Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
                                   Части                         Следующая
                           Наталья ГАЛКИНА

                            НОЧНЫЕ ЛЮБИМЦЫ

                               Повесть


                                             Горит восток зарею новой.
                                             Одна заря сменить другую
                                             Спешит...
                                                            А.С.Пушкин



    -- Сдавай, -- сказал Эммери.
    Связка ключей. Я вертела ее в руках, пока не вспомнила, откуда она
у  меня.  Потемневшие  рукодельные  легкие  ключи  от  старых  шкафов;
бронзовый, с витой узорной  главкой  (от  бюро?)  и  самый  маленький,
двухсантиметровый, между двумя ключиками без особых примет. Я вытащила
связку за кольцо из-под фотографий и открыток, в очередной раз начиная
новую жизнь с наведения  порядка  в  старой,  натурального  порядка  с
вытиранием пыли и обогащением  местной  помойки  обрывками  записок  и
рваными тапочками. Ключи  заговорили  со  мной,  вспыхнуло  в  памяти,
осветило комнату, открылось  пространство  прошлого,  как  музыкальная
шкатулка, крышка назад, музыка затилиликала, двинулись  фигурки,  глаз
не оторвать. А ведь была и шкатулка. Однако ключика от  нее,  похожего
на самый маленький, только блестящего, связка не сохранила.
    -- Сдавай, -- сказал Эммери.
    Они любили играть в карты по ночам. Сначала я думала, что целью их
ночных сборищ была именно игра в карты. Если вообще была цель.
    Родители уехали в Анапу, и я пригласила всю  компанию  ко  мне  на
кофе, тем более что Хозяин  не  отпускал  меня  домой  одну,  хотя  по
набережной дом от дома отделяло квартала три,  белая  ночь  в  апогее,
пятый  час  утра,  совсем  светло.  Слишком  светло   для   них;   они
предпочитали темноту.
    Это была эпоха нижних юбок. По моему летосчислению. О лагерях, где
продолжали  гибнуть  сгустки   скопившейся   там   убиваемой   энергии
принудительно работящих пчел в ватниках драных, даровой рабочей  силы,
а также об испытаниях атомных бомб  с  экспериментами  на  солдатиках,
испытаниях, чье драконово дыхание мы уже начали ощущать, сами того  не
ведая, я не знала ничего. Для меня пришла эра крахмальных нижних  юбок
и тонких каблуков.
    Моя мать ночную мою компанию не жаловала.  Она  не  понимала,  как
взрослый, уже и в летах,  мужчина  может  общаться  с  едва  достигшей
совершеннолетия девчонкой, не питая двусмысленных и дурных  намерений;
еще меньше понимала она, почему в неприятном окружении "подозрительных
особ" мужского пола должна обитать именно я; и в самом  деле,  видимо,
во всем происходившем имелась доза извращения.
    -- Ну, знаете, -- сказал Леснин, оглядывая оказавшиеся у  него  на
руках карты, -- такое единовременно на  руки  получить  можно,  только
если сам дьявол сдает.
    -- Дьявол, должно быть, большой искусствовед, -- заметил Шиншилла,
-- полагаю, велика у него тяга и к господину Гёте, и к господину Гуно.
    -- Прекратите поминать его к ночи, -- сказал, смеясь, Хозяин.
    -- Видимо, -- не унимался Шиншилла, развалясь  в  кресле  красного
дерева с потрепанной обивкою розового  атласа  и  поправляя  маленькую
сережку в правом ухе (днем он заклеивал дырочку для сережки  пластырем
или  замазывал  гримом),  --   он   страдает   манией   величия   либо
преувеличения и поэтому считает свою персону  основной  темою,  идеею,
сквозным сюжетом и главным действующим лицом литературы и искусства. В
них, в основном, и представительствует.
    -- В основном? -- рассеянно спросил Камедиаров,  разглядывая  веер
карт, зажатый в левой руке, и водя над ним  нерешительной  правой,  не
могущей выбрать нужную.
    -- Может, закроем эту тему? -- сказал сидящий у рояля Сандро.
    -- Твоя христианская натура, о подпольный катакомбный  прихожанин,
не выдерживает упоминаний о  враге  рода  человеческого?  --  спросил,
снимая очки, Николай Николаевич.
    -- Подпольный катакомбный -- плеоназм, -- заметил Леснин,  отпивая
глоток киндзмараули  из  широкого  бокала  алмазной  грани  с  длинной
ножкою; когда такими, неполно налитыми, бокалами чокались, шел  дивный
звон, который я обожала.
    -- Дитя подземелья. -- Шиншилла поправлял теперь  кружево  манжет;
он постоянно  охорашивался,  по  обыкновению  принимая  изящные  позы,
потягивался наподобие ленивой кошки и напоминал о балете,  даже  и  не
желая  того,  в  каждом  его  жесте  дремала  выучка,   па,   позиции,
дрессированность живой заводной игрушки.
    -- А вот вам, пожалуйста, бубновый валет,  --  сказал  Камедиаров,
выкладывая выбранную карту.
    Они все время меняли игры,  я  не  могла  запомнить,  во  что  они
играют: в  винт?  в  вист?  в  буру?  в  дамский  преферанс?  когда  я
переспрашивала, их от моего невежества хохот разбирал.
    Хозяин зажег свечи. Шторы были задернуты,  свет  погашен.  Огоньки
играли  в  винно-алом  стекле  жирандолевых  подставок,  в  сапфировых
стеклышках  люстры,  в  хрустале  подвесок.  Наше  сборище  стало  еще
колоритней  и   окончательно   напоминало   театр.   Настоящий   театр
располагался в ближайшем саду, выходившем на набережную,  но  скромные
его постановки -- оперетки и современные водевили -- нашим мизансценам
в подметки не годились.
    -- Между прочим, -- сказал Хозяин, -- ко мне за эту неделю  дважды
вламывались воры.
    -- Что украли? -- спросил Шиншилла.
    -- Ничего.
    -- Какие же это воры,  милейший,  вы  шутите,  --  сказал  Николай
Николаевич. -- О чем вы говорите? Как это -- вламывались? Как  вы  сие
определяли? Дверь высаживали колуном?
    -- Дверь заперта была, как обычно, -- отвечал Хозяин, -- все вверх
дном, даже из ящиков письменного стола все бумаги...
    -- О-о, -- Камедиаров даже про карты забыл на секунду, --  это  не
воры, это шмон.
    -- Что? -- спросила я.
    -- Обыск, -- сказал Хозяин.
    -- По-каковски?
    -- По-глухонемецки.
    Они заспорили, что может означать шмон в отсутствие  Хозяина,  без
ордера и без  последствий;  далее  Хозяин  заметил  --  ключ-то  стало
заедать.
    -- Пришлось мне, -- сказал он, -- сегодня, уходя,  дверь  оставить
открытой, а то ведь  замок  сломают,  не  приведи  Бог,  да  записочку
повесить: мол, входите, не заперто,  только  бардака  не  устраивайте,
сколько можно.
    -- И что? -- спросила я.
    -- Да ничего, -- отвечал он, -- прихожу, все  в  порядке,  книжный
шкаф, правда, настежь, и на записочке написано: "Бу сделано".
    -- Почерк знакомый? -- спросил Леснин.
    -- Обычный канцелярский.
    -- Сухари  пора  сушить,  --  сказал  Шиншилла,  --  ваша  очередь
подходит, хотя мне вы обещали, что посадят именно меня.
    -- Ничего себе обещание, -- сказал Камедиаров.
    -- А за что? -- спросил Леснин.
    Шиншилла приосанился, сбил  пылинку  щелчком  с  колена,  выгнулся
по-кошачьи.
    -- Труд я задумал. Литературный.
    -- О, -- сказал Николай Николаевич. -- И что же это  за  труд,  за
который непременно должны посадить?
    -- "История гомосексуализма в России".
    -- Посадят, -- сказал Николай Николаевич, попивая каберне, --  как
пить дать.
    -- Это будет тайный труд. Никому ни слова.
    Шиншилла, что называется, завелся и стал болтать о  своей  будущей
инкунабуле.  Он  развивал,  кроме  всего  прочего,  идею  об  огромном
значении  для  всемирного  гомосексуального   движения   повсеместного
исполнения музыки Чайковского, вносящей, по его мнению, в  подсознание
гомосексуальный мотив.
    -- В каком смысле "мотив"? -- спросил Хозяин.
    -- Дело не в том, что музыка Петра Ильича  гомосексуалистская,  --
сказал лениво Николай Николаевич, -- а в том, что она  отнюдь  не  так
хороша, как это принято считать. В ней  имеется  нечто  расслабленное,
жидкое, суррогат мысли,  суррогат  чувства,  сентиментальность  вместо
глубины, модель искусства, муляж творчества -- в  общем,  все  пакости
века девятнадцатого, кои мы и пожинаем.
    -- И этика  отдельно  от  эстетики,  --  заметил  Сандро,  --  ром
отдельно, баба отдельно.
    -- Ничуть не бывало, -- сказал  Шиншилла,  --  вы  оба  не  правы.
Чайковский -- символ гомосексуализма, его светоч;  и  не  более  того.
Голубой фонарь бирюзовознаменного герба.
    -- И что вы только несете, -- сказал Хозяин.
    -- Между прочим, Ежов был гомик, -- не  унимался  Шиншилла,  --  и
уничтожал тех, кто не в его сексе.
    -- Ты всю историю на это дело переведешь,  --  сказал  Леснин.  --
Например, опричнина. Может, кстати, и Петр Великий уничтожал тех,  кто
не в его сексе?
    -- Вот-вот, -- оживился Шиншилла, -- отношения Петра Алексеевича с
Меншиковым и многими другими еще трэба разжуваты.
    -- Медхен Ленхен, -- сказал  Хозяин,  --  ты  хотела  кофий  глясе
произвести? Мороженое в холодильнике, кофий на полке.
    Он отсылал меня на кухню, чтобы сделать  присутствующим  внушение:
увлеклись лишку, распустили при мне языки.  Плели  они,  конечно,  как
всегда, незнамо что; но разительно отличались их речи от всех текстов,
слышанных когда-либо мною дома, в  институте,  в  гостях,  в  кино,  в
транспорте; даже и штампы, и пошлости были у них  другие.  Иные  темы,
другая жизнь, живость. Конечно, они были болтуны. Все. Кроме Эммери.
    Мне тогда часто приходило на ум: их семеро, я восьмая; я лишняя.

    Я принесла на подносе чашки с кофе глясе и обратилась к Сандро:
    -- А сказка? Где обещанная сказка? Начало  тысяча  и  одной  белой
ночи где?
    -- Да почему я?  --  спросил  польщенный  Сандро.  --  Вон  модный
писатель сидит, беллетрист с большой буквы, ему и карты в руки.
    -- Ну нет, -- сказал Леснин,  --  карты  у  меня  и  так  в  руках
постоянно, а уж на роль Шехерезады ты меня не баллотируй.  Ты  обещал,
ты и приступай. Я на подхвате; ночи  на  трехсотой  подключусь,  ежели
необходимость возникнет.
    -- Ладно, --  сказал  Сандро,  --  ну,  хоть  сыграйте  кто-нибудь
что-нибудь восточное на фортепьянах.
    Что и было исполнено.
    -- Жил-был, -- сказал Сандро, -- кто?
    -- Человек, -- откликнулся Эммери.
    -- Немец, -- сказал Хозяин.
    Сандро пришел в восторг.
    -- Жил-был немец! Тихий такой, смирный. Обрусевший. Но лютеранин.
    -- Как это "но"? -- спросил Леснин.
    -- Не перебивайте! -- воскликнула я.
    --  Жил-был  немец,  и  была  у   него   Анхен.   Кроткая   такая,
хозяйственная. Тюльпаны разводила. И китайские розочки.
    -- Эклектика, -- сказал Камедиаров.
    --  Мелкие  комнатные  розочки  называются,  к  вашему   сведению,
китайскими. Была у Анхен только одна слабость.
    -- К парикмахеру из соседней цирюльни, -- сказал Шиншилла.
    -- Как женщину порядочную парикмахеры ее не  волновали.  При  всей
экономности, и даже скупости, питала Анхен слабость к торговцам всякой
всячиной, особенно к бродячим, то есть к офеням.
    -- Ботала по офеням, -- сказал Леснин.
    -- Сами торговцы, равно как и парикмахеры,  не  привлекали  Анхен;
однако удержаться от того, чтобы  что-нибудь  у  них  купить,  она  не
могла. И  тяготела,  как  ни  странно,  к  предметам  экзотическим,  в
хозяйстве вовсе не  нужным  и  даже  и  совершенно  лишним,  словно  с
появлением купца...
    -- Купца, торговца или офени? -- спросил Леснин.
    -- ...ее практичность улетучивалась, -- впрочем, только  до  ухода
торговца, далее  Анхен  снова  превращалась  в  примерную  прижимистую
идеальную жену. И вот появился в их уютном домике в  немецкой  слободе
на Охте...
    -- Да откуда ты взял,  что  на  Охте  была  немецкая  слобода?  --
спросил Камедиаров. -- Чушь какая.
    -- Ведь это сказка! -- вскричала я. -- Не перебивайте, пожалуйста!
    -- ...появился в их уютном домике на  Охте,  с  палисадником,  где
цвели анютины глазки, маргаритки и гортензии...
    -- Господи, -- сказал Хозяин вполголоса.
    -- ...очередной торговец.  Еще  мальвы  там  цвели,  хризантемы  и
рододендроны, -- вызывающе сказал Сандро,  --  а  также  росли  тыквы,
спаржа,  ремонтантная  клубника  и  пастернак.  И  латук.  Вот.  И   у
очередного торговца купила Анхен восточный  ковер,  арабскую  маску  и
маленький флакон с притертой пробкою, не желавший открываться,  о  чем
предупредил ее торговец, продавший флакончик за  бесценок;  а  на  дне
флакона была только одна капля чернил.
    -- С брачком изделие, -- сказал Николай Николаевич.
    -- А что такое арабская маска? -- спросил Камедиаров.
    -- А какого цвета были чернила? -- спросил Леснин.
    Почему-то молчал Хозяин, обычно с радостью отпускавший замечания в
таком духе. Как всегда, молчал Эммери.
    -- А торговец был кто? -- спросил Шиншилла. -- Перс или китаец?
    -- Полумавр, -- сказал Сандро. -- Национальность,  вероисповедание
и сексуальные пристрастия торговца  не  имеют  значения.  Это  вам  не
психологический роман. Торговец и есть торговец.  Все  флаги  в  гости
будут к нам. А арабская маска -- маска, коей прикрывает лицо  бедуинка
от сторонних наблюдателей, напоминает маску  венецианского  карнавала;
однако наша была волшебная. Речь  пойдет  сегодня  не  о  маске,  а  о
купленном у торговца восточном ковре. Почему вы, Эммери, так  смотрите
на меня? Прямо рублем подарили.
    -- Я полагаю, Сандро, вы умеете читать  чужие  мысли,  --  отвечал
Эммери, -- прежде я такой способности за вами не замечал. Я вас  понял
заново.
    -- Вот именно! -- Сандро восхитился. -- Вы меня  поняли!  Я  читаю
чужие мысли, порнографические журналы и старые газеты.
    -- Где же вы берете порнографические журналы? -- спросил Шиншилла.
    -- А чужих писем, -- спросил Камедиаров, -- вы, часом, не читаете?
    -- Боже упаси. Ни чужих не читаю, ни своих не  пишу.  Что  вы  все
перебиваете? На чем я остановился?
    -- На ковре, -- сказала я.
    -- Да, и вот этот самый ковер совершенно зачаровал нашего немца...
    -- Обрусевшего, -- ввернул Шиншилла.
    -- Который жил-был, -- отозвался Леснин.
    -- А как его звали? -- спросил Камедиаров.
    -- Ну, хоть Ганс. Ганс готов был часами разглядывать узоры  ковра,
и постепенно стало ему казаться, что это  не  просто  узоры,  а  некие
письмена, и что он начинает вникать в их сокровенный смысл.
    -- Анхен плакала! -- хором  сказали  Леснин,  Шиншилла  и  Николай
Николаевич.
    --  Анхен,  совершенно  верно,  плакала,  видя   такое   плачевное
состояние мужа, но ничего  поделать  не  могла.  Однажды  ночью  Гансу
приснилось, что у ковра начал отрастать ворс...
    -- Какой еще ворс? -- спросил Леснин.
    -- Ковры-то, ковры, -- сказал Николай Николаевич, -- когда азиатки
соткут, верблюдам под ноги кидают, на тропы караванные, на  дорожки  к
водопою (знаете, как по-арабски "путь к воде"? "Шариат"), чтобы лишний

Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг