пронизываемое пароксизмами извержений, подернутое, насколько мог
видеть глаз, клубами дыма, освещаемое снопами огня, в котором тысячи
воплей слились в один вопль, усиленный эхом, отраженный гипотетическим
каменным сводом наверху, окутанным испарениями, но нависающим
неотвратимо твердью.
С карниза, на котором стоял вышедший из туннеля Ганс, перекинуто
было в окутанную дымом даль сияющее лезвие моста, на которое
предстояло ступить теням, ибо то был мост в рай.
Остолбенев, стоял Ганс с ненужной лампой в руках, совершенно не
представляя, что ему делать дальше.
Тут подлетел к нему маленький огненно-белый нетопырь и стал
взмывать над его головою, касаясь крыльями щек, отлетая и возвращаясь,
словно приглашая следовать за ним. Ганс пошел за сияющим мурином по
карнизу вдоль бездны. Когда добрались они до белой скалы, белый
нетопырь грянул оземь у ног Ганса, и камень разверзло, и поток воды
хлынул, пенящийся поток, подхвативший Ганса и повлекший его по жерлу
узкого канала в неизвестность. Ганс изо всех сил старался не
захлебнуться, не пойти на дно и не удариться головой о низкий потолок
каменной трубы; постепенно забрезжил свет, вода стала сперва
темно-зеленой, потом светло-желтой, потом прозрачной, затем Ганса
вышвырнуло с волною на яркий солнечный свет, и, ослепленный,
обессилев, он впал в беспамятство.
-- Как, однако, внимательно слушали меня нынче. Никто не
перебивал. До чего народ на будущем зациклился. Какой интерес к
ожидающей нас геенне, а? И ни тени сомнения, что ожидает именно она!
-- Чует кошка, чье мясо съела, -- сказал Шиншилла.
-- Помните анекдот, -- сказал Николай Николаевич, -- про еврея,
спросившего раввина про рай и ад и получившего ответ: "В раю оно,
конечно, климат, а в аду опять-таки общество"?
-- Я ожидал описаний пыток и адских мучений, -- сказал Леснин.
-- У вас материалистическое представление о геенне, -- сказал
Сандро, -- я бы сказал, вульгарно-материалистическое.
-- Неужели все присутствующие должны непременно попасть в геенну?
-- спросил Шиншилла. -- Меня вообще смущает в постановке вопроса
бинарность, либо-либо, или-или, либо тебе спутник ангел, либо твой
собеседник черт; а ежели я всего-навсего человек, и во мне намешано и
добро, и зло, и чаша весов колеблема ежедневно и еженощно?
-- Чем колеблема? -- спросил Камедиаров.
-- Кто разберет-то, -- сказал Николай Николаевич. -- Кстати,
насчет бинарности вы не вполне правы. Помните дантовский лимб? И у
мусульман существует нечто подобное, о чем и в Коране имеется запись
со слов Магомета, то есть Мухаммада; "люди преграды" -- так именовал
он тех смертных, которым после Страшного Суда суждено пребывать на
возвышенности между адом и раем: не имея доступа в рай, адским мукам
они не подвергаются.
-- За какие заслуги? -- спросил Леснин.
-- За то, что они души хоть и не просвещенные верою, но невинные.
Кстати, Сандро, над вашим Гансом ведь адское пламя не властно;
помнится, вы говорили, что ожогов он не чувствовал.
-- Все-то вы, Николай Николаевич, знаете, -- сказал Шиншилла.
-- Потому и пребываю во многих скорбях.
-- Это вы-то в скорбях? -- спросила я. -- При вашем аппетите,
любви к фаршированным рябчикам и прочим радостям мирским?
-- Откуда у тебя, медхен Ленхен, такой прокурорский тон берется?
-- спросил Хозяин. -- Если тема ада склоняет тебя неисповедимо к
юриспруденции, вспомни хотя бы о презумпции невиновности: говорит, что
пребывает, так, стало быть, и вправду в скорбях.
-- А если врет? -- спросила я.
-- Бог -- Тот, Кто знает всю правду, -- сказал Эммери, --
остальные видят только часть ее, поэтому врут все, Лена, исключений
нет.
-- Вольно или невольно, -- сказал Сандро.
-- Будучи девушкой кристально честной и глубоко искренней, --
сказал Камедиаров, улыбаясь, -- а также натурой глубоко чувствующей и
весьма последовательной, Лена, видимо, сверхчувствительна ко лжи и
называет этим словом всякую неточность выражений и словесных фигур. А
заодно и то, чего просто не понимает.
Продолжая улыбаться и глядя на меня, он налил себе коньяка и не
спеша пригубил.
Собирался ли он выполнить свою угрозу теперь, когда унесенные
домой письма находились на прежнем месте, и, стало быть, никаких
доказательств моих подвигов у него не было?
-- А вот я не понял, -- быстро сказал Шиншилла, -- страшен ли был
Гансов ход в ад, или так, серединка на половинку, умеренные ужасы?
Кто-нибудь почувствовал страх? Для вас самого, Сандро, было ли там
что-нибудь пугающее?
-- У кого какое воображение, -- отвечал Сандро, -- меня лично
пугает картина перевернувшегося мира: обычно наверху у нас небо,
воздух, облака, звезда Зуххаль, а внизу твердь, паркет, булыжник; а
там, напротив, под ногами провал с лавою, огнем и пропащими душами, а
над головой каменные своды.
-- Подумаешь, каменные своды, -- сказал Камедиаров, -- и в
каземате каменные своды, и в тюрьме, и в подземелье. Человек подымает
глаза, отчаявшись, к небу, а видит свод из глыб гранитных, и то в
лучшем случае.
-- Что же в худшем? -- спросил Николай Николаевич.
-- В худшем -- грязный отсыревший потолок, беленый, плоский. День.
Неделю. Десять лет.
Я зажмурилась, представив нары, Шиншиллу, уголовников, Хозяина в
ватнике, промерзшие бараки, будь оно все проклято. Камедиаров вертел в
длинных пальцах рюмку коньяку, Леснин развалился в уютном старом
кресле, я не принимала его на работу, не устанавливала время и место
действия, ярость затапливала меня, поднимаясь к вискам, закладывая
уши, бессмысленная, бессильная ярость, срывающая тормоза, не дающая
времени рассудить, досчитать до ста, сдержаться.
-- Будучи девушкой кристально честной и глубоко искренней, --
сказала я, -- не могу не отметить то наслаждение, с которым Камедиаров
поминает тюрьму. Предвкушая отправить в таковую хотя бы двоих из
присутствующих. Причем с помощью знаменитого нашего беллетриста
Леснина.
-- Лена! -- воскликнул Сандро.
-- Являясь по совместительству натурой глубоко чувствующей, --
продолжила я, -- не скрою, что с Камедиарова, в конечном итоге, взятки
гладки, поскольку он из нелюдей, тварь из другого измерения, ряженая в
человеческое тело, у него свои дела, ему наши сантименты -- грязь одна
и глупость, мы для него никто, да ведь и он для нас ничто, какие
претензии! А уж Леснина-то не откажу себе в удовольствии всем
присутствующим представить, правда, по недостатку информации чина не
знаю, вы кем в своей чрезвычайке-то состоите, писатель? До полковника
дослужились или до генерала? У вас, чай, и оружие именное, маузер, из
которого кокетливо обещались вы кого-то из нас двоих с Шиншиллой
пристрелить; а мандат на битье лежачего ногами в вашей конторе вместе
с оружием выдают или на такие пустяки и разрешения не требуется,
только ботинки, в носках-то ногу ушибешь о чей-нибудь мосол, да это в
лучшем случае, перестараешься -- можешь и пальчик сломать. Боли-то вы
ведь ой как боитесь, литератор, ручкой когда об стенку трахнули, аж
позеленели.
-- Лена... -- сказал Шиншилла.
-- Да, чуть не забыла, вы выполнить обещанное Шиншилле собираетесь
всерьез или так, языком мололи от избыточного словарного запаса? Вы
ему обещали закатать его в тюрьму к уголовным гомосекам на роль
всеобщей жены, -- вместо того, чтобы его искалечить, от широты души,
надо думать.
-- Может, вы заодно поведаете, за что дано было обещание? --
холодно спросил Камедиаров.
-- Всенепременнейше. Обещание было дано за отказ передать Леснину
пачку старых писем, принадлежащих другому лицу.
-- Уточните, какому лицу. Еще уточните, как оказались письма у
Шиншиллы, -- сказал Камедиаров.
-- Будучи натурой весьма последовательной, -- сказала я, --
уточню. Наш нездешний гость намекает на свое недавнее намерение
поведать вам, Хозяин, что я на самом деле собой представляю.
-- Остановись, Ленхен, -- сказал Хозяин.
-- Чуть позже, -- сказала я. -- Ему кажется, что мой моральный
облик имеет для вас какое-то значение. Он надеется, что вы
расстроитесь и даже потрясены будете, узнав, что я наглая врунья, а
тут как раз к случаю на вас, совершенно несообразно с моей наглостью,
сослуживцы донос накатают, и Леснин перед начальством в своем
департаменте расстарается, и закончатся наши светские ночныя посиделки
в связи с вашим внезапным отъездом в лагеря на отсидку.
-- Да написан уже донос, написан, -- сказал Хозяин, -- давно
гостей жду, когда вы расходитесь, сплю, не раздеваясь, не хочу, чтобы
в подштанниках застали. Так что нет смысла все это обсуждать.
-- Я и не обсуждаю, -- сказала я, -- а только проявляю
сверхчувствительность ко лжи, потому что в последние дни врала слишком
много. Я действительно знаю все о каждом из присутствующих. Знаю, что
вы липовый ученый, Николай Николаевич, и не такие уж у вас чистые
руки. Знаю, что у Шиншиллы нет никакого покровителя и он только
разыгрывает гомика. Знаю, как вы приспосабливаетесь к
действительности, Сандро. А чтобы не было между нами не токмо что
неточностей, но и неясностей, хочу сказать, что я читала ваши письма,
Хозяин, и в этом виновата перед вами. Я открыла ваш тайник случайно. И
не призналась сразу.
Последовала пауза, в которой все сидящие за столом замерли, а
Хозяин встал и медленно отправился к секретеру. Мне кажется, он
принимал решение за эти несколько шагов -- и принял. Он открыл нижний
ящик и достал из секретера связку ключей. Потом обернулся и обратился
ко мне.
-- Между прочим, -- сказал он, -- я с самого начала, с момента
знакомства, знал все про каждого из присутствующих. Я не считал для
себя возможным изображать верховного судию. Да, колеблема чаша весов,
колеблема. Об этом и говорить нечего. И про тайник я догадался,
Ленхен. Теперь это не важно. Тайник теперь пуст. Мне только в голову
не могло прийти, что ты станешь читать чужие письма. Я не тебе их
писал. Пожалуйста, молчи. Хорошо, что ты сказала все сама. Но, прости,
я тебя простить не могу. Мне нет дела до Камедиарова. И Леснин в то,
чем сейчас является, превратил себя сам; хотя и от него кое-каких
демаршей я не ожидал; видимо, я плохо читал ваши тексты, модный
беллетрист, вы мне не казались безнадежным; но и до вас, Леснин, мне
дела нет, вам меня не достать; при стечении обстоятельств
соответствующем -- убить можете; достать -- нет. Мы в разных
плоскостях. В моих ящиках, Ленхен, кроме старой связки, полно более
актуальных записей. Я хочу сделать тебе подарок. Вот ключи от всех
моих шкафов, шкатулок, бюро и протчая; ройся, сколько душе твоей
угодно. Ключ от квартиры прилагается. Но только без меня. Я тебя
видеть больше не хочу. Никогда. Уходи.
И он швырнул мне через всю комнату связку ключей. Я ее поймала.
-- Я бы попросил уйти всех. Но сначала уйдешь ты. Ты не слышишь
меня? Прощай.
И я ушла.
Вышла на набережную я под проливной грозовой дождь. Особняки
возникали из полумглы в бликах молний. Я сжимала в руке ключи так, что
мне свело пальцы.
И теперь я нашла эту связку ключей.
Несколько месяцев старалась я не проходить мимо квартиры Хозяина.
Даже по противоположной стороне Фонтанки. Тогда добиралась я до своего
дома со стороны Московского проспекта, со стороны Майорова и
Подьяческой или с одной из Красноармейских, куда выходил наш польский
сад.
Но в начале зимы пошла я мимо знакомого дома, влекомая то ли
тревогой, то ли тоской. Я свернула в подворотню, посмотрела в кухонное
окно под аркою и увидела другую жизнь там, за окном: груду яблок между
рам, банки с крупой; тюлевая занавеска отодвинулась, и на меня
поглядела через стекло заплаканная рыженькая девочка. Я позвонила в
дверь и выслушала от озабоченной молодой женщины причитающееся мне:
"Такой здесь не живет".
Я не знала, жив ли он, не знала, где он находится. Может, его
унесло в другой век или на другой континент.
Я ходила в театр, покупала многочисленные театральные программы с
фотографиями актеров и кратким содержанием балетов и опер. "В смятении
и тоске Евгений остается один". Но имя Шиншиллы бесследно исчезло с
афиш и из театральных программ. Что сталось с ним, я так и не
выяснила.
В феврале встретила я на набережной Фонтанки Сандро. Было ветрено
и знобко. Нас заметало колкой недоброй снежной крупой, кололо щеки.
-- Помните сказки тысяча и одной белой ночи? -- спросил Сандро. --
Словно это было сто лет назад.
-- Сандро, почему вы рассказывали о ковре? И о маске? И о флаконе?
-- Мне Камедиаров что-то наплел насчет коллекции, якобы
распроданной и раздаренной; он подозревал, что Хозяину известна судьба
коллекции или хотя бы ее части, и просил вскользь завести разговор,
упоминая несколько предметов. А я в те поры начитался всякого о
Востоке. Потом увлекся, впал в импровизаторский транс. Детали витали в
воздухе, я улавливал их тени. Хотите, еще одну историю расскажу?
-- Сейчас?
-- А что?
-- Холодно. И белых ночей уже нет. И того пространства нет, оно
закрылось. Как шкатулка музыкальная. Вы всем рассказывали. И Хозяину.
К чему сейчас стараться ради меня. Полыньи на Фонтанке, видите? Какая
страшная вода, правда?
-- Полно, Лена. Вода как вода. У вас глаза на мокром месте. Все
равно я вас провожаю. Не молчать же всю дорогу. Лучше слушайте.
Итак, повидав врата в ад, Ганс, вынесенный потоком на свет божий,
впал в беспамятство.
Первое, что увидел он, очнувшись, -- стебли и цветы, наклонившиеся
к нему. Он лежал посередине огромного сада под кустом амаранта.
Камнеломка, фиалка, бересклет, гиацинты соседствовали с жасмином и
зарослями роз. Ганс поднялся, не веря глазам своим, и пошел по садовой
дорожке. Попадались ему фонтаны, бьющие из бассейнов с диковинными
рыбками, подстриженные кусты, образующие огромные зеленые шары,
керамические слоны в человеческий рост, на чьих спинах размещались
корзины с причудливыми тигровыми орхидеями. По газонам разгуливали
павлины, на ветвях абрикосовых и гранатовых деревьев сидели попугаи.
Ганс вышел к светлому дворцу, орнаментированному узорами из камня, с
белыми ступенями мраморной лестницы и бирюзовой аркадой полуоткрытых
боковых галерей.
Перед дворцом на лужайке накрыт был стол. Серебряные блюда вмещали
целые развалы дынь, гранатов, персиков, мандаринов, инжира и
винограда. На бирюзово-голубых керамических тарелках лежали изюм,
халва, плетеные косы из вяленой дыни и фисташки с полуоткрытыми ртами.
Лепешки, мед, зажаренный целиком и украшенный фонтанчиками зелени
фазан довершали картину. Там и сям стояли кувшинчики с
прохладительными напитками и горшочки с пряностями и соусами.
На пороге дворца дремала ручная пантера, приподнявшая голову,
поглядевшая на Ганса и вновь погрузившаяся в сон.
Где-то в глубине сияющих изнутри, подобно изделию из слоновой
кости, неяркой белизной дворцовых покоев мелодично смеялась женщина.
Под ее беззаботный смех Ганс обошел дворец. На лужайке с
противоположной входу стороны стояла небольшая беседка; вместо мебели
лежали в ней алые, вишневые, гранатовые, малиновые, карминные,
киноварные, розовые подушки. К одной из стен беседки прислонена была
лютня.
Пчелы, шмели, огромные бабочки и стрекозы жили в своем цветочном
Эдеме размеренной и расчисленной жизнью насекомых.
Ганс сорвал с наклонившейся к нему яблоневой ветки огромное
желтое, налитое соком яблоко.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг