Михаил Емцев, Еремей Парнов.
Возвратите любовь
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Ярмарка теней". М., "Детская литература", 1968.
OCR & spellcheck by HarryFan, 26 October 2000
-----------------------------------------------------------------------
Весь офицерский, сержантский и рядовой состав
получат эрзац-копии своих возлюбленных. Они их
больше не увидят. По соответствующим каналам
эрзац-образцы эти могут быть возвращены.
Хемингуэй
Алые звездочки - на свежую стружку. Кап-кап-кап... Бартон нагнулся,
чтобы не испачкаться. Теплые струйки побежали веселее. Наступило какое-то
сладковатое изнеможение. В голове застучал дизель, к горлу подступила
тошнота.
Он опустился на колени и осторожно прилег. Перевернулся на спину и
уперся подбородком в небо. Как можно выше, чтобы остановить кровь. Во рту
сразу же стало терпко и солоно. Голубой мир тихо закружился и поплыл. Он
еще чувствовал, засыпая, пыльную колючую травку, и острые стружки под
руками, и подсыхающую кровь на верхней губе. Но сирены уже не услышал.
Подкатила санитарная машина. Его осторожно положили на носилки и
повезли. Еще в пути сделали анализ крови, измерили температуру, подсчитали
слабые подрагивания пульса.
Когда через четыре часа Аллан Бартон очнулся в нежно-зеленой палате
военного госпиталя, диагноз был таким же определенным, как и постоянная
Больцмана: "острый лучевой синдром". Впрочем, чаще это называли просто
лучевой болезнью или белой смертью, как выражались солдаты охраны.
В палате стояла пахнущая дезинфекцией тишина. Изредка пощелкивали реле
регулировки температуры и влажности и сонно жужжал ионоозонатор.
- Он не мог облучиться. Ручаюсь головой. - Эти слова майор медицинской
службы Таволски повторял как заклинание. - Последние испытания на полигоне
были четыре дня назад. Я сам проводил контроль людей после. У Бартона, да
и у остальных тоже, разумеется, все оказалось в порядке. Вот в этом
блокноте у меня все записано. Здесь и Бартон... Двадцать шестого июля,
одиннадцать часов... показания индикатора - норма. А после ничего не было.
- А он не ходил на полигон потом? - спросил главный врач.
- Это был бы законченный идиотизм!
- Вы полагаете, что именно эту причину мне следует назвать генералу? -
Главврач иронически поднял бровь.
- А ведь нас с вами это не касается. Пусть сам доискивается.
- Я уверен, что в этот момент он уже создает следственную комиссию.
- Совершенно согласен, коллега. Скажу вам даже больше: именно в этот
момент он включает в комиссию вас.
Таволски достал сигареты, и главврач тотчас же нажал кнопку
вентилятора.
- Что вы уже предприняли? - спросил главврач, устало вытягивая вперед
большие, с набухшими венами руки.
- Ввел двести тысяч единиц кипарина... Ну, температура, пульс, кровяное
давление...
- Нужно будет сделать пункцию и взять срез эпидермы.
- Разумеется. Я уже распорядился. Если бы знать, что у него поражено!
Можно было бы попытаться приостановить циркуляцию разрушенных клеток.
Главврач молча кивал. Казалось, он засыпает. Тяжелые веки бессильно
падали вниз и медленно приподнимались.
- Когда вы сможете определить полученную дозу? - Вопрос прозвучал сухо
и резко.
- Через несколько дней. Когда станет ясна кинетика падения белых
кровяных телец.
- Это не лучший метод.
- А что вы можете предложить?
Главврач дернул плечом и еще сильнее выпятил губу.
- Надо бы приставить к нему специального гематолога. А?
- Разве что Коуэна?
- Да, да. Позвоните ему. Попросите от моего имени приехать. Скажите,
что это ненадолго. Не очень надолго.
- То есть... вы думаете?.. - тихо спросил Таволски.
- Такое у меня предчувствие. Я на своем веку насмотрелся. Плохо все
началось. Очень плохо.
- Но ведь это только на пятый день!
- Тоже ничего хорошего. - Главврач покачал головой. - Какая у него
сейчас температура?
- Тридцать семь ровно.
- Наверное, начнет медленно повышаться... Ну да ладно, там увидим. - С
видимым усилием он встал из-за стола и потянулся. - А Коуэну вы позвоните.
Сегодня же. А теперь пойдемте к нему. Хочу его еще раз посмотреть.
1 августа 19** года. Утро. Температура 37,1. Пульс 78.
Кровяное давление 135/80
Бартон проснулся уже давно. Но лежал с закрытыми глазами. Он уже все
знал и все понимал. Еще вчера к нему в палату поставили батарею
гемоцитометрических камер. Если дошло до экспресс-анализов, то дело плохо.
Кровь брали три раза в день. Лаборанты изредка роняли малопонятные фразы:
"Агглютинирующих сгустков нет", "Показались метамиэлоциты".
Во всем этом был какой-то грозный смысл.
Бартон почувствовал, как Таволски взял его руку. Подержал и положил
назад на одеяло.
- Ну, и что вы нащупали, Эйб?
- Вы не спите, Аллан? Наполнение хорошее. Как вы себя чувствуете?
- Престранно, майор. Престранно.
- Что вы имеете в виду?
- Не знаю, как вам объяснить... Понимаете, такое ощущение, будто все
это сон, наваждение. Я смотрю на свои руки, ощупываю тело - ведь ничего не
изменилось, нет никаких видимых повреждений. Да и чувствую себя я вполне
сносно. Только легкая слабость, но это же пустяки. Чашечка кофе или
немного сухого джина с мартини - и все как рукой снимет. Так в чем же
дело? Почему я не могу подняться? Кто сказал, что мое здоровое тело
прошито миллиардами невидимых пуль? Кто это знает? Почему я должен в это
верить? Я больше верю своему телу. Оно такое здоровое с виду. Разве не
так? И тогда я приподымаюсь, сажусь на постель, подкладываю под себя
подушку. И медленно приливает к щекам жар, затрудненным становится
дыхание, холодный пот выступает на лбу, горячий пот заливает горло. Мне
делается так плохо, так плохо... И я падаю обратно на постель и
долго-долго не могу прийти в себя. Все изменяет мне, все лжет. Мое тело,
память, логика, глаза. Вот как я чувствую себя, Эйб. Престранно чувствую.
Теперь вам понятно, что значит престранно?
- Я все понимаю, док. Но вы не должны так больше делать.
- Не должен? Что не должен? Чувствовать себя престранно не должен?
- Я не о том. Вам нельзя подыматься. Нужно только лежать.
- Зачем?
- Вы же умный человек, док. Гениальный физик! Мне ли объяснять вам,
зачем нужно лежать?
- Да. Объясните, пожалуйста, зачем. Мне непонятно. Я обречен, а мне
нужно лежать. Какой смысл? Впрочем, к чему этот спор, я все равно не могу
подняться. Какая престранная штука, эта невидимая смерть! Ты ничего не
чувствуешь, ничего не знаешь, но ты уже обречен. Часы заведены, и мина все
равно взорвется. Будешь ты слушать врачей или нет, мина все равно
взорвется. Так-то вот, Эйб... Расскажите лучше, что там нового на базе.
- Господи, что там может быть нового! Все ужасно обеспокоены, очень
сочувствуют вам. Хотят вас видеть.
- Не надо. Я не хочу никого видеть.
- Понимаю. Но вы напрасно себя отпеваете. Вот увидите, все окажется не
таким уж страшным. Мы вас подымем... Прежнего здоровья у вас уже, конечно,
не будет, но мы вас подымем. Ничего угрожающего пока нет.
- Скажите честно, Эйб, сколько я схватил?
- Не знаю, Аллан. Не знаю! Мы ведь понятия не имеем, где и как это
произошло. Откуда же тут знать дозу?.. Погодите немножко, все скоро
прояснится.
- Ну примерно, Эйб, примерно! Больше или меньше шестисот?
- Ничего не могу вам сказать. И притом, откуда вы знаете, что шестьсот
рентген - смертельная доза?
- Читал.
- Ерунда это. Все зависит от вида излучения и от того, какие органы
поражены. Я знал одного. Он поймал тысячу двести... Выкарабкался. А
другой, у него всего... В общем, не забивайте себе голову дурацкими
мыслями. Может быть, вы бы хотели увидеть кого-нибудь из близких? Скажите.
Я сообщу.
- Нет, Эйб. Спасибо. У меня нет близких, с которыми мне бы хотелось
повидаться... теперь. Потом - не знаю, а сейчас - нет, не надо.
- Принести вам что-нибудь почитать? Это развлечет вас. Я назначил вам
капельное вливание глюкозы на физиологическом растворе. Довольно
утомительная процедура. В это время лучше всего читать. Хотите
какой-нибудь детектив?
- Спасибо, Эйб. Принесите лучше фантастику. Она не только отвлекает от
болезни, но и от работы тоже. Создает эффект присутствия. Точно ты все еще
всемогущий теург-исследователь, а не полутруп. Нам, физикам, все время
надо подсовывать какую-нибудь работу. Простой для нас опасен. Фантастика
очень удачный эрзац. Достаньте мне фантастику, Эйб.
2 августа 19** года. Ночь. Температура 37,2. Пульс 78.
Кровяное давление 137/80
У меня нет близких, которых бы я хотел увидеть здесь? У меня нет
близких?! А Дениз? Отчего так кружится голова? Пространство свертывается в
трубу и вытягивается в конус. Как гулко и звонко здесь эхо! Скорее в этот
тоннель из световых колец. Скорее назад. И я увижу Дениз.
Сверкает ночь. Горят, переливаются, мигают газосветные трубки реклам.
Многоэтажные отели залиты светом. Они кажутся прозрачными, как желтые,
чуть затуманенные кристаллы. Безлюдно шоссе. Пустынен и темен пляж.
Сказочный лес из поникших конусов. Это спущены разноцветные тенты. Где-то
играет музыка. И в такт ей бухает гулкий прибой. Слева от нас казино и
ночные бары. Ветер приносит запах духов и гниющих фруктов. Справа - черный
провал океана и пляж, который кажется затонувшим. Еле видны огоньки судов
на внешнем рейде. Моргает белый циклопий глаз маяка. А мы идем по
затененной листвою дороге. Мимо разноцветных огней и освещенных витрин,
вдоль призрачного пляжа.
Но вот дорога раздваивается. Освещенный рукав сворачивает к океану. Это
путь на пирс. И, влекомые властной традицией, мы идем в черноту, чтобы
целоваться под фонарем, угасающим в мутно-зеленом островке светлой воды.
Мы одни на дороге, но там мы не будем наедине. И все же идем, словно
притянутые магнитом.
На пирсе старик рыболов. Он ведет над бездной длиннющее удилище. Стайка
узких темных рыб приплыла на огонь. Они качаются в молочно-зеленом прибое,
потом исчезают в черной, как нефть, воде и вновь возвращаются, пересекая
рожденную раскачивающимся фонарем границу. А старик суетится. Мечется по
пирсу, перевешивается через перила. Он без устали водит удилищем, но рыба
клюет так редко. Он ловит на живых креветок. Я бы сам поймался на такую
наживку, а глупая рыба не хочет. Вся стая качается на волнах, ослепленная,
завороженная. Исчезает под пирсом и опять появляется. У старика на животе
противогазная сумка. В ней еще трепыхаются пять рыбок. Он показал нам их,
и глубокие морщины на его лице разгладились от детского счастья. Он
доволен, полночный рыбак.
Океан разбивается о сваи в мелкие брызги. Соль и свежесть тают на наших
губах. Скамейки и шезлонги залиты водой. Головы неподвижно застывших
парочек тоже сверкают влажным блеском.
Мы уходим назад, в темноту. И я вижу в конце аллеи яркую малиновую
точку. Мы почти бежим, чтобы, задыхаясь от смеха, увидеть еще одного
ночного сумасшедшего - продавца жареных орехов, раздувающего угли в
дырявой железной жаровне.
Потом, держа в руках горячие, благоухающие дымом пакеты, опять спешим в
темноту, чтобы броситься на еще не остывший песок. Я вырываю ямку и
осторожно опускаю туда горящую зажигалку. Вот наш крохотный островок среди
ночи, в которой утопает мир. Красноватые отблески ложатся на лицо Дениз. А
тени под глазами становятся еще чернее и глубже. Три черных провала: глаза
и рот. Мы плывем через вечность - два маленьких теплых комочка, вдруг
поверивших в сказку. Нам кажется, что мы приблизились к великому таинству
и тоже будем вечны и наша любовь останется вечной.
Я сказал ей потом: "Три года". - "Целых три года!" - сказала она.
"Всего три года", - поправил я. Подумать только, через одиннадцать месяцев
истекает срок моего контракта... Не истекает - истекал. Теперь время
остановилось, и контракт пролонгирован до Страшного суда.
Я нигде не писал о Дениз. Ни в одной из анкет. Для военного ведомства у
меня нет невесты. Иначе бы с нее сняли молекулярную карту. Теперь, даже
если захочу, мы никогда не увидимся с ней. Юридически она посторонний
человек. А посторонним лицам нечего делать на секретной базе. Ее даже не
пустят в зону, если она каким-то чудом узнает обо мне и захочет приехать.
Но она не узнает. Писать отсюда можно только близким родственникам, а
Дениз - постороннее лицо. Ее адреса нет в спецреестре на пункте связи.
Если я напишу ей письмо, его все равно задержат. Вот какой ценой
приходится расплачиваться за отказ от молекулярной карты. Даже о том, что
меня не стало, она узнает только год спустя. Но все правильно. Иначе уже
завтра утром я бы увидел у своей кровати молекулярную копию. Куклу,
которая может ласкать и лить слезы. У нее тугая теплая кожа, тот же голос
и смех, та же привычка натягивать чулок, выбросив вперед ногу. А ты ведь
так одинок здесь, так истосковался. И ты не заметишь подмены. Ты не
успеешь за две недели короткого счастья заметить обман. И кукла простится
с тобой, и ты поцелуешь ее холодную, мокрую щеку. Прощай, прощай! Прощай,
уникальный дорогостоящий автомат, ты никогда не разгласишь стратегических
секретов!
К нам на далекий полигон, где беззвучно и невидимо взрываются
нейтронные бомбы и гамма-люстры, иногда приезжают женщины. Раз в год на
две недели. Мне кажется, что все они куклы. Иначе почему же потом мужчины
так горько и тупо пьют в одиночку? Напиваются вдрызг, разливая, как воду,
"красную лошадь"? Отводят глаза, презирая самих себя, люто и остро
тоскуют?
А быть может, все это не так и к ним приезжают настоящие женщины, из
плоти и крови? Молекулярные копии производят лишь в самых экстренных
случаях. Интересно, то, что случилось со мной, - это экстренный случай?
И все же, наверное, это нужно испытать самому, прежде чем пытаться
понять тех, других. Я не верю, что можно повторить и Дениз. Нельзя же
вернуть ушедшие мгновения, и ту ночь на пляже тоже нельзя вернуть. Как бы
ни была совершенна новая форма, она всегда нова. Нова во времени. У нее
нет прошлого, а только чужая память. Память Дениз о той ночи, но не Дениз,
прошедшая через ночь.
Я слышал историю одного летчика. Он служил в наших войсках, действующих
в джунглях. Маленькая локальная война. Но на таких войнах тоже убивают. Их
базу атаковали ночью.
Нападающие появились точно гномы из-под земли. Они пустили на проволоку
каток для укладки асфальта. В жутких искрах, с шипением и треском он
врезался в электрическое заграждение и смял бетонный столб. Потом застыл -
дымящийся, весь в черных пропалинах от крошечных молний. Они бросились в
эту узкую брешь с винтовками на груди и фанерными листами над головой. По
фанерным мосткам, по узким, изолированным одеялами лазам хлынула живая
бурная река. Завыли сирены. С вышек ударили снопы света. В лучах
прожекторов плясали струи дождя и дымились туманные клочья (был период
муссонов). Нападающие пустили ручные реактивные снаряды, и прожекторы
потухли в нестерпимых магниевых вспышках. Наши ввели в бой огнеметы.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг