хоть по соли, а золота-то не миновать стать! - весело ответил старик,
с кряхтеньем поворачиваясь к собеседнику.
- На все руки - это хорошо. А разряд какой?
- Что тебе? - не понял Фомин.
- Разряд, спрашиваю, какой? Ну, ставка тарифной сетки.
- Вот ты про что, - протянул старик. - Ставки бывали разные, и
малые и большие, только интерес непременно большой.
- И много ты заработал с этого интереса - койку в больнице?
- Между прочим, и Ленинскую премию, - спокойно сказал Фомин.
- Как это - Ленинскую? - остолбенел молодой радист. - За что это?
- Стало быть, есть за что, - не скрывая насмешки, ответил Фомин.
- Погодите-ка, Иван Иванович, - вмешался Александров, - я
припомнил, читал в приказе по министерству. Вас представили к премии
за открытие важного месторождения вместе с инженером... забыл, как
его...
- Васильев Семен Петрович. Это точно, мы с ним вместе!
- Пофартило, значит, в тайге, - с завистью сказал радист. -
Конечно, горняку лучше, не то что нашему брату. Больше
десятипроцентной надбавки не выслужишь!
- Фарт - не то слово, паря, - недовольно возразил забойщик. -
Фарт - когда дуром наскочишь на шальное счастье. Как назвать его, если
долго ищешь, ниточку найдешь, потеряешь, обратно найдешь, и так не
один год. Да и не в тайге вовсе, на угольных шахтах это было!
Александров, по-настоящему заинтересованный, попросил Фомина
рассказать, и старик охотно согласился.
- Встань-ка, паря, - обратился он к радисту, - да окошко отвори.
Продух будет, я покурю тишком.
Старик молниеносно свернул самокрутку, чиркнул спичкой и выпустил
густую струю дыма. Радист последовал его примеру, извлек из-под тюфяка
измятую пачку сигарет и уселся на койку в ногах у Фомина. Тот
поморщился и пробормотал:
- Сел бы ты, паря, лучше к себе...
- А чем я тебе помешаю? - оскорбился радист.
- Не то дело, паря, уважения в тебе к старшим нету: не спросясь -
плюх на чужую койку. А мне с тобой панибратствовать ни к чему: еще
невесть какой ты человек.
Молодой радист обиделся, отошел к окну и стал выдувать дым сквозь
сетку, внося панику в ломящуюся снаружи тучу комаров. После утреннего
обхода и процедур в больнице стало тихо. Во дворе негромко
переговаривались няни.
- Рассказывать тут долго нечего, - начал Фомин. - Утомился я от
таежного поиска, ребята подросли, надо было учить их в хорошем месте.
Словом, я вышел в жилуху и стал работать на угольных шахтах, да не
год, не два, а девять кряду. Сначала вроде в тайге вольнее казалось, а
потом попривык, обзавелся домом, детей выучил и сам умнее стал -
книжек-то побольше, чем в тайге, читать довелось. Кирилл Григорьевич
знает: такая у меня манера - доходить до корня, везде интерес иметь, к
чему, казалось бы, нашему брату и не положено. Узнал я много
преудивительного: как столь давно, что и представить не можно, был на
нашей земле сибирской климат вроде африканского и повсюду громадные
болота, а в них леса, тайги нашей густее. Росли тогда деревья скоро,
пропадали тоже скоро, и гнили они тыщи лет. Торфа из них пласт за
пластом впереслойку с глинами накладывались, прессовались, уплотнялись
- так угли наши и получились. Сам я стал присматриваться к углю и
находить то отпечатки невиданных листьев, как перья павлиньи, то
стволы с корой точно в косую клетку, то плоды какие-то. Иногда
встречались нам в подошве пласта высоченные пни с корнями, прямо в ряд
стоят, будто заплот. А в кровле то рыбки попадутся, то покрупнее
звери, вроде зубастые крокодилы, только кости расплюснуты и тоже углем
стали. Меня уж стали знать на шахте. Сначала смешки, горным шаманом
прозвали, а потом стали мне диковины приносить и расспрашивать. Я,
конечно, писал о находках в Академию наук, оттуда приезжал молодой
парень. Видит-то плоховато, а все досконально знает, наперед говорит,
что где должно быть. Подружился я с ученым, он мне книжки, опять же
как приедет - лекции для всей шахты. Куда как интересней стало
работать, как понимать начал я эту угольную геологию...
- За это и премию сгреб? - недоверчиво хмыкнул радист.
- Заполошный ты какой! - рассердился Фомин. - Это я свой путь
рассказываю, чтоб тебе легче понять, откуда что взялось... Ну вот,
пошел в эксплуатацию западный участок - там угли длиннопламенные,
хороши для отопления, их в город больше брали. Заметил я, что уголь
местами изменился. Конечно, ежели без внимания, то, как ни смотри, все
такой же он. Знаешь, если длиннопламенный, то на изломе восковатый и
не так в черноту ударяет, но и металлом не блестит, как сухой
металлургический. Приметил я в угле светлые жилки, короткие и
тоненькие совсем, иногда и частые. В котором слое словно сеткой
подернуто. Этот уголь по всему западному участку, на втором и третьем
горизонте, в разных лавах. Только слойки с жилками где потоньше, а где
и во весь пласт. Чем-то поманили меня эти светлые жилки, собрал я изо
всех забоев, нашел такие, что не как волоски или сосновые хвоинки, а
будто тоненькие веревочки. Дознавался я, что это такое, да наш штейгер
и начальник участка только мычали: бывает, мол, в угле всякое и раз
угля не портит, то какое нам дело.
Стал я жечь этот уголек у себя в печке и на дворе. Уголь как
уголь, только от него дымок голубоватый, с белесым поддымком и запах
другой, нежели у простого угля. На вьюшках от него налет тоже сизый.
Покрутился я со светлыми жилками - нет ходу, не пробьюсь. Знанья нет,
чтобы определить, что не годится, и чтобы доказать, что годится. Решил
рукой махнуть. Светлые жилки эти мне покоя года полтора не давали.
Металлургический уголь стали работать на северном, тут бы всему и
конец, не вмешайся инженер Васильев как снег на голову.
- Это кто же, новый какой назначенный? - спросил радист,
заслушавшийся старика так, что забыл про папиросу.
- Вовсе нет! Никакого отношения он к шахтам не имел, жил в
городе, за триста верст от наших шахт, и не горняк он, а химик.
- Как же это он сквозь землю смотрел?
- Сквозь землю это я смотрел, на подземной работе, а он,
наоборот, в небо и там второй конец моим светлым жилкам нашел.
- Ого, как интересно! - воскликнул Александров. - И меня забрало!
- Инженер Васильев, - продолжал Фомин, ободренный вниманием
слушателей, - хоть и городской житель, но по зоркости не хуже любого
таежника. Живет он в большом доме, на десятом этаже, из его окон -
весь город как на ладони. На отдыхе сиживал он у окна, любуясь городом
и раздумывая о том о сем. И вот как мне светлые жилки, так и Васильеву
приметилась дымка над городом, белесая или голубоватая; когда она
есть, а когда и нет. И запах тоже в воздухе, когда дымка, особенный,
не сильный, а заметный. Помогло Васильеву, что он химик, знал: такой
дымки ни от какого завода в городе быть не могло. Раз так, то, значит,
дело в угле. Инженер рассудил, что дымка похожа на окисел какого-то
металла, и решил дознаться, нет ли чего в угле. Собрал он налет с
трубы какой-то - и под прибор. А прибор такой, что, будь там самая
малейшая крошка какого металла или состава, такая малость, что ни на
вкус, ни на запах, не говоря уж про химию, никак не возьмешь, - прибор
берет. Инженер Васильев мне показал. Что нужно разведать, то в пламени
жгут, пламя в трубу зрительную смотрят, а в трубе какие-то там
линии...
- Да как он называется, твой прибор? - не утерпел радист.
- Это тебе знать, небось десятилетку кончил, а у меня нет памяти
на мудреные слова. Постой-ка, записал я его название: думаю, не раз
еще пригодится! - И забойщик с кряхтеньем полез в тумбочку у постели.
- Не трудись, Иван Иванович, - вмешался Александров, - прибор
этот - спектроскоп, а то, что сделал Васильев, - это спектральный
анализ.
- Ну, точно, - успокоился старик, - я и говорю. Пехтоскоп
показал: есть признаки металла, и не одного, а трех. Васильев Семен
Петрович стал дознаваться, с каких шахт, с каких участков уголь в те
дни, когда дымка. Сейчас вам рассказать - оно быстро, а потратил он,
пока дошел, тоже, почитай, два года: ведь занятой человек, когда не
додумал, а когда и упустил... Ну, короче, приехал он на нашу шахту и
стал дознаваться насчет угля. А у нас западный участок давно прикрыли.
Показывают ему металлургический с северного. Он анализ за анализом
берет - ничего. Да и не могло быть. Так и не вышло бы, да тут один
молодой парень присоветовал ему со мной потолковать. И пяти минут мы
не проговорили, как понял я, куда мои светлые жилки ведут. Полезли с
ним в западный участок - к тому времени я все свои образцы уже извел.
А там и крепь вынута, и кровля обрушена. Повертелись туда-сюда. Вижу,
что и человека могу погубить, и времени у него не хватит. Отправил его
в город, а сам думал неделю, пока не сообразил. С третьего,
незатопленного горизонта спустились мы - ребят у меня подручных
набралось чуть не вся шахта - по восстающим на пятый, прошли совсем
маленький ходок и добрались до пласта со светлыми жилками. Набрал я
образцов - и в первый же выходной в город. Васильева дома не
оказалось. Я пакет в два пуда ему оставил и расписал, откуда взято. Не
прошло и недели - телеграмма мне, чтоб немедленно приезжал. Поехал.
Васильев встречает и прямо облапил меня, крепко стиснул и в обе щеки
целует.
"Ну, если бы не вы, Иван Иванович, все бы пропало!" - "А теперь?"
- спрашиваю. "А теперь сделали мы Советскому Союзу и нашей стороне
сибирской пребольшущий подарок: в угле-то, в светлых жилках ваших, -
целое месторождение". Три металла - германий и ванадий, это я точно
запомнил, - добавил Фомин, как будто опасаясь, что собеседники
усомнятся в его знаниях, - а вот третьего никак не помню и не записал
сдуру, на радостях. Спрашиваю: "Для чего они, металлы эти?" Васильев
объясняет, что очень важные металлы. Нужны они для самых что ни на
есть сложных машин. "И много этого германию?" - спрашиваю. "Не так
чтобы очень, даже совсем мало. Но угля количество огромное, миллионы
тонн, и германий с ванадием пойдут как попутные продукты, когда уголь
начнем на химическое сырье перерабатывать. А эти попутные продукты
сами по себе всю стоимость добычи окупают... Теперь без германия ни
один телевизор или радиоприемник не обходится".
- Слыхали, - важно сказал радист, - из него полупроводники
делают.
- Полупроводника или даже целый - не в этом дело, а в том, что
этот металл сейчас самый нужный, а ведь с ним еще и ванадий. Но вот
для чего ванадий, запамятовал.
- Я подскажу, - откликнулся Александров. - Сталь ванадиевая -
самая нужная для автомобилей и вообще тех машин, где требуется высокая
прочность. Жаль, что забыли третий металл, - тоже, наверно, полезный.
- И очень даже нужный, но хоть убейте - не помню. Названия все
мудреные...
- Как, такое добро - и в простом угле оказалось? - Тон радиста
стал гораздо более уважительным.
- Это самое и я спросил у инженера Васильева. Тот мне объяснил
так: когда угли эти еще были в незапамятные времена как огромаднейшее
торфяное болото, то сквозь них сочились воды. Воды, ручьи или речки,
что ли, размывали горы, где залегали металлы, растворяли их понемногу
и переносили в торфа. Торфа гнили, и металлы эти осаждались на них,
накапливались. Целые тысячелетия прошли, воды все протекали и
протекали, и так исподволь накопилось и германия, и ванадия, и того
третьего.
- А потом как?
- Потом торфа заносило песками и глиной, они затвердели,
оборотились в уголь, получился диковинный уголь со светлыми жилками.
- За это премию Ленинскую получили? Вдвоем, что ли?
- Вдвоем, пополам, потому один без другого ничего не нашел бы.
Как сказал уже: я под землею смотрел, а он - по небу.
Три собеседника в палате долго молчали. Фомин взялся было за
самокрутку, но, заслышав голос дежурного врача, спрятал свои
приспособления. После короткого обхода принесли обед, и разговор
возобновился лишь во время мертвого часа, когда больница опять
притихла.
- Да, хорошо светлые жилки найти, - мечтательно произнес радист,
поднимая глаза к потолку. - И как это вам удалось уцепиться?
- Светлые жилки должны быть у каждого, - ответил Фомин, - без них
и жить-то вроде принудительно. Не ты своей жизни хозяин, а она тебя
заседлает и гнет куда захочет.
- Вот и я про то же, - подхватил радист, - схватишь полста тысяч,
ну, пусть вы тридцать семь получили, тут жизни можно не так опасаться,
не согнет!
Старик даже сел, с минуту мерил глазами невозмутимо лежавшего
радиста и упал на подушку.
- Подсчитал уже, сколько я получил, уголовная твоя душа! -
вымолвил он с горьким негодованием.
Настала очередь подскочить радисту.
- Как - уголовная душа? - завопил он, поворачиваясь то к Фомину,
то к Александрову, будто призывая геолога в свидетели. - За что же вы
оскорбляете меня, дядя? Я что, блатюк, что ли?!
Старый горняк уже остыл.
- Не знаю я тебя и никаких прав блатюком счесть не имею. Однако
сам ты меня обидел... Все на деньги да на фарт меряешь. А я тебе про
интерес, про заветные думки, без которых человеку жить - будто скоту
неосмысленному...
- Дак разве интереса к фарту быть не должно? Что я, на счастье
прав не имею? Мудрите, дядя... Конечно, жизнь ваша уже недолга
осталась и заботы меньше. А мне еще жить и жить, и что плохого, если
лучшего хочется?
- Кому не хочется, - уже спокойно отвечал Фомин, - дело не в
этом. Ежели ты себя в жизни так направил, чтобы вместе со всеми лучше
жить, и на то ударяешь, тогда ты человек настоящий. А мне сдается: ты
как есть только о себе думаешь, себе одному фарту ждешь - тогда тебе
всегда к старой жизни лепиться, на отрыв от всякого нового дела.
Может, и сам того не осмыслив, ты хочешь перед другими выделиться, не
имея за душой еще ничего. Вот тут и приходится о фарте мечтать.
Встречал я вашего брата. Уголовными душами их зову - сообрази-ка, в
чем сходство с блатюками.
- Никакого сходства не вижу, выдумки одни! - зло ответил радист.
- Самое прямое. Уголовник почему на преступление идет? Да потому,
что хочет хватануть куда как больше, чем ему по труду, да по риску, да
и по соображению полагается. Человечишко самый негодный, а туда же:
хочу того да сего. Опять же, другой и способность имеет, и силу, и
риск, а запсиховал - работать скучно, не для меня это, не желаю.
Однако деньги-то, и побольше, между прочим, подай. Вот в чем
уголовная-то суть. Ты хочешь себе не по заслугам, не по работе, а о
фарте мечтаешь - тот же уголовник ты! Только закону боишься и хочешь,
чтоб само свалилось.
- Один я, что ли, так? - уже тише отвечал радист.
- Горе, что не один. Таких, как ты, есть еще повсюду и середь
нашего брата рабочего, и середь кого хошь - инженеров, артистов,
ученых... Эту уголовную болезнь и надо лечить в первую очередь, чтоб
скорей в коммунизм войти...
- А лечить чем?
- Ну, "чем, чем"... Сызмальства воспитанием настоящим, учением, а
потом знанием. Только знание жизни настоящую цену дает и широкий в ней
простор открывает. А то бьешься, бьешься, чтоб понять, как я со своими
жилками!
- Это вы правильно, - покорно согласился радист, - с образованием
куда легче. Диплом - он цену человеку поднимает, разряд, так сказать.
- Кто тебе так мозги повернул? - снова начал сердиться старый
горняк. - Только разряд у тебя в голове. Книг, что ли, таких
начитался, было их раньше много. Вывели те писатели так, что без
высшего диплома и не человек вроде... девку замуж не возьмут без
диплома. А для какого лешего ей диплом, ежели она к науке склонности
не имеет? Вот и явились теперь такие, с порчеными мозгами. Какая ни на
есть работа через силу вами делается, а почему, ты мне ответь!
- Не могу ответить, только верно, есть люди без интересу к своей
работе.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг