Потом, уже в машине, он пожаловался Данзану, что начальник - "ихэ му"
(очень плохой), так как едва не застрелил его, а он виноват только в
том, что запутался с дорогой.
"Зачем не сказал мне, что сердится? Зачем спрятал злобу так, что
я не знал ничего? Почему такой плохой человек?" - вопрошал возмущенный
арат.
Данзан принялся хохотать, окончательно приведя в недоумение Кухо.
Затем он разъяснил арату, что у советских людей стрелять ни с того ни
с сего не полагается.
"Почему ты думаешь, что на тебя сердится начальник?" - спросил
Данзан и постарался убедить проводника в том, что никто на него не
сердился, работой его довольны, а то, что он не знал пути к горам, со
всяким может быть.
Мы посмеялись над воображаемыми злоключениями Кухо, но этот
пример лишний раз показал нам, насколько осторожным нужно быть в чужой
стране, чтобы случайным словом или неправильно понятым жестом не
нанести обиды...
Пора было спать: для нас, приехавших, день прошел трудновато. По
обыкновению палатку трепал сильнейший ветер. Его шум сегодня показался
мне особенно низким, ревущим, и я подумал, что может разгуляться
настоящий ураган.
Орлов, как всегда зябнувший, усиленно подкладывал в печку
саксаул, и в палатке было тепло. Слабые блики света бегали по его
массивному лицу, придавая ему сходство то с римским сенатором, то с
турецким пашой. Профессор смотрел в огонь, думая молчаливую думу.
Наконец и он, набив печь дровами, забрался в мешок и затих. Я
задремал, но скоро проснулся от особенно мерзкого визга железки в
прорези для печной трубы. Колья палатки шатались; не худо было бы на
всякий случай перетянуть все растяжки. Но все спали крепко, красные
огоньки от горевшей печки бегали по трепещущим парусиновым стенкам. Я
почувствовал, что больше не могу бороться с усталостью, и сразу
погрузился в небытие.
Сквозь крепкий сон я услышал сильный треск, что-то толкнуло меня
в лоб, едкий дым защекотал нос. Продолжая спать, я все же слышал
какие-то жалобные вопли, слабо доносившиеся в застегнутый наглухо
мешок сквозь рев бури и грохотанье палатки. Пока я напрягал волю,
стараясь проснуться, Эглон зажег свечу. Я высунулся из мешка и
некоторое время оглядывался, соображая, что произошло, пока наконец
понял, что сорванной палаткой придавлен вопящий о помощи профессор
Громов. Стало понятно, почему казалось, что крики идут из-за палатки:
Громов действительно оказался за ее стенкой, и большой кусок парусины
под напором неистового ветра так прижал Громова на его койке, что
профессор не мог пошевельнуться. Большой задний кол из толстой и
крепкой березы сломался на половине своей высоты, пролетел в
полусантиметре от моей койки и глубоко воткнулся в жесткую почву.
Висевшая на колу винтовка ударила меня по голове, едва высовывавшейся
из мешка, и острая мушка распорола козырек меховой шапки, в которой я
спал. Удар пришелся вскользь и почувствовался в крепком сне только
толчком. Если бы кол упал на койку, то, пожалуй, проткнул бы меня, как
жука в энтомологической коллекции. Трубы были вырваны из печки, и она
едко чадила недогоревшим саксаулом. Орлов и Данзан, с головами
утонувшие в своих мешках, не шевелились. Не проснуться они не могли и,
как выяснилось, решили не вылезать на холод, что бы ни случилось.
Я пошевельнулся, и тут оказалось, что две из четырех задних
растяжек прижаты к мешку и мешают мне вылезти. Самым свободным остался
Эглон. Он вылез и отправился в соседнюю палатку за помощью. Первым
делом оттянули мои растяжки, и я выкарабкался. С помощью повара,
"батарейца" и Пронина поставили новый задний кол. Громова освободили.
Замысловато бранясь, он принялся закуривать трубку, а мы в это время
обтянули палатку рабочих, которая также угрожала падением. Рев бури не
давал возможности разговаривать иначе, как криком. Печка, чтобы не
возиться с ее установкой, была попросту выкинута наружу. Но едва мы
решили, что можно ложиться, как угрожающе затрещал передний кол.
Теперь уже Данзан, спавший возле него, мигом выскочил из мешка. Эглон
достал два запасных кола, и мы принялись приматывать их проволокой к
стоявшему. Только укрепили передний кол - стал выгибаться и трещать
задний. Снова повторилась та же операция укрепления проволокой.
Хриплые проклятия тотчас заглушались бурей, грохотавшей кругом,
песчаный туман затемнял свечи, все в палатке было засыпано песком.
Провозились до пяти часов утра. Громов решил, что черт подслушал
сетования Орлова (многие ему вторили) на слишком длинные осенние ночи,
когда давно успеваешь выспаться, а все еще темно и нельзя начинать
работу.
По уверениям Громова, черт решил нам помочь сокращением длинной
ночи, но сделал это со свойственным ему издевательством.
Как бы то ни было - ночь пропала. К утру ветер начал стихать, и
часам к девяти совсем прекратился. Дым столбиками поднимался из печных
труб - зрелище очень редкое в Гоби. Солнце зажгло пурпурные глины и
вызолотило желтую траву. Внизу, во впадине Халдзан-Шубуту, скопилась
белая мгла - мороз усиливался. Внезапное прекращение ветра обещало
наступление холода, более свирепого, чем испытанный нами до сих пор.
Надо сказать, что мы уже пообтерлись и стали более стойкими к холоду,
чем раньше, когда зябли от незначительного морозца.
Как только рассвело, я спустился вниз, к холмам красных глин.
Скелет расчистили сверху по всей длине (большей, чем показалось
вначале, и превышающей семь метров) узким уступчиком. Чтобы определить
ширину скопления костей, была пробита канавка в глубь склона.
Выяснилось, что ширина скопления костей достигала двух метров. Для
полного вскрытия скелета предстояло врезаться глубоко - на три с
половиной метра - в глубь крутого склона из очень твердой глины. Глина
оказалась рыхлой только на поверхности, в глубине же ее твердость и
вязкость позволяли откалывать лишь маленькие кусочки.
Самый скелет не сохранил правильного расположения своих частей и
представлялся сложным скоплением нагроможденных и перепутанных костей,
пронизанным тонкими, хрупкими и трещинноватыми ребрами. На узкой
вскрытой полоске трудно было разобраться, что это за животное.
Странная форма отдельных частей скелета говорила о том, что мы нашли
какого-то нового, доселе не попадавшегося нам ящера. Копыта и шипы
особенной формы, позвонки и кости лап свидетельствовали, что здесь
погребен панцирный динозавр.
Как бы то ни было, выемка этого скелета нашими силами
представляла очень длительную работу.
Я посоветовался с Эглоном о возможности устройства тепляка над
скелетом. Можно было поставить над скелетом палатку, обшить ее снизу
досками и, обогреваясь печками, понемногу работать в тепле,
позволявшем действовать водой и гипсом.
Оказалось, что наш запас досок подошел к концу. Оставшихся
четырех штук не хватит ни на тепляк, ни тем более на заделку
монолитов. Также не хватит и гипса. Бензина тоже было в обрез и не
могло хватить на доставку воды и вывозку.
Профессора, видя мое упорство, атаковали с другой стороны. Громов
спешил в Улан-Батор, так как срок, на который он был отпущен из
Геологического института, истек. Орлову тоже пора было начинать курс
лекций на кафедре в МГУ.
Дело стало ясным. Приходилось отказаться от выемки скелета и
возвращаться в Улан-Батор. Я все же затаил намерение, если погода
удержится относительно теплой, вернуться из Улан-Батора на "Драконе" с
усиленным составом рабочих, запасом леса и гипса и все-таки выкопать
неведомое чудовище. Наивные мысли - я еще совсем не знал Монголию!
Вскрытую часть скелета необходимо было покрыть слоем гипса,
засыпать снова, собрать, упаковать и увезти с собою теперь же
рассыпанные вокруг размытые части костей.
Угрюмо, с сознанием поражения, я просидел остаток дня в палатке
над дневниками. Повеселевшие рабочие и шоферы, совсем не прельщавшиеся
перспективой работы в Гоби при зимних морозах и нашем, недостаточно
приспособленном для этого снаряжении, старались вовсю. Упаковывались
хара-хутульские коллекции. Последние мешки с гипсом, тонкие доски и
ящики перетаскивались к скелету.
Ночь на первое ноября оказалась удивительно тихой, самой тихой из
всех, проведенных здесь. Но мороз ясно говорил нам, что, как там в
другие годы - не знаю, но в этом зима в Гоби наступила точно по
календарю - с первого ноября. Впоследствии так оно и оказалось -
больше не было ни одного дня без мороза.
С утра все были мобилизованы на упаковку. Только Громова
освободили для завершения исследования верхних слоев разреза. Данзан и
я занялись глазомерной съемкой. Надо было установить опознавательное
обо и точно зафиксировать расположение скелета так, чтобы любой
исследователь мог отыскать его на случай, если ни мне, ни другому
участнику нашей экспедиции не удалось бы вернуться сюда. Отыскать
через любое время!
На месте лагеря, на мысу плато над красными буграми, на холме со
скелетом и втором, стоявшем поближе к склону плато бугре мы установили
прочные обо из плит песчаника, названные "Лагерное", "Двурогое" (по
форме), "Скелетное" и "Створное". Все расстояния между обо были
тщательно промерены, взяты все необходимые азимуты и нанесены на
глазомерно составленный план Баин-Ширэ. Внутри каждого обо в железных
коробках из-под витамина положили записки. Из осторожности, чтобы
записки могли быть прочитаны только осведомленными исследователями и
скелет не мог бы оказаться поврежденным от невежественного
любопытства, я написал во всех записках русские слова древнегреческими
буквами.
Подобные указательные записки были положены во всех остальных
обо.
"Скелетное" обо поставили на толстой плите песчаника, венчавшей
горку. По сторонам плиты киркой высекли знаки "МПЭ" (инициалы нашей
экспедиции).
Мы полдня провозились с работой, но зато я был теперь совершенно
спокоен. Что бы ни случилось, передать находку для извлечения другим
исследователям будет легко!
Тем временем окончили заделку и засыпку скелета, палатки и койки
еще с утра были свернуты и уложены в машину. Закончилось
предварительное исследование Восточной Гоби и вообще вся полевая
работа нашей экспедиции. Сотрудники ее, доблестно переносившие
невзгоды, забывавшие обо всем для научных исследований, были в мыслях
уже не здесь. Москва становилась для них реальной и близкой. Только
Эглону и мне еще предстояла работа в Улан-Баторе по организации
палеонтологического отдела Государственного музея МНР. Для нас Москва
была еще далеко. Правда, от Улан-Батора с телеграфом, газетами и
самолетами она гораздо ближе, чем от Гоби...
С этими мыслями и ясным ощущением грусти я стоял на восточном
обрыве Баин-Ширэ и в последний раз смотрел на обширную котловину
внизу, на крутые обрывы песчаников, на песчаные откосы с корявыми
стволами саксаула. Конусы пурпурных глин пылали в ярком, незимнем
солнце Гоби; их необыкновенный цвет казался последним чудесным
впечатлением центральноазиатских пустынь. Там, внизу, остался ждать
нас скелет неведомого зверя. Сверху, с края плато, эти два стоящих
рядом правильных конуса пурпурной глины напоминали девичьи груди. У
казахов повсеместно подобные горки так и называются "кыз чонбек",
очень метко и образно.
Тень от облака проплыла по красным холмам, погасив на минуту их
рдение. Поблек чудесный пурпур, стал свинцовым песок, мрачным
безжизненный простор котловины. Но прошло две-три минуты, тень
исчезла, снова зарделись конусовидные холмы, засветилась даль...
Со стороны лагеря донесся шум моторов. Машины разогревались,
настала пора ехать. Я повернулся спиной к обрыву и с ощущением утраты
чего-то неопределенного, но значительного поплелся к лагерю.
От него остались только горки золы, обрывки бумаги, канавы и
камни овалами вокруг мест, где стояли палатки. Орлова заранее усадили
в кабину, и Пронин с поваром обвязывали ее кругом толстой веревкой.
После поездки на Хара-Хутул кабина "Смерча" окончательно развалилась.
Пришлось принимать исключительные меры, чтобы Орлов со своим
чемоданчиком не вывалился по дороге.
Машины пошли быстро - сначала под спуск с плато, затем мы с
Данзаном быстро вывели их на "лесовозную" дорогу. Пронин, еще не
видевший этой дороги, одобрительно завопил в знак своего восхищения
проводниками и пустился во всю мочь. Широкая гладкая дорога манила
шоферов. Наши потрепанные машины ходко шли, несмотря на подъем. Через
горы мы вышли в узкую долину к телеграфным столбам, где стояла высокая
будка колодца - когда-то пробуренной здесь артезианской скважины, ныне
превратившейся в бассейн со слабым притоком. Отсюда до аймака было
восемнадцать километров. Мы приехали бы раньше, но задержались в пути:
на тридцать втором километре от Баин-Ширэ встретились останцы
гобийских пород, и мы не могли отказаться от их исследования. Несмотря
на задержку, еще перед наступлением темноты мы достигли аймака,
пронеслись по тракту на северную окраину и увидели в сумерках два
отдельно стоявших белых домика под склонами плато. Левый дом, повыше,
остался пустым, правый занимала наша база. Мы отперли замок, растопили
плиту привезенным саксаулом, поставили перед домом палатку. Спешно
разгрузив одну из машин, Эглон с Данзаном поехали в аймак - отвезли
проводника, взяли мяса и хлеба.
Мы решили устроить небольшой праздник - отметить окончание работ
в Гоби. Повар спешно варил роскошный обед с бараниной без ограничения.
Компот, сгущенное молоко, шоколад - все наши запасы должны были
послужить украшением стола. В домике стало жарко, все сбросили фуфайки
и ватники и, чисто умытые, в непривычно легком одеянии, приняли
праздничный вид. Наконец обед был готов. Я произнес короткую речь,
поздравив товарищей с успешным окончанием гобийских исследований.
Мы говорили, смеялись, вспоминали и пели до полуночи. Контрастом
нашей веселой вечеринке казался рев ночного ветра. Сильнейший буран
нес и крутил снег, застилая даль белой пеленой. Отдельные черные пятна
обдуваемой ветром голой земли едва маячили в мутной полутьме...
Глава седьмая
ДОМОЙ
В родной стороне и грубый холст мягок,
а на чужбине и шелк не мягче холста.
Поговорка
Второго ноября с рассвета до полудня мы укладывали вещи в машины,
стараясь забить их как можно плотнее и забрать все вместе с новыми
коллекциями. Всегда очень трудно уезжать совсем с какого-либо места
долгой стоянки или с базы. Оказывается множество вещей, которые некуда
девать, и остается только удивляться, как же все это сюда прибыло.
Секрет этого разбухания груза в общем прост: громоздкие коллекции
всегда превышают оставленные для них резервы емкости.
Только к часу дня наконец уложились и отправились в аймак
поблагодарить даргу за содействие и попрощаться. Чойдомжид, дарга
аймака, обратился к нам с просьбой выручить и подвезти до Улан-Батора
работника правительства, застрявшего здесь из-за поломки машины.
Пришлось нам на "Дзерене" потесниться и принять наверх щеголеватого
молодого человека в меховом дели и теплой собачьей дохе. Пришел Кухо,
мы дружески простились с ним и в два часа покинули последнюю гобийскую
базу.
Обе машины вышли на равнину с белыми камешками, протянувшуюся
далеко на север. Пологие гряды шли параллельно одна другой поперек
дороги - подъемы и спуски чередовались, не мешая ходу машин по
отличной, хорошо накатанной дороге.
"Дзерен", шедший передовым, нажимал, чтобы доехать до ночлега не
слишком поздно. Мы думали ночевать в двухстах километрах от
Сайн-Шанды, в бывшем монастыре Чойрен-хид (от тибетского слова "чойр"
- "предмет богослужения"), где оборудована автомобильная "станция", то
есть ночлег для проезжающих. Пронин вел машину со скоростью не меньше
пятидесяти километров. Морозный ветер сек лица, и мы сидели боком к
ходу машины, спрятав носы в воротники дох. Обычно Громов засорял глаза
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг