египетского народа и его правителей. Совсем иначе было в Элладе, где даже
во времена тирании народ и правители составляли одно целое, с одними
обычаями, привычками, обязанностями перед богами и духовной жизнью.
Египетский народ жил сам по себе, жалко и бесцветно. Правители
составляли небольшую кучку привилегированных, само существование которых
не имело цели и смысла даже для них самих, кроме борьбы за власть и
богатую жизнь. С воцарением Птолемея дело не изменилось, во всяком случае,
здесь, внутри Египта, если не в Александрии. Тогда зачем она, мемфисская
царица? Умножить собою кучку паразитов? После того как отошло первое
увлечение внешней стороной власти, все это казалось Таис постыдным. Теперь
она понимала, почему разрушаются памятники и храмы, заносится песками
гордая слава великого прошлого. И народ, потерявший интерес к жизни, и
знать, не понимающая значения древней красоты и не заботящаяся ни о чем,
кроме мелких личных дел, конечно, не могли охранить великое множество
накопленных тысячелетиями сокровищ архитектуры и искусства Египта.
Тревожные мысли мучили Таис. Она уединялась в верхней зале дворца с
голубым потолком и столбами черного дерева, между которыми вместо стен
висели тяжелые драпировки из светло-серой ткани со множеством складок,
напоминавшие ей рифленые колонны персепольских дворцов.
Немилосердный верхний свет в двух огромных металлических зеркалах
отражал голубизну потолка. Таис становилась перед ними, держа в руке
третье, круглое, с ручкой в виде лежащей львицы, и досконально осматривала
себя с головы до ног.
Ее сильное тело утратило вызывающий полет юности, но оставалось
безупречным и сейчас, когда возраст Таис перевалил за тридцать семь лет и
подрастало двое ее детей. Окрепло, уширилось, приобрело более резкие
изгибы, но, как и лицо, выдержало испытания жизни. Годы прибавили
твердости в очерке губ и щек, но шея, самая слабая перед временем черта
любой женщины, по-прежнему гордо держала голову, подобно колонне мрамора,
искусно подкрашенного Никием. Озорство, дикое желание сделать нечто
запрещенное взмывало в Таис, кружа голову, как в далекие афинские дни. Она
звала Эрис, и обе украдкой, ускользнув от провожатых, ехали верхом в
пустыню. Там, сбросив одежды, они бешено носились нагими амазонками,
распевая боевые либийские песни, пока с коней не начинала лететь пена.
Тогда они медленно и чинно возвращались во дворец.
Чтобы легче скрыться от придворных и воинов охраны, Таис стала
держать лошадей в доме старого нубийца на южном краю восточной части
города.
Все же подобные скачки, как и плавание в защищенной от крокодилов
протоке, удавались редко. Гораздо чаще Таис, усталая от какой-либо
по-египетски тягучей церемонии, повозившись с дочерью, отправлялась
сумерничать на ступеньках храма Нейт.
Девушки-египтянки мирно спали укутавшись. Эрис, уперев подбородок в
высоко поднятые колени, застывала с широко открытыми глазами. Она умела
впадать в состояние, подобное сну, не теряя бдительности.
В сумерках загорался зловещим свинцовым светом Никтурос - Ночной
Страж, напоминая Таис ее первый приезд в Египет, когда, назначенную в
жертву Себеку, ее спас Менедем - воин гераклового мужества.
Таис собиралась возвести памятник Эгесихоре и Менедему, построив им
кенотаф здесь, в Мемфисе, откуда река унесла их пепел в родное море. Но
потом передумала. Надгробие стало бы чужим среди тысяч памятников иных
чувств и обычаев иной веры. Изваяния Эгесихоры и Менедема стояли бы здесь
одинокими, как она сама. А когда не станет Таис, кто позаботится о
кенотафе? Это ведь не Эллада, где красоту изваяний бережет каждый с
детства и никогда никому не придет в голову повредить скульптуру.
Если в Мемфисе любители муз, особенно эллины, еще помнили
золотоволосую спартанку, то кто знал о Менедеме - одном из тысяч лаконских
наемников? И Таис отказалась от постановки памятника. В Александрии
изваяли великолепный мраморный горельеф и отправили на родину Эгесихоры и
Менедема. Появление Ночного Стража будило в сердце Таис тоску по ушедшим и
неопределенную тревогу...
Во дворце ее ожидала приятная новость. Птолемей прислал красавца раба
из Фракии, опытного в уходе за лошадьми, и уздечку для Боанергоса
поразительной работы, отделанную под его масть красным золотом. Птолемей,
как и прежде, чувствуя вину перед Таис, делал неожиданные и роскошные
подарки.
Наутро афинянка велела привести иноходца, чтобы покрасоваться на нем
в новой сбруе. Раб вывел черногривого коня в сверкающей уздечке, с
чеканным налобником, изображающим пантер в свирепой схватке. Таис
погладила своего любимца, поцеловала в теплую морду между чуткими
ноздрями. Боанергос с коротким нежным ржанием терся головой о голое левое
плечо хозяйки и нетерпеливо ударял копытом, покусывая удила. Только
собралась Таис вспрыгнуть на коня, как прибежала няня Ираны, крича, что
девочка заболела. Бросив поводья красивому конюху, афинянка побежала
обратно во дворец и нашла дочь больной в постели. Оказывается, девочка,
убежав в сад, наелась зеленых персидских яблок, а няня накормила ее еще
миндальным печеньем.
Дворцовый врач быстро устранил боли. Растерев и утешив дочь, Таис
вспомнила наконец, что иноходец совсем заждался ее и мог разбить коновязь.
Хорошо, если Эрис догадалась промять коня.
Посланная в конюшню служанка примчалась в сопровождении старого
конюха и выпалила, падая на колени перед царицей, что Боанергоса отравили,
а Эрис исчезла со своей лошадью.
Афинянка схватила за плечо старого конюха, также преклонившего
колени. Тонкая ткань его одежды затрещала от рывка.
- Не я виноват, царица, - с достоинством сказал старик, - коня
отравил тот, кто сделал золотую уздечку. Солнце Египта, пойди и посмотри
сама!
Таис опомнилась, стремглав сбежала с лестницы и понеслась в конюшню.
В короткой верховой эксомиде вместо длинного царского одеяния бежать было
удобно, и Таис Обогнала всех.
Боанергос лежал на левом боку, вытянув ноги с черными точеными
копытами. Прядка густой челки наполовину прикрыла остекленевший глаз. В
углу сведенных судорогой губ расползлась зловещая голубизна.
Таис показалось, что верный конь смотрит с укором и ожиданием на нее,
не поспевшую помочь. Царица Египта упала на колени, не скрывая слез, и в
отчаянной надежде протянула руки, чтобы поднять тяжелую голову. Сильный
рывок сзади не дал ей притронуться к иноходцу. В гневе Таис обернулась с
быстротою пантеры и встретилась с синевой мрачного взгляда Эрис. Подруга
тяжело дышала. Позади нее воин охраны ловил поводья взмыленной кобылы.
- Не трогай, может, отравлена вся сбруя! Проклятый раб прикасался к
ней в рукавицах, а я глупо вообразила, что он поступает так из боязни
запачкать сверкающее золото. Если бы ты поехала сразу... Великая Богиня
охраняет тебя!
- Где негодяй? Где убийца?
- Я заметила неладное, когда он испугался твоей задержки, метнулся
туда-сюда, а когда Боанергос внезапно упал на колени, пустился прочь. Я
прежде всего бросилась к коню и не сразу кликнула стражу. Мерзкая тварь
скрылась. Его ищут!
Таис выпрямилась, утерла слезы.
- Не понимаю смысла отравить Боанергоса, а не меня.
- Это труднее. За твою пищу и питье отвечают много людей.
- Но при чем тут бедный мой иноходец?
- Яд действовал не сразу. Тебе дали времени как раз столько, чтобы
выехать на прогулку и удалиться от города. Там Боанергос бы пал...
- Ты думаешь, там была засада?
Вместо ответа Эрис взяла Таис за руку и повела к воротам. Кольцо
воинов расступилось, головы низко склонились, и Таис увидела тела двух
неизвестных людей, по одежде - жителей Дельты. Искривленные лица и вздутые
рты указывали причину смерти.
- Вот доказательство. Мы обе спешились бы, занялись конем, а у этих
длинные ножи. Я с отрядом всадников поскакала в наше излюбленное место, за
красным обелиском. Мы окружили их, но гиены успели принять яд. Тот, кто
посылал, знает толк в подобных делах, и снабдил всем, чтобы замести следы.
Они знали время и место наших прогулок, а мы воображали, что ездим в
уединении!
- Но ты не можешь думать, что...
- Нет, конечно. Доблестный воин, справедливый царь и любитель женщин
никогда не будет способен на это! Нет, здесь рука опытного, в придворных
кознях человека, возможно женщины...
Таис вздрогнула и сжала кулаки.
- Пойдем к Боанергосу!
Вокруг иноходца стояли воины и конюхи, ожидая распоряжений.
- Наденьте рукавицы, снимите уздечку! - приказала Таис. - Мне бы
иметь время подумать, - горько посетовала она Эрис, показывая на
сцепившихся пантер, отчеканенных в золоте налобника, - приславший дар
проявил неосторожность. Или такие люди считают себя умнее всех других?
- А если это доказательство того, кому придется напоминать о заслуге?
- спросила Эрис.
- Мудрая моя богиня! - воскликнула афинянка, обнимая черную жрицу. -
Так это могла быть и не она?
Эрис согласно наклонила голову.
- Не она, но тот, кому выгодно ее царствование? Страшное это слово
"выгодно", когда оно звучит в устах человека, имеющего власть над людьми.
Сколько подлейших дел совершено из-за выгоды!
Таис приняла решение.
- Заверните сбрую в холст, окуните в горячий воск и зашейте в толстую
кожу. Я приложу свою печать. Моего Боанергоса отвезите к красному
обелиску. Пусть выдолбят могилу для него на краю плоскогорья, над
равниной. Позовите камнетесов, работающих над новым пилоном храма Нейт, я
поговорю с ними. И скульптора царских мастерских Хаб-Ау!
До вечера Таис совещалась с мастерами, пока не решила поставить на
могиле Боанергоса вертикальную плиту со смелым очерком иноходца, бегущего
навстречу солнцу. Скульптор настаивал на изображении царицы и ее священных
имен. Таис строго запретила ему делать какие-либо надписи, кроме
греческой: "Боанергос, конь Таис".
Одновременно она попросила Эрис собрать все любимые ее вещи,
украшения и одежды. Редкости из Индии и Месопотамии Таис велела сложить в
одну кладовую, поручив это верному Ройкосу. Семейство тессалийца состояло
уже из семи человек, считая вторую жену-финикиянку. Таис давно заметила у
македонцев и эллинов тягу к финикиянкам и раскосым скифкам из далеких
восточных гор. И те и другие были великолепными женами, преданными,
выносливыми и заботливыми хозяйками.
Старший сын Ройкоса, обученный наукам, состоял казначеем в доме Таис.
Он получил приказание подсчитать и собрать все наличные деньги, золото и
драгоценности, которых набралось немало.
Покончив с делами, Таис опустилась в кресло слоновой кости.
- Что ты задумала, госпожа царица? - необычайно мягко сказала Эрис,
гладя и перебирая ее распущенные черные косы.
Таис молчала.
- Разве когда-нибудь царица бросала царство и уезжала из страны,
которой правила? - сказала снова Эрис. - Не будет ли это малодушием, не
соответствующим высоте положения и судьбы?
- Если царица не правит, то ее положение мнимое, - в тон ей ответила
Таис, - не будет ли разумнее уступить место тому, кто не будет мнимым?
- В Мемфисе?
- В Александрии. Здесь не будет больше цариц, только наместник,
который и так уже повелевает всем. Однако эти слова преждевременны. Я хочу
поехать к Птолемею и рассудить с ним все обстоятельства.
- Давно ли царь изъявил высочайшую похвалу твоей деятельности здесь?
Собранные тобой сведения о Нубии, Пунте и вообще Либии стали основанием
для изучения географии всей страны в александрийском Мусее. Он хвалил и
лодочников царицы Таис...
Черная жрица напоминала об отрядах молодых людей, призванных Таис
нести спасательную службу в густонаселенных местах по берегу Нила. Очень
много маленьких детей, живущих в непосредственной близости от огромной
реки, тонуло или гибло от крокодилов. Легкие быстрые лодки с зеленым
флагом на шесте плавали теперь дозором вдоль берегов, всегда готовые
прийти на помощь детям и животным. Тех и других очень любила Таис, и они
платили ей полным доверием.
Эрис почудился шорох в кустах сада. Загасив светильник, она выглянула
вниз.
Темная безветренная ночь обступила маленький дворец, выбранный Таис
для жилья в середине парковой части Мемфиса. Не колыхалась листва, не
лаяли собаки, только летучие мыши носились взад и вперед. Обе подруги
слышали их еле различимый писк. Слышать писк летучих мышей - мерило
возраста у эллинов и египтян. Когда человек переставал слышать летучих
мышей, наступал перелом жизни, начиналась старость.
- Я выйду посмотреть на галерею, - шепнула Эрис, - беспокоит меня
красавец, который успел удрать!
- Не посмеет после гибели сообщников, - возразила Таис.
- Наверное, так. А все же я взгляну. Не зажигай света! - И Эрис
растаяла во тьме.
Верхние комнаты дворца выходили на галерею, сообщавшуюся с открытой
верандой на восточной и северной сторонах дома. Галерея отделялась от
веранды раздвижными стенками из папирусных циновок, а от комнат - голубыми
полупрозрачными занавесями, туго натянутыми меж деревянных колонн. В
северной галерее горели лампионы, бросавшие в темную комнату, где сидела
Таис, подобие лунного света.
Внезапно на занавесях возник четкий силуэт почти голого мужчины,
притаившегося с короткой булавой в руках. Таис бесшумно встала, нашаривая
что-либо пригодное для обороны, и взяла обеими руками ониксовую вазу, чуть
ли не в талант весом. Позади первой тени так же беззвучно появилась вторая
- Эрис, вот она извлекла страшный кинжал. Первая тень остановилась,
слушая. Таис медленно приближалась, подняв вазу над головой. Замерла и
Эрис. Человек с булавой постоял, затем издал тихий, чуть громче летучей
мыши, свист. Позади Эрис появилась третья тень с длинным ножом. Дальнейшее
произошло в мгновение ока. Первый человек левой рукой достал из-за
набедренной повязки нож и одним взмахом распорол туго натянутую ткань,
которая разошлась. Третья тень, увидев Таис, издала глухой
предостерегающий крик своему сообщнику, но тот не успел обернуться, как
получил удар в левое плечо кинжалом, вонзившимся по рукоятку. Таис
крикнула: "Берегись!", черная жрица повернулась, второй убийца бросился на
нее. Афинянка изо всех сил швырнула ониксовую вазу в знакомое лицо
фракийца; убийца успел метнуть нож одновременно с броском Таис, и Эрис
упала у ног своей жертвы, заливаясь кровью.
На Крик царицы сбежалась стража и почти вся челядь ее дворца, среди
которой по настоянию Птолемея был искусный врач.
Зажгли десяток лампионов. Таис запретила переносить Эрис. Ее положили
на ложе царицы. Первый убийца был сражен наповал, а второй еще был жив и
силился подняться на четвереньки. Таис вырвала священный кинжал Эрис и
занесла его над ним, но, осененная догадкой, остановилась:
- Трясите его! - приказала она воинам. - Может быть, он придет в
себя. Облейте водой. Бегите за моим переводчиком!
Прибежал переводчик, знавший восемь языков. Но афинянка, забыв о нем,
упала перед ложем подруги, по другую сторону которого хлопотал врач,
останавливая обильно льющуюся кровь. Она взяла похолодевшую руку Эрис,
прижимая ее к своей щеке.
Веки черной жрицы дрогнули, раскрылись незрячие синие глаза, в них
зажегся огонек сознания, и серые губы тронула улыбка.
- Как эллинка!.. - едва слышно шепнула Эрис.
Горестный вопль царицы заставил всех в комнате опуститься на колени.
- Эрис, подруга любимейшая, не уходи! Не оставляй меня одну!
Только сейчас полностью ощутила она, насколько драгоценна эта
"мелайна эйми это, кай кале" - "черная, но насквозь прекрасная", как
называли Эрис ее друзья. Эрис была дороже всего на свете, дороже самой
жизни, ибо жизнь без божественно стойкой, спокойной и умной подруги
показалась Таис немыслимой.
Все приближенные царицы почитали Эрис, несмотря на ее внешнюю
суровость. Она любила хороших людей и хорошие вещи, хоть никогда не
старалась приобрести дружбу первых и покупать вторые. Не имела она и
ложной гордости, никогда не хотела унизить других или требовать себе
особенных знаков почитания и внимания.
Непобедимая простота, полное отсутствие недостойных желаний и зависти
давали ей крепость переносить любые трудности. Эрис понимала с первого
взгляда прелесть явлений и вещей, ту, что обычно проходит мимо большинства
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг