вы играли? Шопена - не Шопена, Рахманинова - не Рахманинова.
- Не знаю, - поскольку действительно не представлял, что изобразил.
- Как же вы тогда играли?
- Передо мной ребята кучу вещей исполняли. Что-то запомнил, что-то
придумал.
Мы продолжили разговор на улице. Мужчина сказал, что его зовут Валентин
Валерьевич. Он размашисто разжег сигарету, затем посмотрел на часы и
отмахнулся от них: - В двух словах - откуда вы приехали, в общем, коротко
биографию.
Я рассказал про интернат, без бытовых подробностей - в основном, про
старенькое пианино в каморке папы Игната. Чуть-чуть о нашем переезде в
город. Я не скрыл подозрений общества о моей нормальности и с тем большей
гордостью заверил, что не псих. Валентин Валерьевич сразу успокоил меня, что
никогда бы так не подумал.
- А почему вы не подготовили какое-нибудь произведение конкретно? -
вдруг спросил он.
- Потому, что ничего конкретного я не разучивал, а играю только то, что
когда-нибудь слышал и запомнил.
- По слуху?
- Да, а как еще можно...
- Без нот? - как бы уточняя нечто абсурдное, спросил Валентин
Валерьевич.
Увы, я не знал нотной грамоты. Названия: до, ре, ми, фа были мне
знакомы, но существовали без смыслового наполнения.
Валентин Валерьевич за секунду принял какое-то решение и сказал: - Вот
что, Глостер, приходите через два дня прямо сюда, когда закончатся экзамены,
- он протянул мне картонный прямоугольник. На нем я увидел крупные
позолоченные строчки "Валентин Валерьевич" и "Декан".
- Здесь мой рабочий телефон, звоните, когда вздумается. Сегодня у нас
что? Среда. Значит, в пятницу в десять утра я жду вас в своем кабинете.
Спросите у вахтерши, как пройти. Договорились? Уверен, мы что-нибудь для вас
сообразим. Кстати, - он достал из кармана блокнот, - как вас по батюшке?
У меня и Бахатова имелись одинаковые, чисто формальные отчества: мы оба
были Игнатовичи. Остроумный Игнат Борисович, следуя традиции римских
патрициев, дал нам, как вольноотпущенникам, свое имя.
- Очень хорошо, Александр Игнатович, так и запишем, - сказал Валентин
Валерьевич и впервые за нашу беседу позволил себе улыбнуться. - До встречи.
Я сказал спасибо четыре раза и побежал искать универмаг. Дома я
поделился впечатлениями с Бахатовым. Тот покивал и погрузился на дно своих
мыслей. Бахатов умел быть иногда удивительно холодным. Впрочем, он готовился
к завтрашнему дню и медитировал над ногтями. Я оставил его в покое и улегся
перед телевизором тешить свою радость изнутри. Бахатов сидел прямой, как
факир, и глаза его излу-чали змеиную мудрость.
- В пятницу все будет хорошо, - неожиданно сказал он и улыбнулся
родительской улыбкой. Тогда мне показалась ошибочным мое представление, что
это я присматриваю за Бахатовым.
Так и случилось. Валентин Валерьевич приветливо встретил меня утром,
спросил о самочувствии и как я провел время, а сам тем временем поставил на
стол магнитофон.
- Вот послушай, - он нажал кнопку и заиграл быстрый рояль. Произведение
закончилось, Валентин Валерьевич хитро посмотрел на меня и спросил: -
Сможешь повторить?
Мы прошли в кабинет, где стоял инструмент. Валентин Валерьевич снова
прокрутил запись, но мне хватило бы одного прослушивания. Я сел за рояль и
начал играть.
- Фантазируешь! - крикнул Валентин Валерьевич. Я исправился, хотя мой
вариант мне нравился больше.
- А теперь верно!
Я доиграл, Валентин Валерьевич выглядел очень довольным.
- Ну что, поехали дальше, - сказал он.
Вторую вещицу я исполнил с минимальными авторскими отступлениями, и
Валентин Валерьевич похвалил меня. В общей сложности, мы прослушали пять
композиций.
- До понедельника отрепетируешь, - сказал Валентин Валерьевич. -
Магнитофон, если хочешь, возьми с собой или оставь здесь. Ключ я тебе даю,
приходи и работай.
И начались замечательные дни. Я наслаждался по десять часов кряду. К
необходимому понедельнику я наловчился так, что мог играть заданные
произведения наизнанку.
В понедельник меня слушали, кроме Валентина Валерьевича, внимательный
человек из городского отдела народного образования и директор
специализированной музыкальной школы-десятилетки, приятель Валентина
Валерьевича. Я отыграл программу, меня поблагодарили и в коридор не
отправили. Я почувствовал, что это добрый знак, раз моя дальнейшая судьба
обсуждалась в моем же присутствии.
Вначале высказался Валентин Валерьевич, потом директор школы. Они
говорили обо мне только хорошие слова. Человек из отдела образования заявил,
что не видит никаких препятствий тому, чтобы я учился музыке, и пообещал
подписать соответствующий указ и все уладить. Валентин Валерьевич поздравил
меня, а директор сказал, что я теперь учащийся девятого класса
специализированной школы-интерната для музыкально одаренных детей.
Все сложилось без моего участия. Документы из канцелярии ПТУ переслали
в канцелярию школы, мне выделили койку в общежитии. До осени ребята
разъехались по домам, и я жил в комнате один. Кто-то из преподавателей школы
согласился подтянуть меня за лето по теории. Сам я взял в библиотеке
"Практическое руководство по музыкальной грамоте" Фридкина и, на всякий
случай, вызубрил.
Единственной моей проблемой был Бахатов. Я просил у директора позволить
Бахатову жить вместе со мной в общежитии музыкальной школы, но директор
сказал, что это за-прещено законом.
Я не представлял, как отреагирует Бахатов на разлуку, и осторожно
сообщил ему, что нам придется впервые за долгие годы ночевать порознь и
видеться только днем. Бахатов в очередной раз поразил меня своим
спокойствием и даже некоторым равнодушием. Сантехнический гуру, Федор
Иванович выхлопотал для него полноценное рабочее место в ЖЭКе, и, кроме
этого, его временно прописали в незанятой дворницкой. У Бахатова появилось
собственное жилье, с крохотным санузлом и кухонькой.
Жизнь налаживалась. Больше, чем на сутки, мы не разлу-чались. Я
приезжал к нему в гости, он ко мне. Я рассказывал о своих музыкальных
событиях, он посвящал меня в приот-крывшиеся ему тайны финских рукомойников.
Мне почему-то сразу вспоминались сказки Андерсена или хрусталь-ный и
холодный скандинавский Север, а Бахатов представлялся пушкинским Финном,
оперным волхвом.
Я довольно быстро освоил игру с листа. Это оказалось не труднее, чем
чтение вслух. Когда звуки обрели графические оболочки, я смог проигрывать
произведение без инструмента, внутри себя. Ноты походили на кнопки,
приводящие в движение потаенные клавиши, и внутренние молоточки стучали по
внутренним струнам. Со временем, я пристрастился читать партитуры, как
романы. Такое чтение дарило свою особую, неслышимую прелесть, сравнимую
разве с оглохшим торжеством обладателя плеера. Я напоминал себе такого
счастливого владельца пары невидимых наушников.
Учебы, собственно, у меня уже не было. Меня не терзали общими
дисциплинами. Основное время я проводил за роялем, даже не успел толком
познакомиться с моими одноклассниками. Сентябрь и половину октября я посещал
занятия, а потом совершенно случайно попал на конкурс местного значения.
В первом туре я представил этюды Шопена. Сыграл недурно, чувствуя
вдохновение из спины. Звенел каждый хрящик, пел каждый позвонок, звуки
лились, как слезы. Мне очень долго хлопали. Растроганный приемом, я удалился
за кулисы. Вдруг послышались чугунные командорские шаги, чей-то громовой
голос, румяный богатырский бас пророкотал: "Да где же он, этот ваш новый
Рихтер! Покажите же мне его!"
Я увидел человека исполинского роста. Он тоже заметил меня: "Вот ты
где, голубчик ты мой! - стремительно подошел ко мне и порывисто обнял, потом
на мгновение освободил, чтобы погрозить кулаком невидимому врагу: - Нет, не
вымерла еще Россия!" - и опять заключил в объятия. В глазах его стояли
настоящие слезы.
"Ну, здравствуй! - сказал он мне, как будто мы встретились после
томительной разлуки. - Я - Тоболевский, Микула Антонович", - великан земно
поклонился.
Я заметил, что мы сразу оказались в центре внимания. Тоболевский,
казалось, сознательно эпатировал закулисную публику. Он буквально стягивал
взгляды. В его манере не говорить, а мелодекламировать, громогласно и
вычурно, не чувствовалось особой фальши. В фактуре Тоболевского удивительно
сочетались добродушие и мощь ярмарочного медведя с духовным порывом
помещика, отравленного демо-кратической блажью. Сходство с добрым барином
усиливала холеная, превосходной скорняжной выделки борода, черная, со
змеистыми седыми прядями. На Тоболевском был фрак, но вместо фрачной рубахи
он надел вышитую, русскую. Под горлом у него красовался атласный махаон с
бриллиантовой булавкой. Тоболевский источал пряничную, с глазурью, энергию.
Ей невозможно было не поддаться.
Тоболевский тормошил меня, что-то спрашивал, я невпопад отвечал. За
время нашей суматошной беседы он еще несколько раз грозил потолку, то
коротко рыдал в кулак. Потом он вскричал: "Едем!" - и бесцеремонно выволок
меня на улицу.
Я не очень удивился тому, что самая роскошная из припаркованных машин -
белый лимузин - принадлежала ему. Проворный водитель открыл нам дверь, и мы
уселись на заднее бегемотообразное сиденье. Перед нами стоял столик,
тисненный перламутровыми разводами, на нем поднос с графином и две рюмки.
"Выпей, золотой мой человек", - жарко сказал Тоболевский, хватаясь за
графин. Я выпил, чуть закашлявшись от спиртовой, на горьких травах удавки.
"Полынь-матушка, - усмехнулся моей вкусовой гримасе Тоболевский, еще
раз наполнил рюмки и крикнул водителю: - Жми!"
Лицо его сияло вдохновением и благотворительностью.
Мы приехали в ресторан под названием "Тройка". К Тоболевскому сразу
подскочил прыткий администратор, одетый дореволюционным приказчиком, с
прямым холуйским пробором: "Хлеб-соль, Микула Антонович, милости просим".
Пока Тоболевский о чем-то договаривался, я осмотрелся. Зал ресторана
был стилизован под русскую горницу, в золотых петушках, с многочисленными
декоративными деревянными падугами. Стены и пол украшала мозаика, выложенная
по сюжетам былин, с витязями, лешими и горынычами.
Задник сцены изображал птицу Сирин с развратным женским лицом и
вызывающим бюстом. Птица состояла из множества электрических лампочек,
которые, то зажигаясь, то затухая, делали птицу живой. Она подмигивала,
открывала круглый рот и шевелила грудью.
Для поддержания стиля, девушки-официантки носили кокошники. Стыдливые,
до щиколоток, рубахи им заменяла импровизированная конская сбруя. На сцене
играл живой оркестр, но исполнял он вовсе не русские народные песни. Звучала
современная эстрадная мелодия, и хрипучий солист утробно докладывал о любви.
Он спел, и, поскольку дальнейших заказов не последовало, оркестр заиграл
медленный мотив. На пространство перед сценой лениво выползли тучные пары и
затоптались, поворачиваясь по кругу, как шестеренки в часах.
Я помаленьку пьянел. Графинчик с полынной настойкой мы выдули еще в
машине. Потом Тоболевский неоднократно заказывал выпивку, поднимая тосты
один за другим. Скатерть не вмещала всей замысловатой снеди. Из
многочисленных посудинок с остроконечными крышками выстроилось подобие
кремля с курантами на литровой бутылке. Оскаленная пасть гигантской твари,
наверное, осетра, напоминала лик дьявола из ночного кошмара.
Тоболевский что-то выкрикивал, а я сидел, тупо уставившись в мерцающий
контур сиринской груди. Лампочка, создающая эффект соска, перегорела, я
смотрел в эту пустую точку и слизывал с пальцев прилипшие черные дробинки
икры. Потом я понял, что Тоболевский скандалит с музыкантами. Он стоял возле
сцены, нешуточно возмущался: "Бездари! Твари!" - и потрясал кулаками.
Музыканты, тем не менее, продолжали играть. Они в такт пританцовывали, и
создавалось впечатление, что они просто уворачиваются от грубых слов.
Тоболевский сорвался с места и стал стаскивать их со сцены, раздавая пинки.
Распорядитель стоял по стойке смирно и угодливо улыбался: "Ну, будет вам,
Микула Антонович, хватит с них!"
"Нет, не хватит! - рычал разбушевавшийся Тоболев-ский. Он взобрался на
сцену, поймал за загривок бессильного пиа-ниста и принялся тыкать его носом
в клавиши: - Это не твое место, погань!"
Пианист капризничал и вырывался, что приводило Тоболевского в еще
большую ярость. Он уже собрался прибить бедного лабуха рояльной крышкой, но
вдруг передумал. Он ослабил хватку, вздернул беднягу, как марионетку и,
управляя его кукольной головой, развернул ее в мою сторону: "Вот, кто здесь
сидеть должен!"
Пианист, соглашаясь, закивал, неизвестно - по своей воле или по
распоряжению руки Тоболевского. На его счастье, расторопный распорядитель,
не спускавший глаз с Микулы Антоновича, организовал общую просьбу: "Просим,
просим!" - и из разных углов зала послышались редкие всплески аплодисментов.
Я встал, чтобы проследовать на сцену.
Из-за соседнего столика неожиданно свесился мужик и, поймав меня за
рукав, сказал, явно от переизбытка хамства: "Давай, скрюченный, слабай
что-нибудь!"
Новый опыт подсказывал мне, что человека с такими замашками можно
ставить на место без боязни последствий. Я ударил его ребром ладони по
горлу, он подавился разбитым кадычным хрящом и рухнул на пол. Падение
сопровождалось колокольным звоном битой посуды. К нему подскочили несколько
охранников, переодетых a lа Садко и вынесли из зала. Я триумфально сел за
освободившийся инструмент и, учитывая специфику публики, стал наигрывать
вариации на цыганские и бандитские шлягеры. Мне устроили бурную овацию.
Я довольно быстро сдружился с Тоболевским. Драка в ресторане этому
только способствовала. Со временем я кое-что узнал о его жизни. Тоболевский
работал финансовым магнитом или магнатом. Деньги шли к нему отовсюду.
По-настоящему его звали Николаем. Микулой он назвал себя сам, по каким-то
соображениям. Я относил Тоболевского к тому удивительному типу русских
людей, способных проиграть в карты жену и погибнуть на баррикадах, отстаивая
независимость отсталой африканской республики. Иногда мне казалось, что он
воевал в Афганистане, но возраст его не вполне соответствовал этой войне.
Было в нем что-то и от уголовника, но Тоболевский не сидел. Он производил
впечатление образованного, нахватанного во многих областях, но иногда
поражал вызывающей детскостью своих суждений и поступков. В такие минуты я
задумывался, как он сумел заработать миллионы и, кроме того, сохранить их.
Объяснения не подворачивались, и приходилось признать, что все его
великорусское кликушество, экстравагантность, парадоксальность - только
части хитрой, тщательно, до мелочей просчитанной игры. А может, просто
всемогущий фарт вел Тоболевского.
В народе его любили, прощали ему и богатство, и лимузин, и трехэтажный
дом, и, по слухам, виллу в Ницце. Тоболевский нарочито не сторонился
простого люда. Он выходил из машины поболтать с народом о тяготах и скорбях,
при этом, разумеется, плакал. Давал деньги на строительство приютов, больниц
и храмов. Для таких акций он всегда подключал телевидение, выступал с
обличительными речами, а по бокам ставил либо старух, либо кресла с
паралитиками. Однажды власти захотели его привлечь за какие-то грехи, так за
народного горюна вступились тысячи. Тоболевского отпустили. Не минуло и
недели, как Тоболевский возглавил акцию невнятного протеста. Утром, в
февраль-ский мороз, он пришел во главе толпы к дому губернатора области
босой, без шубы, в одной рубахе. Встав под окнами, он звал губернатора
"встречать утро боли народной". Тот не высунулся, Тоболевский картинно
побушевал, устроил митинг, на котором говорил понятными народу словами,
потом замерз, сел в машину и укатил. После этого Тоболевского стали называть
отцом-благодетелем.
Ко мне Тоболевский отнесся со всей самоотверженностью своей
темпераментной души. Для начала он пригласил ребят из какого-то телеканала,
и обо мне сняли довольно слезливый сюжет: я в комнате с Бахатовым - вопиющая
нищета; я за роялем - неумирающая гармония; я с Тоболевским -
восторжествовавшая справедливость. В конце передачи назвали номер моего
расчетного счета, на который Тоболевский перечислил вполне округлую сумму.
Потом мне пошили фрак. В этом произведении искусства я выглядел
подчеркнуто горбатым, но предельно элегантным. Я еще надеялся, что умелые
руки портного, если не скроют, то хотя бы смажут мой жуткий ущерб. Но ни
чуть не бывало. Тогда я понял, что Тоболевский ни за какие там верижки и
коврижки не променяет меня на стройного, без изюминки, гения.
Через короткое время мы поехали в Англию. В городе Лидсе проводился
музыкальный конкурс, где я стал лауреатом. Очевидно, выбор страны тоже был
продуман Тоболев-ским. Как прирожденный импресарио, он выжал все возмож-ное
из моей внешности и королевской фамилии. Обо мне появились первые заметки в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг