природы? Дом, сад, огород, поле, всякая вещь и всякое
растение полны загадочной силы, которую, кроме них, открыть некому. Такого
не будет у детей его современности - грандиозное городское окружение уже
создано умными взрослыми, школьникам остается только учить. Его же
воспитанники все сами. И при этом знают ведь, что в соседних барских домах
девушки-кружевницы сидят, привязанные к стулу, что их порют, проигрывают в
карты. Но ученики бароновы не озадачиваются собственным положением. Привыкли.
Где-то стукнула дверь. Встают.
Опять начинается. Десятки спрашивающих взглядов. "Степан Петрович, а если
окислы железа... Степан Петрович, а когда... почему?" Размеряешь дневное
время по минутам, но постоянно, как бы из ничего, возникают новые темы. Вот
выйдешь сейчас из спальни, и сразу затянуло в поток, из которого не
выберешься до глубокой ночи. Установлено, что с вопросами к нему обращаться
только в два послеобеденных часа, а в остальное время расписание. Но не
выдерживают - кому действительно надо, а кто из детской ревности. В
результате копится и копится груда неоконченного.
Вот он "посеял" для физиков возможность "открыть" радиоволны, а все нет и
нет.
Да еще разные пятнышки.
Случайно узнал, что Григорий, бывшего лакея сын, по воскресеньям с
родителями вовсе перестал разговаривать, в хозяйстве не помогает,
высокомерен. Или, например, с девчонками. Подросли, влюбляются. В него, в
своего учителя. То и дело ловишь особый взгляд украдкой, вспыхивают,
бледнеют, когда обратишься. И вообще много всякого. Вчерашним утром на стене
поймали неизвестного - оказался дворовым князя Соколова-Щербатова. За обедом
Алексей сказал, что в пруду за оранжереей всплывает дохлая рыба. Удивлялся,
невинная душа - с чего бы?
Глянул на часы. Все еще лежа, отбросил льняную простыню.
Итак, что сегодня, кроме расписания?
Послать письма трем-четырем соседям поважнее. (Кому именно, скажет
староста, который все обо всех знает.) "...ради перестройки усадьбы, не имея
возможности принять, счастливейшим себя почту..."
Наиболее заносчивых мальчишек прикрепить в деревне к одиноким, больным,
беспомощным. Гриша пусть ходит к парализованной старухе прачке. Чтоб
обмывал, выносил, чтоб в грязи, в гною. (И самому дать пример сострадания,
смиренности.)
Пойманного княжеского дворового отпустить с запиской, будто пьяным
подобрали возле дома.
Сделать, чтобы в левом флигеле вибратор Герца работал в момент, когда в
правом народ будет возле колебательного контура.
Для физической лаборатории ночью готовить призмы.
Вечером во время чтений вскользь сказать, что юным девушкам свойственно
влюбляться сначала во взрослых мужчин, что позже это проходит.
Уран перенести, где нет грунтовых вод.
- О, господи, разве все переделаешь? - вырвалось вслух.
Вскочил, чтобы начать собственную гимнастику - обороты в воздухе, всякое
поднимание, ломание своего восьмидесятикилограммового тела.
И замер.
Счастлив!
Именно.
Такого, значит, жаждал всю жизнь - быть всем нужным, ни минуты свободной,
заниматься чем-то большим, возможности делать этот мир лучше. Этого,
оказывается, ему и не хватало, когда шагал по бесконечным отмелям Пангеи,
пробивался в мелу сквозь хмызник.
Как странно - счастлив! Все некогда-некогда, и вдруг узнаёшь
Приближающиеся голоса. (Поспешно накинул халат.) Быстрые шаги.
Двери распахнулись. Толпа.
- Степан Петрович!..
- Степан Петрович, контур искрит!
- Без тока, Степан Петрович! Неужто поле столь далеко себя раскинуло?
Так легко уходят травы назад и даже обманчиво вниз, если на молодом,
застоявшемся жеребце. Кажется, будто в гору и в гору.
Впрочем, конь-то не слишком застоялся. Федя вменил себе в обязанность
проминать баринова жеребца по часику на зорьке. Интересно, что друг-помощник
сам придумывает работу, сам установил свой режим. Бывает, о чем-нибудь
распорядишься, а Федя с легким упреком: "Да что же, Степан Петрович, я еще
позавчера. Как можно?"
На мягком шляху придержал коня. Опускалось солнце над лесом - уже не
больно было смотреть на его нежно краснеющий лик. Тихо. Природа замерла. Не
шевельнется листок душицы под ногой. Бабье лето.
В физической лаборатории оставил ребят шумно обсуждающими обнаруженный
феномен. (Алексей с ними, чтобы провести чтение.) А сам в деревню. И как-то
занесло в сторону, сюда, на пригорок, прорезанный шляхом.
Позади чистые березовые и зеленоствольные осиновые рощи. Впереди поле, за
ним лес могучими синими уступами. Кажется, будто ты на самой середине земли.
Неожиданно заперло дыхание. Мелькнул у леса светлый сарафан.
Лиза!
Нет, никак. Она же не пойдет, поедет.
Усмехнулся. Обязательно разве ему самому к старосте? Можно было послать,
просто дождаться завтрашнего дня, когда явится. Это предлог. На самом деле
измучился - ведь на два-три дня, сказала. Поэтому и приехал сюда, надеясь
увидеть облачко пыли на дороге.
Тронул коня стременами.
Ах, Лиза, Лиза! Что-то в ней первоначальное и во внешности и в характере.
Она словно вода, цветок - нечего добавлять. Кажется, будто природа трудилась
из поколения в поколение, вытачивала овал лица, искала рисунок бровей, линию
груди, талии, чтобы создать эталон понятия "женщина". И в Лизе достигла
наконец. Каждая клеточка ее тела желанна, любое движение законченно, полно
спокойного достоинства. Гармонична в любом деле, ее бесконечной
женственностью можно любоваться всегда, глядеть, не уставая. И жаждешь ее
отчаянно и в благоговейном трепете стесняешься своего желания, себя ощущая
рядом с ней каким-то ненатуральным, сделанным.
Еще раз окинул взглядом длину уходящего шляха.
Ничего. Тишина.
Уже на закате, пропустив деревенское стадо, спешился с верха у
старостиной, крытой новеньким тесом избы. Давно не был здесь на улице,
порадовало, как обстроились мужики за последний год - развалюх ни одной.
Приезд негаданный. Ефим Григорьевич едва успел выскочить на крыльцо,
встретить.
Вошли, и сердце крупно, бегло забилось.
С хозяйскими дочками за длинным столом Лизавета.
Перед женщинами груда грибов, в руках ножи.
На миг растерялся. Поздороваться спокойно, показывая, будто не удивлен,
знает о ее возвращении? Или как?
Она встала. Вспыхнувшая, как бы уличенная и рассердившаяся на себя, на
него за это чувство. Брови-стрелы нахмурены, на белое чистое лицо бросилась
краска, глаза отчужденно, строго вниз. Поклонилась.
- Здравствуй, Степан Петрович.
В избе поняли неловкость. Староста засуетился.
- С ночи, барин, девки отпросились по грибы. И вот Лизавета Васильна с
ними.
Час от часу нелегче. Вчерашним вечером уже была здесь.
- Ну-ка, бабы, шустрей. Барину боровичков, черных, зажаристых.
В груди заныло безнадежностью. Только не показывать, как его ударило.
- Благодарствую, Ефим Григорьевич. Трата времени велика.
Отойдя со старостой на чистую половину, наскоро объяснил, какие лесины
пилить для парового котла, в двух словах насчет соседей. (А что спрашивать,
сам не наслышался ли о каждом за четыре года?) На крыльцо и в седло.
Конь взял высоким, пружинящим галопом. Через поле, мимо брошенной усадьбы
Аудерского - тут бы и сделать дом-пансионат для престарелых, да все руки не
доходят... Хотя, о чем он думает, избегая главного? Давно старался от этой
мысли отделаться, но там внутри, на задних дворах сознания, она постоянно.
Не задалось. Только месяц было обоюдной любви. И словно отрезало, когда
начал школу для ребят. Недоверчивый взгляд, удивление, сутки за сутками ни
слова.
- Что ж ты все молчишь, Лиза?
- Для того, что стану вздор врать, тебе наскучит. Гораздо умен.
Твердо отказалась учиться грамоте. Из гордости - сначала он подумал. Но
позже выяснилось, что не так.
Почти незаметную усмешку он стал замечать, когда разговорится в ее
присутствии. Будто она прозревает неправду в нем, какую-то незаконность,
фанфаронство. Будто женственность как высшая мудрость природы дает ей понять
тщету и мелкость его желаний. (Но ведь не мелки же они! Ни в коем случае не
о себе он радеет - уйдет в сторону, откроется, в конце концов объяснит все
потом.)
Так или иначе был он ей мил, когда увидела, что новый барин в отличие от
Смаилова не сладострастник-распутник, изверг- мучитель, карточный игрок и
охотник. А стал выказываться сверхчеловеком, все оборвалось. Уже года
полтора он чувствует, что ласки его ей не в радость. В последние же месяцы
под разными предлогами и совсем стала в близости отказывать: нездорова,
устала, да не тот день и грех.
Конь уже шагом. Забелелась стена.
Навстречу тропинкой фигура.
- Алексей?..
- Я, Степан Петрович. Дозвольте отлучиться. К старосте зван на грибы.
Ребята спят.
- Да-да, иди.
Вспомнилось, что завтра праздник, какой-то очередной "спас" - не грибной
ли?
Актер уже уходил, растворялись во мраке копна светлых волос, светлая
рубаха.
Вдруг самого сбросило с коня.
Алексей на грибы к старосте! И там Лизавета. Неужели свидание?
Сжались кулаки, скрипнули зубы. Броситься вдогонку, схватить, сокрушить?
Шагнул вперед. Остановился - с ума сошел, дурак! Даже если бы и в самом
деле, какое право...
Не говоря уж о том, что невозможно. Не такие люди. Это как Земле упасть
на Луну. Как мокрая сухость. Противоречит законам природы.
Но любовь, чувство - это вполне может быть. Перехватил же он с полгода
тому Лизаветой брошенный на Алексея взгляд - так на него самого никогда не
смотрела. А тот заикается, когда она рядом, хотя учитель и дикции и акции.
Прежде этому можно было не придавать важности, а теперь оно объясняется.
И если он по-настоящему человек...
Схватился за горло. Как же он проведет эту первую ночь, уже понимая? Как
не стонать, догадываясь, что не он, другой обнимет белые плечи, станет
целовать глаза - то темные, то голубые?
Давно это все накапливалось и вот пришло.
В отчаянии, кусая губы, заходил взад-вперед.
Значит, опять одиночество.
Упал в колючую стернь, перекатился, царапая руки, лицо. Почему? За что
ему такая судьба?
Вскочил.
Бежать!.. А куда?.. От этого не убежишь.
Опустился на сухую комковатую пашню.
А есть, наверное, за что. Кража хотя бы. Столько унес из своего времени,
не лично им добытого. Впрочем, разве он вообще добывал что-нибудь там, в
начальном периоде своего бытия? Постоянно в полусне. Подтолкнут - шагнет.
Выучили его, переходил с другими с задуманного проекта на проект пассивным
исполнителем, вечным иждивенцем. Однако при всем том в восемнадцатый век
явился гордо. Словно зрячий в страну слепых.
Катились минуты, он сидел, вспоминая. Много, много их было - моментов,
когда небрежно, свысока третировал тех, кто на двести пятьдесят лет младше.
И когда из острога бежал, и с разбойниками, со Смаиловым, Аудерским. Как
ведь распетушался, какого Зевса-Громовержца играл, характер показывал. Или
здесь, в имении. Разве он не высший авторитет - незаслуженно? Свою силу и
знания едва не начал ставить себе в заслугу. (Но какие знания, если отнять,
что из будущего принес?) Спасибо, что еще не присвоил стихов Пушкина.
Пожалуй, эффектно было б - на приеме у матушки- государыни отставить этак
ножку, руку вперед и "Навис покров угрюмой нощи...".
Вот за это - за равнодушие там, в Мегаполисе, за комедиантство тут, в
эпоху "Екатерин Великия".
Поднял голову.
Да, мой милый, умнее надо быть, скромней.
Итак, снова без любимой, без семьи. Одно лишь остается - исполнение
долга. В этом, правда, тоже величие. Причем странно доступное всем на земле.
Всплыла луна. Будто голубым, светящимся пеплом засыпалось широкое поле.
Невдалеке брошенный конь встряхивался, звякал уздечкой. На усадьбе,
погруженной в сон, тишина.
Вздохнул глубоко.
Но ведь в прежней холодной пустой жизни не было у него мучений
отвергнутой любви.
И, может быть, эта режущая боль - тоже счастье?
Лето-зима, лето-зима. Еще прибавила блеску северная столица
Санкт-Петербург. Входили в моду у дам короткая талия и тюрбан. Посланник
Франции маркиз де ла Шетарди с дипломатическим багажом привез шестнадцать
тысяч бутылок шампанского, оно понравилось при дворе. Привыкали также пить
кофе, конфетами угощаться. По небедным домам на столах новинка - самовар.
Генерал-фельдмаршал Григорий Александрович Потемкин обдумывал вселенского
размаху план - Оттоманскую империю уничтожить (турков вовсе из Европы
долой), создать Греческую с великим князем Константином на престоле.
Потемкин же в качестве "главного командира Новороссии", кто "степи населил,
устроил", распорядился художникам ставить на юге декорации городов и
деревень - чтоб издали будто настоящие. Матушка-царица, желая Дашкову
успокоить, предложила ревнивой к славе подруге юности председательствовать
Академией наук и искусств, в ответ получивши досадливое: "Назовите меня
председательницей ваших прачек!" Ходили гнусные наветы на государыню, будто
она - сама чужой, нерусской крови - убила ради власти двух законных
императоров: мужа и молодого Иоанна Антоновича. Тут уж приходилось
Шешковскому, старичку, в подвалах Тайной канцелярии с помощью дыбы и
раскаленных клещей усовещивать клеветников.
Бухнуло над империей, словно в колокол, еще два года. Подходил к зениту
золотой екатерининский век.
Нехороший день. Нет у него теперь любви к воскресеньям.
Плотно набитая делами неделя проскакивает мгновенно, едва успеваешь
вдохнуть. А воскресное время - обуза. Тщишься избыть, а все далеко и далеко
до вечера.
Неожиданно оно получилось. Ребята стали девушки и юноши. Влюбляются,
ссорятся, дружат. Их тянет к самостоятельности, уже не осаждают учителя со
всех сторон. Читки пришлось отменить, плохо слушают, записочки из одного
конца зала в другой. Больше у них интереса стало самим жить, чем про иную
жизнь. А в праздники компаниями в лес, парочками в саду по аллеям.
Вот и непонятно, куда себя девать.
Уход Лизы пережился. Боль усохла. Уже не половодьем бурным взад-вперед по
всему пространству души, а железочкой затаилась. Не трогать - не
откликнется. Сразу после свадьбы Лизавета отпросилась с Алексеем в деревню,
на рядовой надел. Крестьяне - пашут и сеют. Ему как-то легче оттого, что
любимая пошла на простую жизнь: огород, скотина, поле. Когда вспоминаются
первые счастливые ночи, захватывает страсть, старается перевести мысль на
общее. Жалеет, что у молодой семьи тоже нет детей, что не повторятся,
навечно потеряны для мира удивительный Лизин магнетизм, гордые, строгие
повороты головы.
Но пусто без боли.
На усадьбе новый этап. Производство - лаборатории постепенно превращаются
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг