5 августа 19** года. Утро. Температура 37,3. Пульс 84.
Кровяное давление 130/85
Какую власть имеют над нами сны! Мне приснилась Дениз, и впечатление
осталось мучительное, острое, более сильное, чем это бывает в
действительности. Когда-то давно мне снились голубые женщины, и я долго
потом не мог забыть о них.
Снам свойственна известная условность, как и всякому настоящему
искусству. Каждый человек становится во сне не только зрителем, не только
участником, но неведомо для себя и сценаристом, и режиссером, и
оператором. Иные сны запоминаешь на всю жизнь, точно хорошие фильмы.
Рожденное внутри нас живет потом самостоятельной жизнью. Здесь та же
свойственная нам инстинктивная тяга к единству, точнее - к
целенаправленной гармонии. Гармоничное единство формы и содержания -
солнце на горизонте искусства. Всю свою недолгую жизнь я искал гармонию
физического мира. В хаосе распадов и взаимодействий, в звездах аннигиляции
и в трансмутационных [трансмутация - превращение (в данном случае речь
идет о превращениях элементарных частиц)] парадоксах грезились мне
законченные и строгие формы теории, способной объяснить все.
Помню, еще в университете кто-то предложил нам забавную анкету. Нужно
было против названия каждой элементарной частицы написать цвет, в котором
она видится в воображении. И это предстояло сделать нам, лучше всех на
свете знающим, что частицы не могут иметь цвета, как не имеют формы и
траектории. Все же вот поистине достойная загадка для психологов -
семьдесят процентов участников написали рядом с протоном "красный". Я тоже
написал "красный". До сих пор не понимаю почему.
Это был мой мир, и любого обитателя я знал здесь в лицо. Теперь я
умираю, прошитый ливнем частиц, каждая из которых была в моем воображении
окрашена в свой цвет.
Как же случилось, что, пытаясь объяснить все причинности микромира, я
проглядел самую простую причинно-следственную связь? Я сеял зубы дракона,
не задумываясь о всходах. Это трудно объяснить, но знаток индийской
мистики, знакомый, естественно, с учением о Карме, ни на минуту не
задумывался о возможных последствиях собственных поступков. Кому и как я
продал душу?
Почему, подписывая контракт, не вспомнил хотя бы историю сумасшедшего
летчика?
В том-то все дело, что узловых пунктов, которые можно было бы назвать
предательством во всей этой истории, нет. Просто тихая эволюция
самоуспокоения и неприятия "близко к сердцу". Мало, зная о молекулярных
копиях, не дать снять с невесты карту. Нужно кричать об этом на всех углах
или хвататься за автомат со спецдисками. Мало не предавать. Мало быть
просто непричастным, надо еще и сопротивляться. Тот, кто сопротивляется,
даже при желании не сможет попасть в зону. Слишком плохая у него для этого
репутация. А я на хорошем счету...
По сути, я просто продал себя за известную сумму. Не только себя, но и
три года жизни с Дениз. Все мои мысли, все раскаяния - просто жалоба
неудачливого игрока. Я поставил на зеленое поле жизнь. Шарик остановился
на нуле, и крупье забрал все. Вот и прощай рулетка, чем-то напоминающая
циклотрон. Прощай и циклотрон с мишенями из золотой фольги. Теперь я сам
сделался мишенью, затормозившей ливень частиц весьма высоких энергий. С
точки зрения химика - это всего лишь радиолиз коллоидного раствора белка в
воде. Радиолиз поражает лишь одну из десяти тысяч молекул, но и этого
оказалось вполне достаточно. Есть что-то символическое в том, что я умираю
накануне юбилея первого атомного испытания. Впрочем, любую случайность
можно связать с чем угодно.
Открывается дверь, начинается обход. Надо порадовать Таволски хорошим
настроением и оптимистичным взглядом на жизнь.
6 августа. Ординаторская
Главврач, бегло проглядев заключение дерматолога, сунул бумажку в
жилетный карман. Морщась точно от боли, снял очки, осторожно протер их
кусочком замши и принялся массировать красные вмятины на переносице.
- Вы уверены, что это эритема? [покраснение отдельных участков кожи,
вызванное увеличенным притоком крови] - спросил он у Таволски.
- Конечно, - кивнул тот. - Дерматолог тоже так думает. Он считает, что
кожа будет мокнуть.
- Плохо.
Таволски, неопределенно хмыкнув, пожал плечами.
- Возьмите костный мозг из грудины и постепенно начинайте готовиться к
пересадке. Надеяться больше не на что. Приятных сюрпризов не будет... Как
кровь?
- Началось ухудшение.
Главврач закивал, точно его чрезвычайно радовало все то, что говорил
ему Таволски.
- Моноциты и ретикулоциты падают. Увеличились распухшие бледные
клетки...
- Возможна токсическая грануляция нейтрофилов, - перебил его главврач.
- Да. Мы уже готовимся к этому.
- Белые кровяные тельца?
- Падают. Но значительно медленнее, чем можно было ожидать при такой
ситуации. Коуэн советует до пересадки сделать полное переливание.
- Ну что ж!.. Ему виднее. А что он думает по поводу замедленного
падения белых телец?
- Говорит, что само по себе это не так уж плохо, но никаких оснований
для оптимизма не дает, - усмехнулся Таволски.
- Это мы и без него знаем, - раздраженно махнул рукой главврач. - Что
он еще говорит?
Таволски опять пожал плечами и, стрельнув крошечным окурком сигареты в
умывальник, принялся обсасывать обожженный палец.
7 августа 19** года. Ночь.
Температура 37. Пульс 88. Кровяное давление 120/75.
Примечание: количество белых телец упало до 800 мм3
Чтобы не заснуть, сестра Беата Траватти прошлась по коридору.
Стеклянные двери палат казались черными провалами. Беата достала баночку
растворимого кофе и зажгла спиртовку. В бестеневом свете крошечный
сиреневый язычок был едва заметен. Зеленый халат с эмблемой медперсонала
показался ей скорее голубоватым. Она достала зеркальце, но темные, почти
черные губы и бесцветные щеки вызвали лишь недовольную гримасу. Бестеневой
свет раздражал. Он глушил все веселые краски и явно старил ее. Беата
нажала кнопку, и холодное пламя под потолком, конвульсивно вздрогнув,
погасло. Черные провалы дверей сделались сероватыми. Сквозь тонкие
эйрлоновые занавески обозначались окна. Начинало светать. Беата отвела
занавеску и прижалась к холодному стеклу. Но то, что она увидела в
предрассветном сумраке, заставило ее тихо вскрикнуть и метнуться к палате
Бартона.
7 августа. Ординаторская
Телефонный звонок Таволски разбудил дежурного врача. Тот сразу не сумел
прийти в себя и одурело заметался по комнате. Сердце стучало, как плохо
пригнанный клапан в моторе. Наконец он нашарил трубку и, облизывая
пересохшие губы, что-то прошептал в трубку.
Таволски. Алло! В чем дело? Это вы, Тони?
Дежурный врач. Эйб? Вы что, рехнулись? Звонить в такую рань...
Таволски. А вы разве спите?
Дежурный врач. Я? Нет, конечно... Но почему вы не спите, вы же не на
дежурстве?
Таволски. Так, не спится что-то. Как его состояние, Тони? Сегодня же
операция...
Дежурный врач. Вот и выспались бы перед операцией... Все без перемен.
Спит. Температура больше не подымается. Думаю, ближе к утру немного
спадет. Идите спать, Эйб!
Дежурный врач собрался положить трубку, как вдруг распахнулась дверь, и
в комнату ворвалась сестра Беата. Трубка полетела на рычаг. Дежурный врач
вскочил, опрокинув настольную лампу. Не было произнесено ни единого слова,
как в немом фильме. Они выскочили в коридор. В противоположном конце его
показалась белая фигура. Шагов не было слышно, точно на них надвигалось
привидение. Когда глаза чуть-чуть привыкли к полумраку, дежурный врач
разглядел, что по коридору уверенно и неторопливо идет Аллан Бартон. Глаза
его были широко открыты и поблескивали в пламени спиртовки. Бартон
осторожно открыл дверь своей палаты, и коридор опустел.
7 августа. Через час. Ординаторская
Таволски прибежал в домашних туфлях. Сейчас он выглядел в офицерском
френче еще более нелепо, чем обычно. Он часто поеживался и, согнувшись,
ожесточенно тер ладони. Казалось, ему страшно холодно. Главврач, не снимая
наброшенной на плечи шинели, широкими шагами вымерял комнату.
Дежурного врача сразу же выставили в коридор. Стараясь сохранить
независимый вид, он барабанил пальцами по стеклу и пытался что-то
насвистывать. Сестра Беата беззвучно плакала, уткнувшись в промокшую
зеленую салфетку.
- Все же объясните мне, майор Таволски, как вы, лечащий врач, не
удосужились внимательно прочитать анамнез?! [анамнез - история болезни,
описание условий, предшествующих заболеванию]
Таволски молчал. Когда главврач начинал говорить таким тоном, отвечать
не полагалось. Он все равно не слушал никаких оправданий и объяснений. И
что тут вообще можно было ответить?
- Конечно, я понимаю, рентгеновская иррадиация - особый случай, она
никак не обусловлена первоначальным состоянием больного. Но такой же
особый случай перелом ноги, вывих, воспаление аппендикса, наконец. Однако
во всех подобных случаях, за исключением особо спешных, мы все же не
приступаем к терапии, не ознакомившись с анамнезом. Так? Почему же вы,
старый, опытный врач, не удосужились просмотреть историю болезни, где
черным по белому написано, что Аллан Бартон с детства страдает лунатизмом?
Почему? Отвечайте, майор, почему?
Таволски молчал.
Главврач сбросил шинель на пол. Сел в кресло, но тут же поднялся и
вновь заходил по комнате.
- Эта прогулка его убьет, вы понимаете? И, главное, накануне операции,
когда появились определенные шансы на успех!
Он неожиданно замолчал. Но продолжал, как ягуар в клетке, метаться из
угла в угол. Настольная лампа все еще валялась на полу. Чахлый,
болезненный рассвет просачивался в темную комнату, где почти неподвижно
висели синеватые пленки табачного дыма. Тяжелая тишина больно давила на
барабанные перепонки.
Наконец главврач сел. Раздраженно поднял лампу и зажег свет. Таволски
зажмурился, но тотчас же открыл глаза.
- Немедленно установите, куда он ходил, - сухо и спокойно приказал
главврач. - До этого ничего предпринимать не будем. Вам понятно?
- Да... Только... как узнать? Лунатики же ничего потом обычно не
помнят.
- Обычно? А это необычный лунатик. Это радиоактивный лунатик, который
повсюду оставляет след... Вам все ясно?
Таволски тоскливо сознавал, что главврач издевается над ним, что нельзя
позволять говорить с собой в таком тоне. Но шеф был прав, во всем прав, и
Таволски молчал.
- Позвоните на пост, чтоб немедленно прислали солдата со счетчиком
Гейгера. Проследите весь путь... Потом доложите.
Таволски потянулся к телефону, но главврач пренебрежительным жестом
остановил его:
- Позвоните из коридора. Мне нужно кое с кем переговорить.
Таволски торопливо поднялся и, чуть сгорбившись, зашаркал к двери.
Главврач увидел эту согнутую спину, красноречивую спину усталого
пожилого человека, и жалость остро полоснула по сердцу.
- Выпейте что-нибудь успокоительное, Эйб, и... отправляйтесь домой. С
дозиметристом пусть пойдет доктор Вайс.
7 августа 19** года. Капитан медицинской службы Тони Вайс
Дозиметрист сразу же нащупал след, и мы довольно уверенно двинулись
вперед. Бартон все время петлял, словно огибал невидимые препятствия.
Подсознание у лунатиков никогда не спит. Поэтому и реакции организма на
внешнюю среду у них гораздо четче и быстрее, чем в обычных условиях.
Только так можно объяснить, каким образом Бартону удалось незамеченным
пересечь туда и обратно всю зону.
Он прошел мимо площадки для гольфа, поднялся на бетонный мостик через
бассейн и резко свернул к розарию. Не доходя до четвертого сектора, опять
свернул и направился к противоположному ангару. Перелез через забор и
вскарабкался по шесту на крышу. Таким сложным и запутанным путем добрался
до автострады седьмого сектора. На дорогу он попал, спустившись с дерева.
Мимо казино прошел к радарным вышкам и, проникнув на территорию
радиостанции, самым коротким путем вышел к перепаханной полосе вокруг
сектора нуль. Проволочное заграждение преодолел в непосредственной
близости от второй вышки. Часовой, очевидно, его не заметил.
В связи с тем, что на полигон пускали лишь по специальным
удостоверениям, мы вынуждены были возвратиться в седьмой сектор. Оттуда я
позвонил генералу. Разрешение сразу же было дано. Мы надели защитные
костюмы и прошли на полигон. Довольно быстро нащупали след Бартона,
который вел в биологическую зону. Фон все время возрастал и примерно через
сто пятьдесят - двести метров совершенно перекрыл сигналы следа. Пришлось
опять вернуться и попросить у начальника охраны собаку. Начальник охраны
решительно воспротивился. Он сказал, что никогда не согласится послать
животное на верную смерть. Я опять позвонил генералу, и он распорядился
немедленно предоставить нам собаку. Начальник охраны молча повесил трубку,
но сразу же вызвал проводника. Тот быстро надел костюм и собрался уже идти
с нами, но чувствительный офицер велел принести защитный комплект для
собаки. В этом не было ни грана здравого смысла. Все равно голову пришлось
оставить открытой, иначе собака не смогла бы взять след.
Первое время пес вел нас довольно уверенно, но, когда мы вошли в зону,
где испытывалась "Бережливая Бесс", он забеспокоился и начал скулить.
Видимо, почуял что-то неладное. Трава там совершенно уничтожена. Только
местами виднелись высыхающие кустики чертополоха. Пес сел и, подняв голову
к начинающему розоветь небу, тоскливо завыл. Он так был в этот миг похож
на человека, что мне сделалось страшно. Усилия проводника сдвинуть собаку
с места ни к чему не привели. Она упиралась всеми четырьмя лапами и не
переставала выть. Пришлось пристрелить беднягу. Все равно животное было
обречено. И зачем только начальник охраны велел надеть защитный комплект?
Наверное, какой-нибудь провинциальный президент общества охраны
четвероногих братьев.
Я взял бинокль и тотчас понял, куда ходил Бартон. До самого горизонта
только гниющая степь. Одинокий атомный танк сразу же бросается в глаза. Он
мог пойти только к танку - больше, некуда.
Фон достиг максимума и больше уже не изменялся. Только внутри танка
излучение резко подскочило вверх. Сказывалась наведенная в массе металла
радиация.
Бартон имел отношение к проекту "Бережливая Бесс", поэтому он мог
знать, что в танке в момент испытания находились овцы. Подсознательный
импульс и привел его сюда во время вчерашнего лунатического транса. Вполне
вероятно, что и первичное облучение Бартон получил во время подобного же
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг