особенно ценятся у гобийцев. По древнему обычаю, отправляясь в путь,
нельзя брать себе темного коня. Такой конь быстро заболевает или
истощается под убийственным солнцем. На дне котловины мы пересекли
свой старый след 1946 года, который, как я помнил, был удобнее для
подъема, чем наш новый въездной след. Поэтому мы закрыли новую дорогу
стенкой из камней и прибыли следом 1946 года уже в сумерках к лагерю.
Здесь мы были встречены с понятным энтузиазмом. Люди уже два дня
питались супом и кашей с отвратным привкусом бензина - вода оставалась
только "техническая", в бочках из-под горючего. Две бочки превосходной
воды, захваченной нами с гор, были вознаграждением страдальцам.
Теперь стало возможным привести в исполнение свою мечту пли
скорее видение в Главной котловине в 1946 году. В центре лагеря
построили маленький, обтянутый кошмой домик, где поместилась
передвижная электростанция. Ряд палаток, ярко освещенных изнутри,
походил на матовые фонарики. Даже наш суровый китаец-повар, дядя
Андрей, веселился, как ребенок, при виде своей кухни, залитой светом
стосвечовой лампочки. Но самое главное - стало работать радио. Никто
из участников не забудет того вечера, когда в безлюдной пустыне
Нэмэгэту впервые раздался бой часов Спасской башни Кремля. Здесь по
нашему времени было пять часов утра, уже стало совершенно светло, и
трудно было представить, что там, в Москве, еще недавно началась
летняя ночь. Незримая нить связи с Родиной очень ободряла нас.
Нас всех тянуло в домик электростанции, где в бурю и ночь, в зной
и холод маленький мотор трудолюбиво шумел, как живое сердце лагеря. В
свободную минуту мы заходили туда поболтать с дежурным механиком.
Образовался как бы вечерний клуб, где свободное население лагеря
усаживалось вокруг мотора и, покуривая, беседовало на самые
разнообразные темы, начиная от строения звезд и кончая современной
политикой.
Глава третья
В ЛАБИРИНТАХ УЩЕЛИЙ
С неба спустилась
и села на степь громадная птица
с двенадцатью клювами
(поставили майхан-палатку
с растяжками).
Из сказания о Гэсэре
Больше месяца, до двадцатого июня, пришлось мне прожить в
Центральном лагере, спрятанном глубоко в ущелье красных и желтых
меловых песчаников. В бесплодной и безводной местности не было диких
зверей или птиц. Араты прогоняли отсюда даже случайно забредавший
скот, потому что животные могли убиться, упав с крутых обрывов, или
затеряться в лабиринтах сухих русел. Как всегда, места нашей работы
даже для Гоби были наиболее дики и пустынны - месяцами ни один
гобиец-арат не заглядывал к нам. Вероятно, никто из них и не
подозревал, что в глубине ущелья находится обжитой поселок, освещенный
электричеством и снабженный всем необходимым. Никто не мог подумать,
что тут громоздятся груды досок, ящиков, штабель мешков муки, а
поодаль на холме, под прикрытием брезента и кошм стоят бочки с доброй
тысячей пудов бензина. Кстати, почему-то склад бензобочек служил
излюбленным местом пребывания ядовитых змей-щитомордников.
День за днем, с рассвета и до заката, шла напряженная трудовая
жизнь. Время летело быстро, даже слишком быстро, так что первоначально
задуманные грандиозные планы приходилось все время сокращать.
Эглон, Лукьянова и Пресняков вели раскопки, каждый со своим
отрядом рабочих. Шоферы или возили сквозь тяжелое гобийское бездорожье
грузы на нашу базу в аймак Далан-Дзадагад, или ремонтировали машины,
или, как Пронин, умудрялись еще участвовать в поисках динозавров. Была
мобилизована вся "научная сила", то есть Рождественский, Новожилов и
я. Мы ходили и ходили по ущельям и плоскогорьям, карабкались по
кручам, предпринимали далекие походы. Постепенно мы все больше и
больше знакомились со своеобразной местностью, наносили ее на
крупномасштабные планы и давали свои наименования каждому ущелью или
заметному обрыву.
Особенно неистощимой фантазией географа-открывателя отличался
Новожилов. Я старался не отставать по возможности. Так появились на
наших картах и схемах утесы: "Колоннадный" и "Поворотный", "Пантеон",
"Сфинкс", "Великий Северный Поток", "Большой, Средний и Малый
Каньоны", "Идолище Поганое", "Равнина Простора", "Мыс Кругозор" и так
далее.
Все больше находок появлялось на плане местонахождения Нэмэгэту,
или местонахождения Центрального лагеря, как это значится в
опубликованных теперь научных трудах. Кости и скелеты залегали в зоне
древнего подводного русла на различных уровнях. В самом низу в красных
глинах была найдена скорлупа крупных яиц, вероятно динозавров, и
остатки пресноводных рыб. Выше, в прослоях серых грубых песков и
гравийников, мы находили чудовищные кости зауропод и целые скелеты
огромных плоских черепах морского типа. Эти черепахи оказались
неизвестными науке представителями нового отряда. Тут же, в желтых
песках, залегали скелеты утконосых растительноядных динозавров -
траходонтов. В самых верхних горизонтах костеносной толщи чаще всего
попадались черепахи из породы триониксов, остатки крокодилов и части
скелетов мелких хищных динозавров - птицеподобных созданий, бегавших
на длинных задних ногах. Но особенно много, причем в самых различных
горизонтах, встречалось костей карнозавров - гигантских хищных
динозавров. Они были захоронены целыми скелетами и в виде отдельных
черепов или цельных задних лап, а иногда и беспорядочным
нагромождением перепутанных и перемешанных костей.
Большое впечатление произвела на меня находка Новожилова на мысе
"Кругозор". Куполовидная верхушка огромного крутого утеса была усеяна
костями колоссального хищного динозавра. Белые кости (в Нэмэгэту почти
все без исключения кости динозавров, крокодилов и черепах чисто белого
цвета) усеивали всю вершину и часть склона, и между ними там и сям
были разбросаны блестящие черные зубы. С вершины "Кругозора"
открывался вид на всю ширину Нэмэгэтинской впадины, голубую пирамиду
горы Хугшо и синеющий на юге Тосту-нуру. Ослепительное солнце
заставляло щурить глаза, утомленные ярким светом. Ветер посвистывал
над ущельями, как бы унося вдаль мысли, вызванные этим же солнцем
прошлой жизни, остатки которой, странные и величественные, лежали под
нашими ногами.
Недалеко от "Кругозора" еще одна раскопка открыла целый, около
метра длиной, череп огромного хищного динозавра - тарбозавра.
Расчищенный сверху для закрепления специальным клеем череп полулежал
на правой стороне. Слегка опущенная нижняя челюсть открывала
блестящие, острые как кинжалы и загнутые назад зубы с черной эмалью.
Весь состав экспедиции перебывал здесь, подолгу любуясь находкой,
потому что при раскопках мы редко открываем найденные кости полностью.
Лучше оставлять их под слоем породы, чтобы производить очистку с
наибольшей осторожностью в лаборатории нашего института.
Конечно, далеко не все находки бывали столь удачными. Очень часто
какие-нибудь превосходно сохранившиеся кости, уходившие в глубь
обрыва, подавали надежду на нахождение здесь целого скелета. Однако
при дальнейших раскопках оказывалось, что надежды были ложными.
Найденные кости были или остатком уже разрушившегося скелета, или
костями, захороненными отдельно в момент отложения породы. Почему-то
особенно часто находили хвосты, точнее - хвостовые позвонки.
Рождественский всегда ожидал, что за хвостом непременно будет скелет.
Об этом торжественно объявлялось вечером, когда все искатели сходились
к позднему обеду. На следующее утро к месту находки отправлялся я, или
Новожилов, или Эглон, и открытие становилось "закрытием".
Рождественский отмалчивался, щурил маленькие упрямые глазки, поправлял
заржавевшие от пота очки, всем своим видом показывал, что считает наши
заключения ревнивым заговором, направленным на то, чтобы не признавать
его превосходства. Убедившись в конце концов в правоте "экспертов",
Рождественский глубже нахлобучивал самодельную полотняную шляпу с
необъятными полями и устремлялся на новые поиски.
День за днем проходили в поисках и исследованиях, с утра до
вечера - несносная жара и вечный свист ветра, сопровождавший нас по
узким ущельям и на обдутых до последней степени плато. Этот свист
ветра был наиболее обычным аккомпанементом всякому делу и всякой
мысли. Над лагерем и дальше к горам поверхность плато бэля покрывали
черный щебень и черные пирамиды ветровых многогранников. Эти черные
поля в жаркие дни всегда накалялись, и мы ходили по ним, как по
нагретой чугунной плите. Ни посидеть на камнях, ни дотронуться до них
рукой было нельзя. Легкий ветерок, проходя над полями черного щебня,
превращался в жаркое дыхание открытой печи. Издалека черные плато, как
я уже говорил, выглядели как бассейны прозрачной воды, потому что
всегда были покрыты движущимся слоем нагретого воздуха. Ощущение
оторванности от жизни и угрюмого молчания наступало всегда, когда
приходилось пересекать большие пространства этих черных полей. Изредка
маленькие ящерицы, охотившиеся за невидимыми насекомыми, встречались
на пути. Больше ничто не нарушало мрачной безжизненности черных
плоскогорий.
Скоро мы привыкли и начали находить своеобразную красоту, а
подчас и очарование в Нэмэгэтинских ущельях. Еще в 1946 году мы
заметили, что в самых больших ущельях Большого и Среднего Каньонов
столбы выветривания песчаников были очень разнообразны. Теперь мы
ходили сюда снова любоваться прямыми строгими колоннами греческого
образца, толстыми угрюмыми столбами египетских храмов,
бокалообразными, перетянутыми в нескольких местах колоннами индийской
архитектуры и пузатыми столбиками старорусского стиля. В каждом месте
все колонны были одного и того же типа, что порождало причудливое
впечатление архитектурной цельности дикого обрыва. Ближе к горам, там,
где неглубокие котловинки вскрывали верхние горизонты ярко-желтых
песков, с высоты под солнцем эти впадины казались красной медью,
обрамленной железом черных бугров. Размывы светло-желтых глинистых
песков давали широкие белые потеки. На этих бело-желтых пятнах очень
резко выделялись черные многогранники и черные оторочки щебня.
Подобные места были настолько своеобразны, что казались неземными -
видениями другой планеты.
Красивы ущелья Нэмэгэту при свете полной луны! Тени глубочайшей
черноты лежали вдоль подножий восточных обрывов и вздымались вверх
черными клиньями по промоинам, рассекая обрывы на отдельные выступы -
темные, без деталей, призрачные и невещественные. Западные обрывы ярко
освещены, и, желтые в древнем свете, они кажутся при луне
вычеканенными из зеленоватой матовой стали. Крупный черный щебень и
полированные многогранники на дне котловины - как куски серебра,
разбросанные по сказочной сокровищнице. В безветренную ночь тишина
такая, что отчетливо слышен стук собственного сердца. Только изредка,
перелетая с места на место, уныло и размеренно покрикивает пустынный
сыч.
Наша дружная семья ночью разъединялась сном. В молчании пустыни
становилось невыносимо одиноко тем, кому случалось не спать, страдая
от болезни или от навязчивых мыслей. Подолгу ворочался Петрунин, у
которого разболелись сразу и ампутированный зимой палец, и зубы.
Позднее к нему присоединился Сизов - у юноши возобновился ревматизм
рук. В часы ночного бодрствования гнетуще чувствовалась огромная даль,
отделявшая нас от всего родного и привычного, и таким медленным
казался ход времени, тягуче растекавшегося по необъятным просторам
Гоби.
Песчаные бури продолжали время от времени свои налеты. Тогда в
лагере крутился шуршащий песок и палатки заносились пылью. Очень
неуютно в палатке после песчаной бури - резкий запах пыли, все вещи
становятся шершавыми на ощупь, все надо вытряхивать - на сердце
тягостно и душно. Вечные звуки ветра менялись в зависимости от погоды.
В знойный день или в жаркую ночь ветер глухо шумел, в холодную погоду
переходил в резкий, пронзительный вой...
Совершенно изумительны в Нэмэгэту утренние часы. В дивной
прозрачности воздуха склоны обрывов из палатки кажутся совсем
близкими, а на самом деле - в полутораста метрах. Ясно, чисто и светло
вокруг - такой контраст с пыльным миражистым днем, с потоками горячего
воздуха, мутным небом и горизонтом. Утро - главное очарование весенней
Гоби.
Любое зеленое растеньице встречалось нами с большой нежностью. Мы
научились ценить каждый цветок. Даже невзрачные гобийские ромашки без
белых лепестков, но с сильным запахом ставились в палатки как редкое
украшение. Из разведочных поездок на Гильбэнту и в другие места
котловины Новожилов привозил ярко-розовые, в виде длинных бокальчиков
цветы инкарвиллий и розовые чашечки хиазосперма с сильным запахом
незабудки и жасмина.
Однажды из горной экскурсии Новожилов привез целое дерево,
которое было посажено Лукьяновой около юрты и заботливо поливалось,
но, увы, не выдержало пересадки.
С наступлением жарких дней в изобилии появилась пустынная
"нечисть" - скорпионы и фаланги. Особенно мерзко выглядели фаланги,
или сольпуги, - быстроходные пауки на высоких ногах, с упорным,
пристальным взглядом больших глаз и мохнатым, с мизинец величиной
туловищем. Естественное отвращение, которое испытывает каждый человек
к паукам, усиливалось еще тем, что скорпионы и фаланги лезли в палатки
преимущественно ночью и бегали по постелям. Весь народ, включая и
начальника экспедиции, был сильно деморализован гнусными
паукообразными. Единственным неустрашимым человеком оказался тот же
Эглон. Ему, вероятно, можно было насыпать за воротник горсть
скорпионов, и он, неторопливо отряхнувшись, продолжал бы спокойную
беседу. Каждый вечер из той или другой палатки раздавался вопль:
"Я-а-а-ан Мартынович!" Эглон брал длинный пинцет и банку, отправлялся
на место происшествия и водворял очередного скорпиона или сольпугу в
банку со спиртом. Эглон собирал коллекцию ядовитых тварей для
академика Е.Н. Павловского. Люди, напуганные скорпионами, фалангами и
змеями, пока не привыкли, опасались всякого шороха или укола. Часто
случалось, что вечером во время мирной беседы кто-нибудь, незаметно
уколотый соседом, с воплем вскакивал, вообразив, что подвергся
нападению ядовитой змеи или скорпиона. Настоящий фурор произвела
прыгающая заводная лягушка, оказавшаяся случайно у Шкилева. Шкилев
привез ее в Гоби и однажды завел и пустил в круг сидевших за работой
людей. Лягушка запрыгала, зловеще жужжа. Первой реакцией было
повальное бегство. Несколько минут спустя пристыженные сотрудники
клялись, что они сделали это нарочно.
Мы часто посещали западную часть Нэмэгэтинской впадины. Эглон,
Рождественский, Новожилов, а впоследствии и я несколько раз ездили к
подножию крайнего западного массива Нэмэгэтинского хребта - горе
Алтан-ула. На самом дне впадины Нэмэгэту пролегало широкое сухое русло
Эхини-Цзулуганайгол ("Истоки луговой речки"). В этом месте
Нэмэгэтинская впадина сильно суживалась, сдавленная широкими бэлями
противолежащих хребтов. В этих бэлях вскрывались обширные размывы
отложений верхнемеловой эпохи. Среди них мы открыли еще другие
костеносные русла. Особенно богатыми оказались средняя часть бэля
Алтан-улы и находившаяся почти против нее, с южной стороны
Нэмэгэтинской впадины, Цаган-ула ("Белая гора"), иначе Цаган-хушу
("Белая морда"). В Цаган-уле встретилось множество костей хищных
динозавров и, кроме того, необычайное скопление черепах рода баена.
Эглон, который обследовал Цаган-улу вместе с Рождественским, с
восхищением рассказывал о целом слое, состоявшем сплошь из черепашьих
панцирей и скелетов, местами плотно спрессованных друг с другом, точно
финики. Здесь произошло захоронение тысяч черепах, остатки которых
были снесены сюда с суши после массовой гибели животных. Причины этой
массовой гибели остались пока неясными, и мы надеялись раскрыть эту
загадку после раскопок и дальнейшего изучения Цаган-улы. Но все наши
силы были заняты в Центральном лагере Нэмэгэту, и мы могли только
предварительно разведывать новые места.
В центре огромной Нэмэгэтинской котловины проходила гряда ярких
пурпурных глин, кое-где с толстыми прослоями белых песков. По этой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг