сне призрак, хотя я и сам отчасти привидение".
"Наемные убийцы существуют в любой стране, и жестокость тоже. Меня
бесила восточная манера отрезать врагу то руку, то язык, то ухо, то
губы. Видимо, то была чужая жестокость; своя незаметна".
"В отличие от восточного женского сераля, у российских императриц
наличествовал мужской сераль из фаворитов всех видов и фасонов. Состав
восточного сераля в итоге оставался постоянным; северо-западный
отличался скользящим составом. Мужики, конюшие молодцы, голыши, певчие
хора церковного, дворяне, сержанты, кого там только не было. Иные,
отслужив, растворялись в неизвестности проживать свои дареные алмазы;
другие шли к цели по трупам, интриговали, возглавляли партии. Мне не
нравился двор мужеподобных полигамных императриц. Самые милые существа
в нем были собачки, но и тех, по сплетням, склоняли к скотоложству".
"Мэтр Ла Гир любил своих питомцев со страстью и яростью,
соответствующими его фамилии, бывшей когда-то прозвищем сподвижника
Жанны, Этьен Ярость, Ла Гир, червонный валет; особой нежностью его
отмечены были эпициклоиды и конусы, но и о конхоидах он не мог
говорить спокойно".
"Как странно: столько приключений выпало на мою долю, столько я
повидал, и все-таки жизнь моя представляется мне огромным ничто. Будто
ощущения мои жили отдельно от меня: и зрение, и слух, и осязание, и
вкус, и обоняние; ум мой напоминал вечного зрителя, а сердце молчало
вчуже. Если бы мог я выбирать, я выбрал бы роль твоего котенка, Аннет;
наконец-то дошли до меня туманные намеки поэтов, желающих превратиться
то в колечко на ручке любимой, то в съедаемое ею яблочко, то еще в
какую-нибудь дрянь. Имени котенка, увы, я не помню; Мистикри либо
Мусташ".
Дочитав первые листки, я снова спрятала пачку бумаг и забылась
сном часа на два. Кофе с трудом привел меня в сознание; ночные слезы,
чужой дневник и осознание полного и окончательного одиночества вкупе с
оскоминой от вранья создавали ауру похмелья.
В соответствующем полутрезвом состоянии я прибрела в аудиторию,
где занимались мы проектированием, и стала доклеивать макет своей
последней в году дизайнерской курсовой работы. Поначалу пребывала я в
аудитории в одиночестве, потом явился один из моих соучеников, К.,
словно почуяв мой приход и предчувствуя блистательное отсутствие
остальных студентов, дружно смотавшихся на открытие промышленной
выставки. К. давно был влюблен в меня, случалось ему приезжать к моему
дому с другого конца города, чтобы привезти мне сигареты; он
выслушивал мои жалобы на родителей, водил меня в кино, носил мои
подрамники; я пользовалась его услугами без зазрения совести, принимая
их как должное. Он мне нравился, мне было приятно проводить с ним
время, не более того. Я уже не помню, какими репликами мы
перебрасывались в пустой аудитории, но, полагаю, он заметил, что со
мной неладно, подошел; не помню я и мизансцены, закончившейся
поцелуями; полупьяное восприятие мое обостряло непривычный вкус чужих
губ, химию чужого существа; я никогда прежде не целовалась ни с кем, и
по сравнению с прочими студентками была, несомненно, отстающей в
развитии в этом плане -- по сравнению с замужними девчонками и с
девицами, имеющими любовников или возлюбленных. Мы целовались довольно
долго, а потом покинули аудиторию, спустились по мраморной лестнице,
вышли в узкий прямоугольник внутреннего дворика, непосещаемый и
недоступный взору колодец, целовались и курили во дворике, потом
бродили по городу, переходя из сада в сад, гуляли по набережным, ели
мороженое в мороженицах, даже выпили по бокалу шампанского; наконец,
вышли и на Фонтанку. Так начался мой первый роман (жаль, что не
последний), в котором, как мне теперь понятно, я искала выхода из
внутреннего тупика; большинство людей поступают подобным образом
сознательно или бессознательно, погружаясь в невольную ложь истово и
нелепо; добром это обычно ни для кого не кончается, как всякая
подмена, как всякие труды фальшивомонетчиков. Люди смирные, способные
терпеть, уважающие жизнь в итоге женятся и выходят зам уж и,
вглядываясь друг в друга, постепенно привыкая и исполняясь
благодарности, более или менее тихо, мирно и благообразно живут вместе
до конца дней своих. Нетерпеливые натуры, существа страстные,
создания, склонные к поискам идеала (да, да, вот именно: к идиотским
поискам дурацкого идеала, причем материализованного!) или
сверхчувствительные к фальши, особенно к чужой, обречены на ссоры,
разрывы, разводы, драмы, трагедии, нужное подчеркнуть. Я относилась,
разумеется, к нетерпеливым; стало быть, судьба моя была предрешена. Но
в тот вечер я явилась в квартиру Хозяина, радуясь, чувствуя себя
защищенной, в полном дурмане, при всех козырях, под всеми парусами.
-- А вот и Ленхен, -- сказал, открывая мне, Хозяин, -- под всеми
парусами.
-- Я видела в отдалении Эммери и Камедиарова, -- сказала я. -- Они
сейчас подойдут.
-- Не закрывай дверь, -- сказал Хозяин и побежал вверх по
лестнице.
Я осталась в вестибюле. Мне хотелось причесаться и напудрить
горящие щеки.
Под лестницей висела в пространстве плащ-палатка, защитный
крылатый плащ, чей капюшон касался изнанки лестничной ступени, а полы
доходили до полу. Я зашла в закуток за плащом и посмотрела в зеркальце
-- нет ли на губах моих следов от наших неумелых поцелуев.
Дверь скрипнула, появились Эммери и Камедиаров, они меня не
видели, а я хорошо слышала их. Наверху Хозяин играл на фисгармонии,
Сандро подпевал, оба они смеялись; неожиданным козлетоном подпел
Николай Николаевич.
-- Уж не думаете ли вы, -- тихо и раздельно произнес Камедиаров,
-- что я буду изощряться, воздействуя на альфа-ритм его мозга, вызывая
у него остановку сердца или остановку дыхания? Транспортируя его в
другое измерение? За кого вы меня принимаете? За фокусника
балаганного? За иллюзиониста из провинциального шапито? Я правила игры
знаю. Все будет по-земному, просто, тихо, в традициях местных широт.
Сначала доведу до его сведения, что его любимица медхен Ленхен -- за
кого он ее держит? Кем считает? Дочерью? Вечной женственности
ипостасью? Беззащитным ребенком? Родной душой? Кстати, внешне она
несколько напоминает его юношескую пассию, вы в курсе? -- что эта
самая Ленхен вломилась в его тайник, читала его письма, да еще и
стащила их и на место не положила.
-- Пока.
-- Да, пока; стало быть, сейчас момент подходящий и есть. Что она
все про всех знает и нагло изображает неведение, что она шантажировала
Шиншиллу. Это его заденет сильно, не может не задеть, он отвлечется,
забудется, потеряет бдительность, скорость реакции, способность
предвидеть, -- хотя бы на время. Все как по нотам. А потом на него
донос напишут сослуживцы, он ведь у нас правдолюбец, человек на все
времена, болтает что попало, проблем никаких; да и Леснин словечко
замолвит в должной инстанции. И поедет наш Хозяин тривиальным образом
на лесоповал. В ватнике. А с его сердцем и с его идеализмом долго он
там не промыкается. Умрет в лагерной больнице. Или блатные прикончат.
И никаких чудес, о Эммери, ни молний, ни громов, ни яду, ни прочих
пошлостей.
-- То есть как раз сплошная пошлость.
-- Эй! -- крикнул сверху Сандро. -- Куда вы там все
запропастились?
Эммери и Камедиаров поднялись по лестнице в комнату, а я на
цыпочках, тише мыши, проскользнула за ними на кухню. Тут раздался
звонок в дверь; пришел Леснин.
Сердце у меня колотилось, как после бега взапуски, тени в комнате
увеличились в размере и приобрели отчаянную беспросветную провальную
глубину, а свечи горели вполнакала и оплывали слишком быстро.
-- На чем я остановился? -- спросил Сандро.
-- На весьма тесном помещении, -- откликнулся Николай Николаевич.
-- Да, помещение, в коем проснулся Ганс, показалось ему более чем
тесным; поначалу мелькнула у него шальная мысль: а не в гробу ли он?
Но сперва он сообразил, что геометрия гроба несколько иная...
-- Геометрия гроба -- это блистательно, -- сказал Хозяин.
-- А кого из авангардистов хоронили в кубическом гробу? -- спросил
Николай Николаевич.
-- ...то есть соотношение высоты с шириною более подходило для
сидящего, нежели для лежащего; потом пришло Гансу в голову, что на
Востоке гробы вообще отсутствуют как таковые; и, наконец, услышал он
превеселые женские голоса и даже весьма музыкальный смех, отнюдь не
похоронного настроя. Женщин было несколько, и, в отличие от ящика, где
сидел, согнувшись в три погибели, Ганс, судя по щелям и отверстиям в
досках, там, где они смеялись и болтали, было светло.
-- Правда ли, что у неверных только одна жена?
-- Откуда у маленькой Тамам-и-шериф такой интерес к неверным?
-- Значит ли это, Хинд, что ты как старшая жена осудила меня и
сделала мне замечание?
-- Я тебе не замечание сделала, а слегка пожурила; ты здесь
недавно и плохо знаешь меня. Я доброжелательна, никому не желаю зла и
меньше всего -- тебе. Ты вообще еще ребенок. Что касается неверных, то
и я слышала: у них одна жена, к тому же с открытым лицом.
-- А! -- вскричали жены хором.
-- Видимо, для восточных людей женщина с открытым лицом -- все
равно что мужчина с открытым задом, -- мрачно сказал Шиншилла.
-- Второе, может, даже предпочтительнее, -- сказал Леснин.
-- Это, как и все остальное, дело вкуса, -- сказал Хозяин.
-- Задницы везде одинаковы, -- возразила я, -- зато на всех
широтах есть настолько непристойные хари лиц обоего пола, что лучше бы
их прикрывать.
-- И это говорит молодая девушка! -- сказал Николай Николаевич. --
Лена, фи. Хотя сказанное вами святая правда.
-- Пообсуждав степень развратности жен неверных, -- продолжал
Сандро, -- невидимые для Ганса женщины перешли к проблемам одежды.
-- Однажды, -- таинственно произнесла доселе молчавшая
довольно-таки приятным контральто, -- я видела картинку, принесенную
властелину нашему неким сина; мало того, что на ней изображены были
люди...
-- О! -- вскричали жены хором в справедливом негодовании.
-- ...среди людей находились совсем обнаженные женщины, а у одетых
женщин такие платья, что плечи и груди выставлялись на обозрение
окружающих.
Пауза, полная ужаса, была ответом на эти слова.
-- Я не хочу даже слышать про такое! -- вскричала, судя по голосу,
Хинд. -- Немедленно прекрати описывать непристойные картины, Джиннан!
Достаточно непристойностей, нарисованных на стенах в бане.
При этом Хинд швырнула об пол нечто мягкое, подушечку, вышивку
либо покрывало; предмет бесшумно шлепнулся возле места заключения
Ганса; почуяв легкую волну пыли, тот чихнул. И наступила тишина.
-- Ты слышала, Талиджа?
-- Да, -- пролепетала Талиджа.
-- А ты, Джиннан?
-- Да, -- прошептала Джиннан.
-- А ты, Тамам?
-- И я слышала, -- сказала Тамам.
-- Откуда шел этот звук?
-- Из сундука, Хинд, -- сказала Талиджа.
-- У нас в сундуке вор, -- сказала Джиннан.
-- Давайте откроем сундук, -- предложила Тамам.
-- Сначала закроем дверь, -- сказала Хинд, -- потому что, если там
мужчина, мы опозорены, и нас побьют камнями как распутниц.
Дверь закрыли, и легкие шажки просеменили к сундуку, и легкая
шафраново-золотистая, окрашенная хной ручка в серебряных и бирюзовых
кольцах открыла крышку. Ганс распрямился и сделал вдох. Вопль отчаяния
они прервали, закусив рукава шелковых одежд.
-- Что ты натворила, Тамам! -- вскричала Хинд. -- Он видел наши
лица! Ты обесчестил нас, сина! Мы все погибли, и ты в том числе, нас
забьют камнями насмерть.
Отвернувшись к стене, Ганс уверял их, что после сундучной темноты
он совершенно ослеп от солнечного света и не успел их разглядеть, и
что он будет стоять к ним спиной, пока они не наденут покрывала, и что
у него есть на Севере жена, одна, как ему положено по обряду, другой
ему не надо, и что он вовсе не собирался их бесчестить.
-- Зачем же ты обманом пробрался в харим? -- сурово спросила Хинд.
"В гарем", -- догадался Ганс.
-- Я не пробирался, -- сказал он.
-- Как же ты оказался в сундуке? -- полюбопытствовала Джиннан.
-- Колдовство, должно быть, -- отвечал Ганс, -- я уснул на крыше
дома одного музыканта, а проснулся в сундуке. Колдовство преследует
меня, о почтенные женщины; сперва ковер, теперь сундук.
Они совершенно успокоились, услышав такое объяснение.
-- А ты не вор? -- поинтересовалась Талиджа.
-- Вор должен быть из Эль-Аггада или из Багдада, а я из Северной
Пальмиры.
-- А как зовут твою жену? -- пропела Тамам.
Они уже укрылись покрывалами, но Ганс прекрасно узнавал их по
голосам.
-- Анхен! -- сказал он.
-- Я тебе верю, -- сказала Хинд, -- ты любишь свою жену, это
заметно.
Раздался стук в дверь, и мужской голос вскричал:
-- О чем вы там сплетничаете за закрытой дверью?
Жены заметались, Талиджа, открыв сундук, подтолкнула Ганса, крышку
закрыли, сверху на сундук села Тамам.
Вошел властелин гарема.
-- О господин наш! -- сказала Хинд. -- Мы обсуждали твои подарки.
-- Надеюсь, они вам понравились?
Жены закричали хором, изображая восторг. Маленькая Тамам
похвасталась соло, что поделилась с Хинд, Талиджой и Джиннан
притираниями. Властелин сообщил, что убывает ненадолго по делам и
поручает охрану гарема Абдаллаху. Когда он двинулся к двери, Хинд
осенило.
-- О властелин наш! -- сказала она. -- Не позволишь ли ты своим
рабыням, прислужницам и наложницам принять у себя гадалку? Мы бы
хотели узнать, у кого из нас родится твой первенец.
-- Разумеется, это баловство, -- отвечал властелин, -- однако мы
вам позволяем; хотя, что ж тут гадать? Все в руках Аллаха.
Ганса обрядили в женское платье, закутали в изар, и, под хихиканье
Тамам, принялись обучать походке и манерам.
Он обучился настолько успешно, что сумел пройти мимо бдительного
Абдаллаха, благополучно проследовать до развалин на окраине, именуемых
Харабат и служащих пристанищем одному зороастрийцу, державшему для
подобных ему, а также для прочих желающих, питейное заведение, и в
укромном уголке переодеться. В совершенном счастье, что его не побили
камнями, Ганс выпил сладкого винно-алого напитка из белой пиалы, и так
чудно было зороастрийское зелье, что выпил он еще, и еще, и еще, и в
конце концов развалины куда-то пропали, и оказался Ганс на раскаленном
песке среди белых камней, а перед ним возвышалась скала с мрачно
зияющей черной пещерой.
-- Именуемой "колодец Бархут", -- сказал Хозяин.
-- Совершенно справедливо, -- сказал Сандро.
-- Очень мило, -- заметил Шиншилла, -- начали с геометрии гроба,
закончили гробовым входом.
-- Литературный прием, -- сказал Леснин.
Всю ночь, как в лихорадке, читала я письма Хозяина. Господи, что
это было за чтение. Для начала, большинство писем написаны были его
рукой, послания, не достигшие адресата: Ла Гиру, Анне Ла Гир,
Савиньену, Филиппу; одного из адресатов именовал он Петровичем, к
восточной женщине обращался: "О, Фатьма!"
И дневники-то не отличались регулярностью: такого-то числа,
месяца, года имярек посетил то-то и се-то, видел А., беседовал с Б. и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг