вчера. Сверкающая ночь и удары прибоя.
Скользит над водой пыльный голубоватый луч. Где-то полночь отбивают
склянки. Фосфорические креветки выползают на берег и устраивают заговор
против своего морского президента. А в небе кружится голубоватая пыль
Млечного Пути и фосфорические звезды осыпаются вниз. Я пощажу большую
звезду. Помнишь ту ночь на крыше, Дениз? Куда это все исчезло, в какую
бездонную бочку упало? Неужели прошлое просто проваливается в пустоту, в
холодное кромешное небытие? Но ведь время едино и вечно. Иначе какое же
это время? Может, прошлое, настоящее и будущее - лишь эфемерные
трансмутации единой сущности, троеликого непостижимого единства? Вот
сейчас здесь во мне одновременно существуют и прошлое, и настоящее, и
будущее. Они едины в некоем настоящем второго порядка. Мы просто не можем
охватить его целиком, как метагалактику. Человеку не дано познать сущность
сразу. Он познает ее постепенно через явления. Анализ и синтез, анализ и
синтез. Одна сторона и другая. Одно явление и другое. Прошлое, настоящее и
будущее! Различные явления единой сущности, имя которой Время. Бесплодно
смыкается круг. Разум тонет в черных водах без надежды, без проблеска.
Возможно, время неподвижно и лишь наше сознание движется вдоль него,
обтекает, скользит.
А что, если где-то в подсознании мы уже знаем это? Возможно, придет
день, когда самые сокровенные тайны мироздания, и единая систематика
частиц в том числе, откроются нам в процессах, протекающих в темных
глубинах мозга. Именно там в окончательной форме регистрируются процессы,
протекающие в космосе и микромире. Мозг создан по тем же законам, что и
Вселенная, и он может постигнуть ее как угодно полно. Так приближается к
единице, никогда не достигая ее, ряд 1/2 + 1/4 + 1/8 + + 1/16 + ...
Возможно, наш мозг уже постиг мир, но только не знает пока об этом. Это не
моя мысль. Ее высказал кто-то из французских физиков. Но я тоже думал
примерно так же. Только не довел мысль до конца. Разбудите свой мозг,
люди! Физики будущего, углубитесь в себя! Ваш мозг - ваша лаборатория.
Аналитический путь добычи истины почти исчерпал себя. С каждым днем мы
находим все больше, но еще больше мы теряем с каждым днем. Мы движемся
вперед путем выбора по лестнице альтернатив. Из многоликой сущности
исследователь выдергивает аксиому и передает ее дальше, как эстафету. Так
из противоречивого диалектического двуединства на миг возникает некая
цельность. Потом и она расслаивается на противоположности и начинает
соблазнять другого исследователя выбором, оставляя за собой кладбища
разрушенных противоречий. А кто будет рыться в отвалах, где лежат не
замеченные предками гениальные идеи, где сами собой сформировались
неведомые нам науки, где похоронены целые области навеки утраченного
знания? Я бы хотел найти такую науку, построенную из отброшенных
отрицаний.
Как хорошо было бы спуститься к истокам! Проследить основные вехи,
переоценить выбор, соединить звенья отвергнутых истин...
Потому-то и спиралеобразно наше развитие, потому-то и возвращается
завтра отвергнутое вчера, что мы всегда выбираем лишь одну из
противоположностей. Мы гребем то правым веслом, то левым и никогда вместе,
а лодка тычется то в один, болотистый, берег, то в другой, каменистый. Как
удержаться строго в фарватере? Как избежать порочного выбора и получить
истину сразу?
Нужно искать новых, принципиально иных путей познания. Но возможны ли
они? Не есть ли наш путь единственно возможный для человека?
9 августа. Ординаторская.
- Коуэн уже уехал? - Главврач закрыл кран и отряхнул руки над
умывальником.
- Еще вчера, - сказал Таволски, подавая ему полотенце. - На прощанье он
захотел осмотреть Аллана.
- Ну?
- Кажется, болезнь вступает в последнюю стадию. Появились небольшие
растекающиеся кровоизлияния.
- М-да... А как ваша гипотермия?
Таволски дернул плечом и потянулся к портфелю.
- Из управления получена разнарядка двухнедельных посещений... Нужно
подписать. Они сказали, что вы можете вносить любые изменения в пределах
сметы.
- А! Давайте... Кто там у нас на очереди?
- Старший дозиметрист Шульц, лейтенант де Фриз, доктор Скотт, сержант
Хитауэй, майор Солк, доктор Гудов, водитель Пек, старший пожарный Балагер,
доктор Бартон, рядовой Трэсси!
- Хитауэя вычеркните. Достаточно с нас скандала, который он устроил в
прошлый раз. Одного из докторов тоже вычеркните. Интеллигенты переносят
это не так легко, как другие. В одиночку они скрывают свои чувства, но
если приедут сразу к обоим... Вы понимаете? Вычеркните одного до
следующего раза.
- В списке три доктора.
- Вы имеете в виду Бартона? Он, разумеется, не в счет. Сделайте для
него все, что возможно... Только, мне помнится, вы говорили, что у него
никого нет?
- Да, но... Вот посмотрите, пожалуйста, я заготовил бумагу, и если вы
не возражаете...
- Давайте. - Главврач пробежал глазами документы и с отсутствующим
видом уставился в потолок. - Ну что ж, - сказал он через некоторое время,
- давайте попробуем. Я подпишу.
9 августа 19** года. Утро.
Температура 38,3. Пульс 96. Кровяное давление 150/105.
- Мы к вам, Аллан! Не возражаете?
- Майк! Ли! Тэдди! Какой сюрприз! Заходите. Рассаживайтесь, где
можете... Ну и вид же у вас, Ли, в этом халате! Желтое на зеленом. Лимон
какой-то, а не человек.
- Вы все такой же, Аллан, - тихо улыбнулся Ли и осторожно присел на
краешек постели.
- Только не на постель! - встрепенулась сестра Беата. - Отсядьте-ка
подальше. Все отсядьте.
Она выключила ультрафиолетовый заслон и опустила экранировку.
- Я тут как фараон в саркофаге, - усмехнулся Бартон. - Пылинке не дают
упасть. Ну, что нового у вас, бациллоносители?
- А что может быть нового? - Маленький черненький Майк сразу же вскочил
и заходил по палате, гримасничая и бурно жестикулируя. - Вроде бы все
по-старому. Новостей, в сущности, никаких. Ждем вас вот... - Он
поперхнулся и замолк.
- Не надо, Майк, - холодно улыбнулся Бартон.
- Да, не надо, - кивнул Тэдди Виганд, огромный и невозмутимый
нуклеонщик.
- А что мы вам принесли... - Майк метнулся к двери.
- Стой! Куда ты? - попытался было остановить его Виганд, но тот уже
исчез в коридоре.
- Боюсь, что наше свидание будет несколько тягостным, - все так же
улыбаясь, сказал Бартон. - Я отлично вас понимаю, ребята, и глубоко вам
сочувствую. Ей-богу, мне стыдно за мое положение. Но поймите и вы меня...
Ничего ведь не поделаешь. Поэтому не надо дурацкого бодрячества и дамских
утешений. От этого выть хочется. Давайте поговорим о делах и мирно
простимся. А то каждый из нас думает только одно: лишь бы скорее...
Майк вернулся с плексигласовым ящичком, в котором съежилась пятнистая
морская свинка.
- Вот! - Он торжественно поставил ящик на пол. - Это велели передать
вам ребята из биосектора. Когда они узнали про вас, то сразу же вкатили
этой свинке тысячу пятьсот рентген. Потом стали лечить ее... Так же, как и
вас. Они звонили Таволски по сто раз в день. И что вы думаете? Позавчера
кровь у нее стала выправляться... Теперь она вне опасности. Если хотите,
она будет жить тут, у вас.
Он поднял ящик и направился к Бартону, но вмешалась сестра Беата.
- Еще чего! - сказала она. - Поставьте вон туда, в угол... Мы все будем
за ней ухаживать. Какая смешная, симпатюля! - Она постучала ноготком по
плексигласу, но свинка не шевельнулась.
- Несчастное существо... - Бартон откинулся на подушку, чувствуя, как
жар заливает щеки. - Воды!
Сестра схватила фарфоровый чайник и осторожно поднесла его к губам
больного.
- Пора вам уже, - сказала она, не оборачиваясь. - Видите, как вы его
взволновали.
- Пусть побудут еще немного, сестра. - Бартон облизнул запекшиеся,
воспаленные губы. - Поблагодарите от меня биологов, но, между нами, они
большие идиоты. Что же касается свинки, то пусть останется... Мне она не
мешает... Какие сплетни, Тэдди?
- Никаких. Разве что к Скотту приехала жена.
- Жена?
- Ну да... На две недели.
- И что он?
- А ничего.
- Мне кажется, что я лежу здесь с первых дней творенья и все у вас идет
как-то по-другому, интересно и совершенно недоступно мне. Оказывается же,
что ничего не происходит. Или вы просто не умеете рассказывать, Тэдди?
- Нет. То есть не знаю, конечно. Но, право, ничего существенного.
Спросите Майка или вот Ли. Они подтвердят.
- Ладно. Я вам верю. Вы же всегда были Демосфеном, который случайно
слишком перехватил камней. Это хорошо, когда ничего не происходит.
- Чего?
- Нет, ничего. Все в порядке. Просто я немного устал. Наверное, нужно
чуть отдохнуть. Я ведь отвык разговаривать.
Они сразу же стали собираться. Долго и неуклюже вертелись, словно
разыскивали что-то. Потом топтались у дверей, лепеча какие-то жалкие слова
и глупо улыбаясь.
Бартон не удерживал их. Он думал, что губы иногда становятся
резиновыми. Расплываются во все лицо в неподвижной улыбке и беспомощно
дрожат. В такие минуты люди быстро-быстро что-то неосознанно лгут, страдая
и стыдясь этой ненужной лжи.
Первым не выдержал Майк. Он вдруг сморщился, как больная обезьяна,
подавился слезами и выбежал. Бартон видел, как атлетическая спина Виганда
съежилась и стала вдруг жалкой и красноречивой. Казалось, от нее исходил
этот лепет, на который был совершенно не способен сам Тэд. Но Бартон не
пожалел уходящих. Он с удивлением обнаружил, что вообще не испытывает к
ним никаких чувств. Они только что хоронили его заживо, но он не ощущал ни
тоски, ни обиды. А может, это было не с ним, а с кем-то другим, совершенно
незнакомым?
Бартон осознал вдруг, какую границу проложила между ним и остальными
надвигающаяся гибель. Он оказался по другую сторону границы. Они еще
ничего не знали, а ему было уже ведомо нечто такое, что совершенно меняет
взгляды и характер людей. Потому-то к одним и тем же явлениям они
относились по-разному. Он смотрел с высоты своего знания, остальные - из
темных щелей неведения и инстинктивного ужаса.
_Надо попросить врача, чтобы ко мне никого не пускали_.
Нельзя отвлекаться, нельзя рассредоточиваться. Что мне за дело до всего
этого? Пора отходить, отключаться. Думать нужно лишь о самом главном, о
чем никогда не успевал думать в той, далекой теперь жизни. Иные задачи,
иные критерии. Все, чем жил в то суетное время, - долой. И лишь
мысли-струйки, случайно залетавшие в голову ночью, должны стать
содержанием жизни. Когда впереди была туманная множественность лет, я
думал о пустяках, за два шага до пустоты хочу думать о вечном. Смешное
существо человек!
Ученые говорят, что дети, родившиеся сегодня, бессмертны. Может быть,
действительно человечество стоит на пороге бессмертия? Обидно умирать
накануне. Но кто-то всегда умирал накануне, пораженный последней пулей в
последний день войны.
Впрочем, мне ли судить о бессмертии? Я, наверное, все страшно путаю,
болезненно преувеличиваю, усложняю. Мне так мало осталось жить! Так
мало...
Интересно, во что превратятся тогда злобная едкая зависть и тупая
злоба? Бессмертному больше нужно... И если теперь не останавливает смерть,
то что сможет остановить тогда? Когда говорят о бессмертии, я думаю о
совершенно противоположном.
Люди однажды узнали вкус индустрии смерти. Это коварная память. Она не
может пройти бесследно. За нее надо платить и платить. Как губка, она еще
будет и будет впитывать кровь.
В чем же здесь дело? Может, человек порочен в самой основе? Если нет,
то чем вызван такой страшный иррациональный дефект мышления? Это
случилось, когда меня еще не было на свете, но память, чужая память
погибших, почему-то нашла меня. Вот что убило меня первый раз. Остальное
пришло только потому, что я уже был мертвым. Одних эта страшная память
толкала на борьбу, вела к чему-то светлому и далекому, другие приняли ее
как эстафету преступления. Я же понял одно - размышлять нельзя. Я
задумался, как жить дальше, и не нашел ответа. Жить дальше нельзя. Можно
лишь кричать, полосовать по окнам из автомата, броситься в воду. Так мне
казалось тогда. Никогда не забудется день, когда я вдруг со всей
беспощадной ясностью понял, что произошло с теми, кого давно нет, и со
всеми нами. Меня настигли, ударили в солнечное сплетение и убили. Где и
когда я мог облучиться?!
И только сейчас видно, как смыкается воедино далекий неумолимый круг.
Чужое преступление надломило меня, и я перестал думать. Перестал думать и
незаметно ступил на путь, ведущий к другому преступлению. Как все
неумолимо и беспощадно просто. Ведь те, кто сотворил лагеря смерти, тоже с
чего-то начали! Они тоже в какой-то момент перестали думать! В этом все
дело. Перестав думать, мы превращаемся в потенциальных преступников и
соучастников злодейств. Потому-то все Тираны во все времена стремились
отучить людей думать. Работника и воина не должна разъедать болезнь
интеллектуализма. Нужно трудиться и воевать, а не думать. С этого всегда
начинается путь к фашизму. Как легко опутать человека по рукам и ногам! И
неужели только личное крушение способно просветить его?
Куда исчез он, жирный дым,
Безумный чад человечьего жира?
Осел ли черной лохматой копотью в наших домах
Или его развеяли ветры?
Ведь это было так давно,
А дым не носится долго...
Особенно тот, тяжелый и жирный,
Окрашенный страшным огнем.
И он оседал.
Он еле влачился сквозь туман между тощих сосен,
Над застывшей болотистой почвой.
И клочья его оставались на проволоке
И застилали пронзительный луч,
Который из тьмы, сквозь тени ушедших лет,
Колет и колет в сердце.
Весь ли дым опустился на землю,
Растворился в дождях,
Просочился сквозь горький суглинок и
Мертвую хвою?
Весь ли дым?
Он валил и валил. Днем и ночью.
За транспортом транспорт,
За транспортом транспорт
Обреченно тащился над ржавым болотом
Параллельно полоскам заката.
Нет, не весь он осел на дома и на травы,
Разлохмаченный ветром и временем,
Он все носится в небе, все носится...
Проникает в открытые рты
И потом со слюной попадает в желудок,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг