Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
    Если  вы  когда-либо сталкивались с подвыпившими и буянящими астронавтами,
то наверняка удивлялись, почему они, размахивая заводными рукоятками от ракет,
нет-нет,  а  упомянут туманность Ориона причем в контексте отсылания туда друг
друга далеко и надолго.
    Такой  своеобразный  юмор  возник  оттого, что о Большой туманности Ориона
издавна ходят нехорошие слухи. Дескать, она пожирает залетевшие ракеты, сводит
их  экипажи  с  ума,  осложняет навигацию, искажает оптику и устраивает другие
мерзости,  из  ряда  вон  выходящие  даже  для  газовых  туманностей,  издавна
зарекомендовавших себя хулиганским поведением. Разумеется, большинство слухов,
как всегда в таких случаях, преувеличены, однако и дыма без огня не бывает.
    Я  пишу  о  туманности Ориона не понаслышке, в отличие, кстати сказать, от
многих   так  называемых  "отважных  исследователей",  предпочитающих  изучать
горячие   точки   Вселенной   в  дальние  телескопы  из  какого-нибудь  вполне
безопасного   места,  а  потом  исписывающих  целые  страницы  своими  лживыми
мемуарами (sic!), в которых описываются события, никогда в действительности не
происходившие.  Мне же на десятый год звездоплавания довелось лично из конца в
конец   пролететь   всю  туманность  Ориона  и  на  своей  шкуре  испытать  ее
мерзопакостный характер.
    Угодил  я в те края случайно, стараясь, по своей обычной привычке срезать,
где  возможно,  путь. Я летел от красного гиганта Бетельгейзе (светимость в 15
тысяч  раз  выше  солнечной)  к Ригелю, другому гиганту (ярче нашего скромного
Солнце в 80 тысяч раз).
    Несмотря  на то, что рядом висели эти огнедышащие драконы, мне приходилось
пробираться сквозь гигантские, очень холодные газовые облака, занимающие почти
все  межзвездное  пространство  Ориона.  Газовая  туманность,  заполнявшая все
иллюминаторы,  светилась  алыми, размытыми тонами, которые то багровели, когда
пронизывающий   ее  поток  электронов  чуть  ослабевал,  то  принимали  мягкие
бледно-розовые  оттенки,  то  вдруг становились такого пульсирующего кровавого
цвета,  что  казалось,  будто я путешествую по преддвериям Ада. Одновременно с
этим  физические  свойства  газа  были таковы, что термометр снаружи показывал
минус 250 градусов, и на рулях моей ракеты сосульками висел замерзший водород.
Само  собой  разумеется,  что  летел  я  очень  медленно  и осторожно, но даже
несмотря на это Мозг продолжал пилить меня, не переставая.
    - Дилетант!  Идиот!  -  ругался  он.  -  Зачем  ты  сюда потащился? Не мог
полететь  через Сириус? Разве тебе неизвестно, что от Бетельгейзе к Ригелю нет
прямой  дороги? А если рули замерзнут, как будешь сбивать сосульки? Да ты даже
носа не сможешь из ракеты высунуть!
    Я  несколько раз вежливо советовал Мозгу не каркать, но он продолжал в том
же  духе,  зная,  что  отключить  звук  я не решусь, потому что нуждаюсь в его
советах.  Честно  говоря,  я  уже  жалел,  что проявил упрямство и добровольно
забрался  внутрь  этой  гигантской газовой камеры, но теперь сворачивать назад
было уже поздно и приходилось идти до конца. А конец, возможно, был уже близок
и назывался "Тит запеченно-охлажденный в собственной ракете".
    Теперь,  чтобы  выскочить  к  Ригелю, предстояло пролететь всего в десятке
тысяч  километров от раскаленного центра туманности, который представлял собой
кипящее  газовое  облако размером эдак в полпарсека, через неравные промежутки
времени  выбрасывавшие  раскаленные  струи  электронов.  Попасть в такую струю
означало мгновенно пополнить собой ряды кулинарных деликатесов.
    Уворачиваясь  от  этих  потоков, я так взмок, что скафандр прилип у меня к
спине.  Мозг  же,  вместо  того,  чтобы оказывать мне посильную помощь, впал в
прострацию  и  забормотал  мусульманские  суры, изредка, впрочем, прерывая их,
чтобы обозвать меня кретином. В конце концов он мне надоел, и я исхитрился, не
отходя  от  штурвала,  так  бросить  стянутый  с ноги ботинок, что он повис на
рубильнике Мозга, заставив его заглохнуть.
    Однако,  отключив  Мозг, я мало что выиграл, потому что теперь приходилось
самому и управлять рулями, и смотреть в перископ. Часа через два, когда колени
у  меня  начали  уже дрожать от усталости, наиболее опасный участок туманности
остался  позади. Я хотел уже включить автопилот, но тут, взглянув в перископ в
последний  раз,  увидел  прямо  по  курсу длинную пассажирскую ракету одной из
новейших  серий.  Передняя  половина  ракеты  отсутствовала, словно отсеченная
острым скальпелем.
    Поняв,  что  судьба  столкнула  меня  с  одной  из  многих  жертв коварной
туманности  Ориона, я уныло склонил голову. Первой мыслью было пролететь мимо,
чтобы  не  разделить с этим звездолетом его незавидной участи, но, устыдившись
своего  малодушия,  я  решил  все  же  остановиться и убедиться, нельзя ли ещё
чем-нибудь  помочь  его  экипажу,  а,  если  окажется,  что все уже мертвы, то
выполнить  последний  долг,  как  это  предписывается христианскими обычаями и
законами астронавтики.
    Надев поверх легкого скафандра ещё один, потолще, а сверху ещё обмотавшись
шерстяным шарфом, я обвязался прочным тросом[12] и выскочил из шлюзового люка.
Температура  за  бортом  была  такой низкой, что стекло внешнего скафандра, на
котором  оставались какие-то частицы влаги, мгновенно обледенело, и я не видел
даже  собственных  рук.  Однако  это  меня  не  остановило. Проковыряв во льду
небольшое  отверстие,  сквозь  которое  можно  было  хоть что-то разглядеть, я
добрался до неподвижно зависшего в пространстве звездолета и стал отжимать его
люк  предусмотрительно  захваченным  ломом.  Попыхтев  минут  десять,  я сумел
попасть внутрь шлюзовой камеры, а оттуда, еще через один люк - в каюту ракеты.
По  отсутствию невесомости и возросшему давлению я с удивлением обнаружил, что
разгерметизации не произошло и очень обрадовался этому.
    На  диване  у стены лежал молодой мужчина с пышной рыжей шевелюрой. Лицо у
него  было  нормального цвета - того цвета, какой бывает у очень рыжих людей -
да  и ногти не отливали синевой, как у мертвецов, из чего я заключил, что этот
человек  жив.  Я  громко  крикнул,  чтобы  он не валял дурака и просыпался, но
рыжеволосый  остался  неподвижным. Тогда я решился потрясти его и выполнил это
довольно  энергично,  но мужчина никак не реагировал на тряску и щипки, а тело
его  было  словно  деревянное. Испытывая нехорошее предчувствие, я снял шлем и
приложил  ухо к его груди: сердцебиения не прослушивалось, но всё равно сложно
было  поверить,  что  этот человек мертв. Скорее рыжий мужчина был в состоянии
шока,  летаргического сна или чего-нибудь в этом роде, возникшего в результате
реакции на стресс.
    В  таких сомнительных случаях правила запрещали производить погребение, да
я  и  сам  не  рискнул  бы  пойти  на это из опасения убить живого человека. С
величайшим  трудом я надел на лежащего мужчину скафандр: его ноги и руки почти
не  сгибались,  и  пришлось  изрядно  попотеть,  прежде  чем  это  удалось.  Я
приготовился  уже  взвалить  его на плечо и перетащить к себе в ракету, но тут
мне  пришло  в  голову,  что  пострадавший мог быть не один, тем более, что на
полке  для  чистой  посуды  лежали  две  тарелки, два стакана, а у кровати, на
которой я нашел рыжего, был еще верхний ярус.
    Взяв  со стола корабельный журнал, я пролистал его и увидел, что звездолет
назывался  "Пиранья"  и  на  его борту находились двое: некие Акиро Магинава и
Патрик  Кариган  -  японец  и  ирландец.  Как  я  понял, они были коммерсанты,
занимавшиеся  тем,  что  скупали  по  дешевке  небольшие  астероиды  и средних
размеров планетки, а потом перепродавали их рудодобывающим корпорациям.
    Из  последней  записи  следовало,  что  они  торопились на Ригель и решили
срезать путь через туманность Ориона, а после этого уже не было ни строчки.
    Рыжий,  которого  я  нашел  на  кровати,  точно был ирландцем, значит, мне
предстояло  найти  японца.  Я  стал  заглядывать повсюду, но Акиро Магинаву не
обнаружил.  Более  того,  его скафандр на вешалке тоже отсутствовал, из чего я
сделал  неутешительный вывод, что японец в момент аварии находился в срезанной
части звездолета и погиб.
    Сняв шлем, я склонил голову, поминая погибшего астронавта. В другое время,
воспользовавшись этим печальным поводом, я бы обязательно предался философским
размышлениям  о  непредсказуемой  воле  рока и том, что никто из нас не ведает
своего   последнего   часа,  но  теперь,  посмотрев  случайно  в  иллюминатор,
обнаружил,  что  трос, соединяющий пострадавший звездолет с моим, представляет
собой  ледяной  стержень,  готовый  вот-вот  оборваться. Надев шлем, я взвалил
ирландца  на  плечо  и,  едва  не нажив себе грыжу, так как он оказался весьма
массивным, перетащил беднягу в свою ракету.
    Уложив  его  на  диван,  я  задраил  люк и вновь взял курс на Ригель. Хотя
раскаленный  докрасна  центр туманности я уже миновал, холодные газовые облака
по-прежнему  не  позволяли  разогнаться,  и, как не подгоняло меня нетерпение,
приходилось тащиться еле-еле.
    Разделив  в столбик расстояние до Ригеля на мою теперешнюю скорость[13], я
получил  неутешительный  результат,  исходя из которого попасть в нужное место
можно было не раньше, чем через десять дней.
    Укрыв  летаргического  спутника  пледом с головой, чтобы своим окостенелым
видом  он  не  наводил  на  меня тоску, я поставил ракету на автопилот, лег на
раскладушку и мгновенно уснул.
    Наутро  я  обнаружил,  что моя зубная щетка торчит в стакане щетиной вниз.
Это  мне  не  понравилось.  Я  хорошо  знаю, что всегда оставляю щетку щетиной
вверх.  Возможно, для кого-то это и пустяк, но я человек довольно аккуратный и
вдобавок  имеющий  свои  пунктики, сформировавшиеся у меня за годы холостяцкой
жизни[14].  Это  только постороннему покажется, что у меня в ракете бардак: на
самом  деле  каждая  вещь имеет своё строго фиксированное место. В том числе и
щетка. Подумав, я объяснил всё тем, что смертельно устал вчера, так устал, что
сунул щетку не глядя.
    Едва  я  открыл жалюзи иллюминатора, как тотчас, ворвавшись снаружи, каюту
залили  светло-розовые  и  багряные  сполохи  туманности  Ориона. Нейтронные и
протоновые  вихри  разогревали  газ, и окрашивали его в самые невероятные тона
так, что казалось, будто вокруг буйствует северное сияние.
    Некоторое  время  понаблюдав полыхание красок, я закрыл жалюзи и отошел от
иллюминатора.  Не  знаю, как у кого, но у меня созерцание бушующих космических
стихий:  будь  то  взрыв  сверхновой или столкновение белого карлика с красным
гигантом,  всегда  вызывают  одно  желание  - подкрепиться. Доктор, которому я
рассказал  об  этой  своей особенности, заявил, что таким образом мой организм
борется  с психическим нагрузками. "Еда - это ваш щит выживания!" - сказал мне
этот  доктор  и  рухнул  лицом  в  салат. Он тоже боролся с нагрузками. Другим
проверенным способом.
    Включив  молекуляризатор,  я  даже  не  стал  тянуться к клавиатуре, чтобы
набрать  название  блюда  -  мне  отлично  было известно, что в конечном счете
получу или манную кашу, или гороховый суп.
    Для того же, чтобы поднять себе аппетит, ибо ни то, ни другое давно уже не
вызывало  у  меня  ничего,  кроме  глубокого  рвотного  рефлекса,  я  полез  в
холодильник.  Там, на верхней полке рядом с химическими реактивами и бачками с
ракетной  смазкой  у  меня хранились большой кусок ветчины и оплетенная бутыль
домашнего  виноградного вина. Эти деликатесы, которые переслала на Бетельгейзе
одна  моя  родственница,  составляли  НЗ  - неприкосновенный запас, который я,
тренируя волю, запретил себе трогать до Нового года.
    Обычно, завтракая, я выставлял ветчину на стол, и, плотоядно глядя на нее,
пожирал манную кашу. Так я обманывал если не желудок, то хотя бы зрение.
    То  же  самое  я  хотел  проделать  и  сейчас, но, едва вытащив ветчину из
холодильника,  едва  не  завопил  от ярости, досады и обиды в соотношении этих
чувств  примерно  10:7:5.  На  одном  из  краев ветчины, самом, на мой взгляд,
аппетитном,  ибо  там  прожилки мяса образовывали своего рода гастрономическую
Крейцерову  сонату,  явственно просматривались следы острых зубов. Более того,
кощунство  того,  кто  отгрыз  ветчину, зашло так далеко, что, надкусив ее, он
заботливо  прикрыл  это  место  полиэтиленовой  пленкой, заботясь о том, чтобы
ветчина не выветривалась.
    Когда  я  перестал  молотить  кулаками  по  холодильнику, то задумался, не
отгрыз   ли   ветчину   сам   -  например,  сегодня  ночью,  ведомый  голодным
подсознанием.  Но  взвесив  всё,  я  счел это предположение абсурдным. Даже во
время  лунатических  припадков,  случающихся  у  меня  время  от времени после
ранения крошечным метеоритом и трех или четырех сотрясений мозга, я никогда не
трогал   ветчины,   ибо  она  для  меня  -  символ  недоступной  мечты,  некий
эстетический  идеал,  на  которой я не посягнул бы раньше времени ни при каких
обстоятельствах. Вдобавок, во сне, в бреду, жару, любом другом бессознательном
или полубессознательном состоянии я не стал бы отгрызать ветчину, а отрезал бы
наверняка ножом.
    Внезапно  страшное  подозрение  охватило  меня.  Я  подскочил к дивану, на
котором  оставил  ирландца и сдернул с его лица одеяло. Патрик Кариган лежал в
таком  же положении, в котором был и вчера: глаза закрыты, руки вытянуты вдоль
туловища,  а  румяное лицо имело вполне довольное выражение. Некоторое время я
гиптотизировал  его взглядом, но ирландец оставался всё таким же невозмутимым,
и  я  усомнился,  что  нервный  похититель  ветчины, вцепившийся в нее с такой
жадностью,  что  не  воспользовался  даже  ножом, мог иметь такую выдержку. На
всякий  случай  я  приложил  ухо  к груди рыжего: ударов сердца по-прежнему не
прослушивалось;  на зеркальце же, приложенном к губам, минуту спустя появилось
крошечное пятнышко тумана - значит, ирландец все-таки дышал, однако так слабо,
что  мои подозрения, будто это он взял ветчину, развеялись. Действуя строго по
медицинскому  справочнику,  я  сделал  ему  укол  глюкозы  и, вновь накрыв его
пледом,  занялся  своими  делами,  выкинув странное происшествие с ветчиной из
головы.
    Во  второй половине дня, когда я в целях самообразования пытался прояснить
для  себя основную доктрину философии Гегеля и у меня от перенапряжения заныла
голова,  я  встал, чтобы немного пройтись по каюте. Мимоходом бросив взгляд на
раковину,  я увидел в ней грязную тарелку со следами манной каши. Это открытие
меня поразило - я хорошо помнил, что с утра ее вымыл.
    Я  вновь  метнулся  к ирландцу, но опять не смог его ни в чем заподозрить.
Повторно  вымыв  тарелку,  я  с  возмущенным  грохотом  поставил ее на сушку и
задумался,  как  это  Патрик  Кариган  ухитрился  позавтракать,  так  что я не
заметил?  В  конце  концов  я  пришел  к  выводу,  что  он сделал это, когда я
плескался в ванной.
    Решив  поймать ирландца с поличным, я караулил его до самого вечера, но он
так  ни  разу  и  не  пошевелился. Еще бы, думал я, натрескался, так отчего бы
теперь  не  поваляться!  Часов  до  трех  ночи  я  ещё  держался, но потом моя
подозрительность начала казаться мне самому идиотской, и я уснул.
    Утром я дорого поплатился за свою доверчивость. На ветчине появились новые
следы зубов, бутыль с вином обмелела на целый палец, а в раковине выросла гора
немытой посуды. Ах да, и щетка, разумеется, стояла щетиной вниз!
    Поймите,  мне не было жаль щетки, вина или ветчины! Я человек великодушный
и  попроси Патрик Кариган по-хорошему, я отдал бы ему хоть все, поделился бы и
последней  крошкой,  но  здесь было дело принципа. Меня охватило бешенство при
одной  мысли,  что этот рыжий хитрец в те моменты, когда я за ним не наблюдаю,
незаметно  встает и по мелкому пакостит, а потом снова укладывается на диван и
целый день притворяется парализованным,
    В  гневе  я  кинулся  к ирландцу и схватил его за горло, испытывая сильное
желание  придушить  эту  неблагодарную  свинью  и пинком катапультировать ее в
космическое  пространство.  Однако схваченный Патрик Кариган даже не попытался
освободиться:  он  лежал неподвижный и одеревенелый. Ни один мускул ни дрогнул
на  его  лице. Мои руки сами собой разжались, а гнев улетучился. Как бы там ни
было,  а  этот  человек  обладал железной выдержкой, и победить его можно было
лишь играя по его правилам: а именно подстеречь на месте преступления...
    Далее  я  обращаюсь  к  чудом сохранившимся страницам звездного журнала за
249... год.
    2  сентября.  Несмотря  на  все предосторожности (вчера я не спал почти до
рассвета),   уровень   вина   снова   уменьшился   на  палец,  а  на  счетчике
молекуляризатора  значится  "7039" вместо вчерашних "7028" - это означает, что
за  ночь  съедено  одиннадцать порций манной каши! Кстати, такое же количество
грязных тарелок стоит в раковине.
    Написал  на  трех  языках  записку  со  словом:  "Яд!"  и  повесил  ее  на
холодильник.  Сегодня буду целый день вести за ирландцем неусыпное наблюдение.
Мечтаю  застукать  его  с  поличным  -  ну  и  выдержка, надо сказать, у этого
паразита!  Одно мне непонятно: что заставляет его вести себя подобным образом?
Возможно,  пережитый  стресс  и  гибель  товарища  привели к помешательству, и
теперь  он получает наслаждение, дразня меня. Всерьез задумаваюсь, не спрятать
ли мне на всякий случай под подушку бластер?
    Все   узлы  "Блина"  действуют,  тьфу-тьфу,  нормально,  только  двигатель
перегревается,   работая   в  неблагоприятном  для  него  диапазоне  нагрузок.
Придется, видно, приспособить для дополнительного обдува комнатный вентилятор.
    3  сентября.  Снова  не спал всю ночь, хотя громко храпел для маскировки и
даже  повернулся  лицом  к  стене, незаметно наблюдая за ирландцем в маленькое
зеркальце. Я готов был поклясться, что ночью он не разу не шевельнулся, но все
равно  утром  бутылка опять обмелела, а ветчина нагло обкусана во всех сторон.
Моя  записка  "Яд" исчезла с дверцы холодильника и переместилась в морозильную
камеру.  Она  скомкана, и на ней видны жирные пятна - кажется, об нее вытирали
руки. Какая наглость! Кроме этого, этот тип каким-то образом ухитрился принять
душ, потому что на полу возле ванны отчетливо видны мокрые следы. Предполагаю,
что  под  утро  я все же уснул, в противном случае услышал бы шум воды. Жалею,
что  у  меня  нет  корабельной  сирены,  которую  можно  было бы поставить под
холодильник, незаметно соединив ее провод с дверцей.
    (После обеда) Только что вспомнил, что у меня есть металлический сейф. Его
нельзя  открыть,  не  зная пятнадцатизначного кода. Не записываю его в журнал,
так  как вполне возможно, что Патрик Кариган и сюда сует свое любопытное рыло.
Сейчас  я собираюсь выложить из сейфа все бумаги и вместо них спрячу ветчину и
бутылку. Разумеется, это мелочно, зато я наконец смогу спокойно выспаться...
    Идея   приспособить   вентилятор   очень   удачна:   двигатель  больше  не

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг