Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
     - Ну же! - торопила, ставшая  смирной Настенька. - Кто-нибудь придет...
- я освободил от штанов мою жилистую страсть и наступило беспамятство.
     Проснулся  я потому,  что  кто-то тряс меня  за плечо. Это  была полная
немолодая  женщина,  и  она  говорила  с  легким испугом: "У  кореша твоего,
кажись, белка началась, пойди посмотри!"
     Мы спустились во двор. Я сразу  понял,  что  взволновало ее. Бахатов  в
профиль действительно напоминал белку. Он стоял лицом к заходящему  солнцу и
читал  нараспев, подсматривая в обрывок газеты, об экономических достижениях
новых фермерских хозяйств  Черкасской  области. Бахатов  закончил  читать  и
начал обкусывать ногти, от чего сходство с белкой еще более усилилось.
     Чтоб не мешать Бахатову, я увел женщину в дом.  Там я  поинтересовался,
где  дядя Леша и остальные. Она сказала, что  все разошлись  еще  с прошлого
вечера, а я проспал почти сутки.
     Показался чуть измученный Бахатов и сказал, что нужно уходить. Я уловил
в его голосе  двусмысленность - ногти что-то подсказали ему, и он торопился.
Мы простились с хозяйкой и куда-то заспешили.
     Бахатов уверенно вел меня по одноэтажным улицам,  пока дома не  выросли
до   размеров  городских.   На   шумном   транспортном  перекрестке  Бахатов
остановился, как будто пришел.  Мимо  проехал троллейбус, за ним милицейская
машина, которая и тормознула возле нас.
     Милиционер спросил,  кто  мы,  и  что  здесь  делаем. Я,  на-верное,  в
тысячный   раз   достал  бумажку   с  адресом  общежития.  К  нам  отнеслись
сочувственно и  пригласили  сесть в машину.  Мы  ехали,  Бахатов  глазел  по
сторонам, а я  рассказывал, как мы заблудились, и никто нам не хотел помочь,
что  ночевали в подвале.  О  дяде  Леше  я благоразумно  не упоминал.  Тогда
пришлось бы признаться, что мы, разини,  потеряли пищевую инструкцию. И  про
вечеринку у  друзей  дяди Леши тоже не хотелось говорить,  впутывать,  пусть
мертвую и призрачную, Настеньку.
     Нас привезли  в  отделение, разместили  в  пустом  изоляторе,  принесли
поесть. Через  некоторое время за  нами пришел охранник и отвел в кабинет  к
начальнику.  Там уже находился взволнованный и такой родной Игнат Борисович.
При нашем появлении он даже подскочил на стуле и вздохнул прямо сердцем.
     - Ваши? - спросил из кресла начальник.
     - Мои, - ответил Игнат Борисович.
     Начальник сделал знак, чтобы мы вышли. Из  коридора было слышно, как он
отчитывает Игната Борисовича, а тот  деликатно оправдывается. Минут двадцать
они  искали  виноватых.  Игнат   Борисович  звонил  в   психоневрологический
диспансер  и выяснял, почему нас  не встретили. Там понерв-ничали  и  быстро
нашли  козла  отпущения.  Кому-то пообещали строгий  выговор, кого-то лишили
копеечной   премии,  и   на  этом  дело  закончилось.  А   нас  доставили  в
психиатрическую  больницу для  проживания  и  очередного  переучета  мозгов.
Полагалось, что мы не оправдали доверия, оскандалились, хваленые умники.
     Потянулись долгие дни очередного врачебного освидетельствования. В этот
раз за  нас взялись основательно - тестировали по полной программе. Впрочем,
процедура  была  знакома нам  с  детства.  Многие задания  мы  давно выучили
наизусть. На каждый вопрос я  имел по несколько ответов, от явно безумных до
парадоксальных по  глубине  мысли.  Я мог  манипулировать  вариантами  и,  в
зависимости  от преследуемой  цели,  прикинуться  или, наоборот,  произвести
хорошее впечатление.
     Поначалу мне  задавали вопросы типа, кто я: мальчик или девочка, у кого
больше ног: у собаки или петуха, когда я завтракаю: вечером или утром, какое
сейчас время  года и другие  глупости. Дальше  вопросы пошли интересней: что
такое кибернетика,  из чего делают  бумагу, сколько существует  континентов,
кто  написал  музыку к балету "Лебединое озеро", чем объясняется смена дня и
ночи.  Нам  пока-зывали картинки  и силуэты,  а  мы  отвечали,  что  на  них
нарисовано. Некоторые  картинки  были с ловушками: водолаз,  поливающий  под
водой морские цветы, женщина,  говорящая по телефону без шнура. Мы указывали
на нелепости в картинках.
     Потом, по просьбе врачей,  я  считал от  единицы до двадцати, пропуская
каждую  третью   цифру,  называл   месяцы  в  обратном  порядке.  Очень  мне
понравилось задание,  в котором  нам давалось начало  предложения:  "Уверен,
большинство мужчин и женщин...", "Больше всего люблю тех людей, которые...",
"Самое худшее, что мне пришлось совершить, это...", а мы заканчивали.
     Поэтичный  Бахатов отвечал удивительно. Чего стоил его пересказ истории
о человеке, у которого  курица  несла золотые  яйца.  Человек  решил,  что в
курице полно золота  и зарезал  ее, а там было пусто - такие нам  рассказики
читали.
     Бахатов  переиначил  историю  на  свой лад: "Один хозяин  - птицевод  с
собственническими  тенденциями, невзирая на известный доход и тот факт,  что
курица несет золотые яйца - а золото имеет большое значение на мировом рынке
и является большим подспорьем в сельскохозяйственной индустрии - зарезал ее,
что  противоречит морали, гласящей: не поступай  как  варвар в поисках того,
чего нет".
     Из  новенького  было  рисование  пиктограмм.  Нам предлага-лось сделать
условный знак "безутешной скорби", "сытного ужина". Первое  словосочетание я
изобразил  в  виде  могильного  креста  и  циферблата  часов.   Для  второго
словосочетания я тоже взял циферблат, но в виде надкушенной тарелки, а в ней
ложка и  вилка. В  обеих пиктограммах  часы символизировали непрерывность  и
длительность.
     Вскоре  до  нас дошли слухи, что врачи склоняются к мысли  вообще снять
меня и Бахатова с инвалидности. "В городе они потерялись! Большое дело! Да я
сам  из  деревни, - кричал  председатель  комиссии,  профессор.  -  Я, когда
впервые  в город попал, думал,  что  по телефону  можно  звонить,  номера не
набирая - трубку поднял и все. А теперь ничего, освоился!"
     Вечером мы с  Бахатовым держали совет. Нам совсем не хотелось полностью
лишаться  финансовой поддержки. Инвалидная пенсия,  хоть и  маленькая, могла
кое-как  прокормить, но, с другой стороны, перекрывала  путь во многие сферы
общества.  После  долгих  раздумий  мы нашли золотую середину. Бахатов решил
остаться  на  инвалидности, для подстраховки.  Я  отважился идти  в  большую
жизнь.
     Все  точки  над  "i"  мы расставили  следующим  утром,  на  задании  по
исследованию  ассоциаций.  Я старался пользоваться  так  называемыми высшими
речевыми реакциями: мне говорили: "Стол", я отвечал: "Деревянный". "Река?" -
"Глубокая". Или отвечал абстрактно: "Брат - родственник, кастрюля - посуда".
     Бахатов поступал по-другому. Ему говорили: "Карандаш". Бахатов, щурясь,
спрашивал: "Где?" Ему говорили: "Мама", он рифмовал: "Рама". А потом  сделал
вид, что устал и на все вопросы урчал: "Мурка, мурка", -  и пожимал плечами.
Поскольку  раньше  он  вел  себя  вполне  адекватно,  такое  поведение  было
расценено как психопатическое.
     Только на  силлогизмах Бахатов укрепил  комиссию  во мнении,  что  таки
страдает легкой олигофренией. К  примеру, давалась  следующая  посылка:  "Ни
один  марксист  не является  идеалистом. Некоторые  выдающиеся  философы  не
являлись  марксистами,  следовательно..."  Я  отвечал: "Некоторые выдающиеся
философы не были марксистами".
     Бахатову говорили:  "Все  металлы - проводники  электри-чества.  Медь -
металл,   следовательно?"   И   вместо   очевидного:   "Медь   -   проводник
электричества", -  Бахатов  выдавал:  "Надо расширять добычу металлов, меди,
чтоб промышленность развивалась".
     Своего мы добились. Меня, в  статусе абсолютно нормального, приписали к
ПТУ при строительном комбинате. Бахатову  сохранили инвалидность и  записали
на тот же первый курс, что и меня. Нас не хотели разлучать.
     Предполагалось, что летом мы будем постигать сантехническую премудрость
в  местном  ЖЭКе  на  должности подмастерьев,  а осенью  приступим  к учебе.
Комната, которую нам выделило общежитие, была просто замечательная. Там даже
стоял телевизор.
     С утра мы подходили в ЖЭК к  мастеру Федору Ивановичу. В первую встречу
он  принял  нас  по-стариковски  сварливо,  но  скоро  выяснилось,  что  это
сердечный  человек,  хоть  и  горький  выпивоха.  Мы сработались. Старик  не
докучал нам  теорией и не  злоупотреблял  практикой. Иногда он брал  нас  на
вызовы, и если за труд ему  давали зеленый  трояк или синюю  пятерку, всегда
делился.
     Наука,  что  он  преподавал,  казалась  нехитрой.  Я   быстро   овладел
сборкой-разборкой  кранов  отечественных  конструкций.  Бахатов  предпочитал
финские и чешские  системы. Но это была  верхушка профессии. Суть  дела,  не
сразу  понятная,  была  в том,  чтобы починять, ломая.  Именно эту концепцию
ремонта терпеливо, но твердо вдалбливал наш учитель.
     Подлинное  мастерство состояло  не в  халтуре: старая прокладка  вместо
старой или  подтекающий стояк на место исправ-ного. Федор Иванович учил  нас
презирать  такой труд. Сам он работал виртуозно и от нас требовал фантазии и
полета. Я хорошо запомнил характерный пример.
     Федора  Ивановича  вызвали  осмотреть  газовую колонку -  у  хозяев  не
нагревалась вода.  Старик внимательно оглядел  аппарат,  разобрал,  постоял,
крепко задумавшись. Потом  вздохнул и сказал, что имелся-де у  него  финский
металлизированный  гибкий шланг  -  "для  себя покупал".  Хозяева  дают  ему
червонец. И вот  мы втроем идем за  чудо-шлангом, не спеша,  с достоинством,
туда и обратно.  Обрадованные хозяева благоговейно глядят на этот  фирменный
шедевр. Федор Иванович смотрит на часы, говорит: "У нас обед, шланг поставим
завтра".
     Хозяйка проворно накрывает  на стол,  Федору  Ивановичу подкидывают еще
пятерку  за  труды,  и он  быстро и без-упречно ставит шлаг на колонку. Вода
нагревается. Мы  выходим на улицу,  Федор Иванович смеется:  "Учитесь, -  мы
недоумеваем, а он объясняет: - Гибкий шланг  от  горячей воды деформируется,
вроде как засоряется, мы еще не раз придем его менять!"
     В такие удачные дни старик  бывал  счастлив.  Мы накупали  гору вкусных
вещей,  водки, пива и  устраивали настоящий пир. И тогда я  верил, что мы  -
одна семья.
     Федор Иванович частенько  поругивал  меня  за бесхитрост-ность,  хоть и
уважал мою  способность отвинчивать без ключа сорванные гайки. "Ты, Санек, -
говорил он мне,  -  на  таких  фокусах  много  не заработаешь, ты глобальней
мысли".
     Когда через год я навестил его, он сказал  мне: "На свою  пианину особо
не рассчитывай,  мало  ли что.  По клавишам стучать - дело  глупое. Главное,
чтоб в руках профессия была!" - поучал чудный старик.
     Благодаря Федору Ивановичу, телевизору и газетам, мы быстро освоились с
правилами  жизни  в  городе  - они постепенно  усвоились нашим сознанием.  В
свободное время мы гуляли  и не боялись  заблудиться.  Стояли жаркие дни, мы
ходили на реку, загорали, неумело бултыхались. Вечера проводили в кинотеатре
или в видеосалоне.
     Случилось  так, что  я  однажды  без Бахатова  поехал в центр. Я  искал
универмаг и, случайно проходя мимо какого-то здания, услышал, что оно просто
начинено   музыкой,   звучавшей  из  каждого  окна  в  исполнении  различных
инстру-ментов, духовых и смычковых. Доносились поющие голоса - красивые и не
очень.  На первом этаже  играл рояль, через окно  еще  один,  их  исполнение
накладывалось друг  на друга. Это  были не связанные между собой отрывки, но
они сплетались в специфический оркестр.
     У  меня  даже  зачесалась спина  от возбуждения. Я,  от природы  ужасно
стеснительный,  не   смог  побороть  искушения   и   зашел.   Внутри  царила
неразбериха. Носились  молодые люди: парни  и девушки,  наэлектризованные  и
быстрые, шумели  всклокоченные  взрослые  дядьки, басили исполненные  особой
важности дамы. Над всем этим пиликали сотни скрипок и виолончелей, тренькали
мандолины, гнусавили далекие и близкие баяны.
     Я, как обычно,  вызвал к себе интерес, но не пристальный, и мне удалось
затеряться. Гул носился по коридорам, точно поднятая пыль. Я выделил из него
рояль  и  устремился  на  звук,  пока  не  вышел к  хвосту  людной  очереди,
упирающейся в большую черную дверь. Оттуда пробивались дивные пассажи.
     Рояль смолк, дверь  приоткрылась - приглашали  нового исполнителя. Тот,
кто играл  раньше, вышел весь взмокший. Его облепили нервные  молодые люди и
стали  засыпать завист-ливыми от  страха вопросами. Не знаю почему,  я решил
остаться, и принял  вид причастности к этому  конвейеру испол-нителей. Никто
из присутствующих не возражал. По мере того, как подходила моя  очередь, мне
прояснилась  суть  про-исходящего.  Я  понял,  что  попал  на  вступительные
экзамены.
     Я  смутно  представлял себе,  что  буду  делать и  говорить,  если меня
спросят, по какому праву я ввалился. Но очень хотелось сесть за рояль. Такой
возможности  могло  долго  не  повториться.  Я  решил,  что,  независимо  от
дальнейших   событий,  успею  поиграть   на   настроенном   профессиональном
инструменте. Я приготовился подскочить к роялю, быстро поиграть,  извиниться
и уйти.
     Свои музыкальные силы я оценивал трезво. Я  не касался клавиш с момента
нашего отъезда из интерната, то есть, почти два  месяца. О хорошей  беглости
нечего было и говорить. Вдобавок ко всему, я не знал ни одного  музыкального
произведения  в  оригинале  -  все  подбиралось  по  слуху  и,  наверное,  с
некоторыми  отступлениями  от  нотного  текста  подлинника. В  импровизациях
собственного  сочинения я почему-то засомневался. Я  остановил свой выбор на
произве-дениях,  которые  играл до меня  один парень. Мне показалось, что  я
запомнил  их до единой  нотки, а какую-то  пьеску я  неоднократно  слышал по
радио.
     Наконец  дверь  открылась,  и мне  разрешили  войти. Я  про-следовал  в
угловатую  комнатку с занавесом вместо боковой  стены. Через высокий,  будто
юбочный разрез просматривалась сцена с роялем.
     Зал был почти пуст. Стояли два сдвинутых стола, за ними сидело  человек
шесть комиссии. Над их головами нависал балкон, я глянул на него и похолодел
- там было  полно народу. Я вышел,  как из плюшевого чума, и каким-то мятным
от волнения голосом выговорил: "Абитуриент Глостер", - и резво проковылял  к
роялю.
     Чтобы  опередить  все  уместные  вопросы,  я  начал  играть.  Сразу  же
появилось  первое   неудобство.   Строй  старенького  интернатского  пианино
разительно   отличался  от  строя   концертного  рояля.  В  моей  памяти  за
определенной  клавишей  хранился  соответствующий  звук.  Здесь  клавиши   и
прячущиеся за ними звуки не совпадали.  В итоге получалось не совсем то, что
я намеревался  представить. Я  растерялся, но, не прекращая  игры, съехал на
импровизацию,  и  кое-как  на  одном крыле  дотянул до  аэродрома.  Меня  не
прервали.
     На второй вещи я вполне освоился с  клавиатурой. Я  разогнался мелодией
до такой скорости, пока она не стала контро-лироваться спиной. Как слепой, я
вскинул  голову.  Зрение  ушло из  глаз, но наладился умственный  контакт  с
воображаемым  музыкантом  из горба.  Он подхватил мелодию,  повел за руки, и
залежи моей грустной жизни брызнули новыми  звуками, потекли через пальцы на
клавиши спинно-мозговой сонатой.
     Я  остановился,  промокнул  о  штанины  ладони.  На  балконе  раздалось
несколько хлопков.
     Женщина, сидящая в  комиссии, сказала: - Я  не  нашла  вашей фамилии  в
списках.
     В сущности, этим должно было кончиться. Я встал, мой скрюченный  контур
очевидно приняли за поклон, и на бал-ко-не снова зааплодировали. Я предпочел
поскорее уйти, потому что и так удовлетворился.
     Женщина крикнула мне в след: - Наверное, какая-то ошибка!
     "Никакой ошибки", - полувслух, полумысленно ответил я,  прибавил ходу и
выскочил  за  дверь.  К  счастью,  никто  не  выяснял  у  меня,  как  прошло
выступление; провожаемый любопытными взглядами, я заспешил по коридору.
     Я хорошо помнил  обратную дорогу и уже почти улизнул, но на выходе меня
окликнул властный мужской голос: - Глостер, подождите!
     Я оглянулся. По центральной лестнице тяжелым галопом спускался  крупный
мужчина лет пятидесяти - один из тех, кто сидел за столом в зале.
     Он подошел ко мне и первым делом сердито выпалил: - Что я,  мальчик, за
вами бегать!? - Глаза его под очками сверкнули колючими искрами.
     В этот момент он окончательно разглядел  меня и  сказал на тон мягче: -
Ну, чего вы испугались? Вы неплохо играли и понравились комиссии. Вам задали
обычный  канцеляр-ский  вопрос,  это  совсем не  значит,  что  надо  срывать
экзамен.
     Я промолчал, привычно чувствуя, как  ползет  по моей  круглой спине его
жалостливый и удивленный взгляд.
     -  Что-то  случилось?  - спросил  мой преследователь.  - Вы  передумали
поступать? Нет? Тогда в чем дело?
     - А какие документы нужны, чтобы поступить к вам? - спросил я.
     У моего собеседника не только брови,  но даже щеки изобразили  глубокое
удивление: - Вы не подавали документов?
     - Нет, - удрученно признался я.
     -  Очень хорошо,  - он снял на минуту очки и оглядел меня уже босыми и,
наверное, поэтому беспомощными глазами. - Тогда зачем вы к нам пожаловали?
     - Я только хотел поиграть на рояле, - выложил я свою аляповатую правду.
     - Где вы раньше занимались?
     - Нигде.
     - Тогда с кем? Я имею ввиду, у кого вы учились?
     - Ни у кого. Я сам научился.
     - Изумительно, - мужчина деловито потер ладони. - Следующий вопрос: что

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг