в своей вавилонской розовой одежде стала красивой по-прежнему. Таис
пригласила ее к Лисиппу, но Гесиона предпочла в утренние часы, когда
ваятели занимались своим делом, оставаться дома и возиться с Леонтиском. К
неудовольствию афинянки, прибавилась еще одна бездетная обожательница ее
сына. Неарх не хотел детей, считая, что он не может быть им опорой:
слишком неверна судьба моряка! На вопрос Гесионы, что он думает о ней
самой, Неарх, скупо улыбаясь, ответил, что она достаточно умна, красива и
богата, чтобы в случае его гибели позаботиться о себе. Гесиона пыталась
втолковать критянину, что, помимо обеспеченности, ей нужно от него многое,
именно от него и ни от кого другого в мире. Флотоводец говорил фиванке,
что она вполне свободна, однако он будет рад, если она станет дожидаться
его возвращения, ибо, к его удивлению, он не нашел нигде женщины лучше ее.
- А искал? - спросила Гесиона.
- Все мы не отказываемся от случая, - пожал плечами мореход.
Понемногу фиванка поняла, что избранник сердца столь же одержим
мечтами заповедного Океана, как и друг его детства Александр. Александр не
чувствовал себя хорошо без Неарха и старался всегда найти ему дело около
себя, именуя главным кормчим своей армии. В результате Гесиона так долго
оставалась одна в большом доме, что начала подумывать разойтись со своим
знаменитым, растворившимся в недоступных далях мужем.
"Рожденная змеей" спрашивала, как мирится Таис с еще более долгими
отсутствиями Птолемея. Подруга по-прежнему отвечала, что Птолемей ей не
нужен так, как Неарх Гесионе.
- Я поджидаю его теперь с большим нетерпением, - сказала Таис, -
из-за сына. Пока ты и тебе подобные не испортили его окончательно,
Леонтиска надо оторвать от материнского дома.
- Будешь тосковать! - воскликнула Гесиона.
- Не больше и не меньше, чем любая эллинская мать, а для смягчения
тоски заведу себе девчонку. Эта будет при мне восемнадцать лет, до той
поры и я окончу свои скитания и займусь домом.
- Домом Птолемея?
- Вряд ли. Чем старше будет он (и я, разумеется), тем моложе станут
его возлюбленные. А мне трудно будет терпеть блистательную юность рядом,
когда мне уже нечем будет соперничать с ней, кроме знаменитого имении
положения. Если же остается лишь имя и положение, то прежняя жизнь
кончена. Пора начинать другую...
- Какую?
- Почем я знаю? Ты спросишь меня об этом через... пятнадцать лет.
Гесиона, засмеявшись, согласилась, не подозревая, что судьба готовит
обеим совсем разные и необыкновенные дороги, которые разведут их вскоре и
навсегда.
Подруги катались верхом на своих прежних лошадях, а для Эрис
приобрели вороного, без единого пятнышка, как ночь черного парфянского
жеребца. Эрис, сделавшись незаурядной наездницей, справлялась с сильным
конем. Вечером они поднимались в горы по склонам, поросшим полынью и
тимьяном, где выступали сглаженные ветром ребра и редкие уступы плотного
темного камня. Отпустив лошадей пастись, три женщины выбирали плоский
большой камень и простирались на нем, чувствуя приветливое тепло вобравшей
солнце скалы. Сверху из леса смоляной аромат смешивался со свежим и резким
запахом трав в дуновении прохладного ветра, тянущегося по каменистой
долине. Громадная снеговая вершина рано загораживала солнце на западе, и
ласка каменного тепла приходилась кстати. Иногда слабые звездочки успевали
зажечься в сумеречном небе, и бриас - пустынный филин ухал по нескольку
раз, прежде чем всадницы возвращались в город.
Каждая из подруг вела себя по-своему на этих молчаливых горных
посиделках. Эрис садилась, обняв колени и подпирая ими подбородок,
смотрела на иззубренные скалы хребта или на зыбкое жемчужное марево
дальней степи. Гесиона подбиралась к самому краю выступа, нависавшему над
долиной, и, лежа на животе, зорко высматривала горных козлов, наблюдала за
игрой воды в ручье на дне ущелья, подстерегала появление сурков, пеньками
возникавших близ своих нор, пересвистываясь с соседями. Таис ложилась на
спину, раскинув руки и подогнув одно колено, смотрела в небо, где плыли
редкие медленные облака и появлялись могучие грифы. Созерцание неба
погружало ее в оцепенение, и Гесиона, искоса наблюдая за той, которую
считала образцом жены, удивлялась смене выражений на ее лице при полной
неподвижности тела. Это напоминало ей таинственное искусство египтян,
которые умели придавать смену настроений даже статуям из твердого
полированного камня.
Таис, глядя в небо, вдруг улыбалась, тут же меняясь на олицетворение
глубокой печали, то выражением грозного упорства бросала вызов судьбе,
едва уловимыми движениями губ, век, бровей и ноздрей ее прямого, как
отглаженного по линейке камнереза, носа с критской западинкой у бровей,
смягчавшей тяжелую переносицу классического эллинского типа.
Однажды, когда Таис показалась Гесионе более печальной и задумчивой,
чем всегда, фиванка решилась спросить:
- Ты все еще продолжаешь любить его?
- Кого? - не поворачивая головы, спросила Таис.
- Александра, разве не он самая большая твоя любовь?
- Лисипп как-то сказал мне, что искусный ваятель может одними и теми
же линиями дать плоть, могучую и тяжелую, как глыба, и может вложить в
свое творение необыкновенную силу внутреннего огня и желания. В одном и
том же образе... почти в одном.
- Не совсем поняла тебя, одичала среди болот и корабельщиков, -
улыбнулась Гесиона.
Афинянка осталась серьезной.
- Если человек хочет следовать богам, то его любовь должна быть такой
же свободной, как у них, - продолжала Таис, - а вовсе не как неодолимая
сила, давящая и раздирающая нас. Но странно, чем сильнее она завладевает
своими жертвами, чем слабее они перед ней, в полном рабстве своих чувств,
тем выше превозносятся поэтами эти жалкие люди, готовые на любые унижения
и низкие поступки, ложь, убийство, воровство, клятвопреступление... Почему
так? Разве этого хочет светоносная и среброногая Афродита?
- Я поняла. У тебя нет никакой надежды?
- Знаю давно. Теперь узнала и ты. Так зачем же рыдать под звездой,
которую все равно не снять с неба? Она совершит начертанный ей путь. А ты
совершай свой.
Они бывали на симпосионах, до которых персы, увлеченные примером
художников, стали большими охотниками. Только Эрис наотрез отказалась
присутствовать на этих симпосионах - ей противно было смотреть на людей,
много жрущих и пьющих.
Таис тоже призналась Гесионе в своем отвращении к обжорам, она с
детства была очень чувствительна ко всякому проявлению грубости, а теперь
сделалась и вовсе нетерпимой. Нелепый смех, пошлые шутки, неумеренные еда
и питье, жадные взгляды, прежде скользившие не задевая, раздражали ее.
Афинянка решила, что начинает стареть. Оживленные разговоры, подогретые
вином, поэтические экспромты и любовные танцы стали казаться пустяками. А
когда-то и ее, и золотоволосую спартанку звали царицами симпосионов.
- Это не старость, мой красивый друг, - сказал Лисипп на вопрос
афинянки, слегка ущипнув ее за гладкую щеку, - назови это мудростью или
зрелостью, если первое слово покажется тебе слишком важным. С каждым годом
ты будешь отходить все дальше от забав юности. Шире станет круг твоих
интересов, глубже требовательность к себе и людям. Обязательно сначала к
себе, а потом уже к другим, иначе ты превратишься в заносчивую
аристократку, убогую сердцем и умом... И умрешь... Не физически! Со своим
здоровьем ты можешь жить долго. Умрешь душой, и по земле будет ходить лишь
внешний образ Таис, а по существу - труп. Ты вряд ли имеешь понятие,
сколько таких живых мертвецов топчут лик Геи. Они лишены совести, чести,
достоинства и добра - всего, что составляет основу души человека и что
стремятся пробудить, усилить, воспитать художники, философы, поэты. Они
мешают жить живым, внешне не отличаясь от них. Только они ненасытны в
пустых и самых простых желаниях: еде, питье, женах, власти над другими. И
добиваются этого всеми способами... Знаешь ли ты спутниц Гекаты?
- Ламий, мормо или как их там еще называют? Те, что ходят с нею по
ночам и пьют кровь встречных на перекрестках? Вампиры?
- Это простонародная символика. А в тайном знании сосущие живую кровь
порождения Тартара и есть мертвые ненасытные люди, готовые брать и брать
все, что возможно, из полиса, общины, людей - чужих и своих. Это они
забивают до смерти рабов на тяжкой работе, лишь бы получишь больше золота,
серебра, домов, копей, новых рабов. И чем больше они берут, тем жаднее
делаются, упиваясь трудом и потом подневольных им людей.
- Страшно ты говоришь, учитель! - Таис даже зябко повела плечами, -
теперь я невольно буду присматриваться к каждому...
- Тогда цель моих слов достигнута.
- Что же делать с этими живущими мертвецами?
- Их, конечно, следовало бы убивать, лишая фальшивого живого облика,
- подумав, сказал Лисипп. - Беда в том, что распознавать их могут лишь
редкие люди, достигшие такой высоты сердца, что убивать уже не в силах.
Мне думается, окончательная расправа с вампирами - дело неблизкого
будущего; когда воцарится гомонойя - равенство людей по уму, число этих
редких людей возрастет во много раз.
Таис, опечаленная и задумчивая, пошла в мастерскую. Клеофрад поджидал
ее у глиняной модели. В последние дни ваятель стал медлить с окончанием
работы, рано отпускал ее или вдруг останавливался, забывая про натурщицу и
думая о чем-то другом. И сегодня он не сделал ей обычного нетерпеливого
знака становиться на куб из тяжелого дерева, а остановил ее простертой
рукой.
- Скажи, ты любишь деньги, афинянка? - с суровой застенчивостью
спросил Клеофрад.
- Зачем задал ты мне такой вопрос? - удивилась и опечалилась Таис.
- Погоди, я не умею говорить, умею только работать руками.
- Не только руками, но головой и сердцем, - возразила Таис, - так
скажи, почему начал ты речь о деньгах?
- Видишь ли, ты богата, как Фрина, но Фрина была безумно
расточительна, а ты по своему достатку и положению жены первого
военачальника Александра живешь скромно.
- Теперь ты говоришь понятнее, - она облегченно вздохнула, - вот мой
ответ: деньги не цель, а возможность. Если относишься к ним как к силе,
дающей разные возможности, то ты будешь ценить деньги, но они не поработят
тебя. Поэтому я презираю людей скупых, однако не меньше противно мне
глупое мотовство. В деньгах - великий труд людей, и бросать их все равно
что бросать хлеб. Вызовешь гнев богов и сам опустошишься, умрешь, как
говорит Лисипп.
Клеофрад слушал, хмуря брови, и вдруг решился.
- Я скажу тебе. Я задумал отлить статую из серебра, но собрал
недостаточно, а у меня нет времени ждать, пока накоплю еще. В гекатомбеоне
мне исполнится шестьдесят лет!
- Почему ты хочешь взять столь дорогой металл?
- Я мог бы ответить тебе, как юноша: разве ты недостойна его? Скажу
другое - это лучшее произведение моей жизни и лучшая модель. Исполнилась
бы мечта достойно завершить свой жизненный путь! Попросить у Лисиппа? Я и
так ему очень многим обязан. Кроме того, этот творец атлетов и конных
воинов признает только бронзу и, даже страшно сказать, пользуется
тельмесским сплавом [сплав грубо очищенной меди и шлаков от серебра,
главным образом - цинка].
- Сколько надо тебе серебра?
- Я пользуюсь не чистым металлом, а в сплаве с четырнадцатью частями
красной кипрской меди. Такое серебро не покрывается пятнами, не
подергивается, как мы говорим, пыльной росой, держит полировку, как темный
камень Египта. На отливку мне надо чистого серебра двенадцать талантов, а
я собрал немногим больше четырех с половиной. Огромная нехватка!
- И надо добавить семь с половиной талантов? Хорошо, завтра я прикажу
собрать, послезавтра пришлю на всякий случай восемь.
Клеофрад замер, долго смотрел на свою модель, потом взял ее лицо в
ладони и поцеловал в лоб.
- Ты не знаешь цены своему благодеянию. Это не только огромнейшее
богатство, это... После гекатомбеона поймешь. Придется тебе постоять еще,
после отливки, когда пойдет чеканка. В ней чуть не главная работа ваятеля,
- закончил он своим обычным отрывисто-деловым тоном, - но быстрая. И сам я
очень спешу.
Смысл последних слов Клеофрада Таис не поняла. Афинский ваятель и
Эхефил закончили свою работу почти одновременно, молодой иониец - дней на
десять раньше. Клеофрад пригласил Таис и Эрис прийти попозже в дом
Лисиппа, провести конец ночи до утра. Чтобы ничего не случилось с ними в
такое позднее время, несколько друзей явились провожать их. Поздняя
половина луны ярко освещала отшлифованные светло-серые камни улицы,
придавая им голубоватый отблеск небесной дороги между темных стен и
шелестящей листвой сада.
У дверей их встретили Эхефил и Клеофрад в праздничных светлых
одеждах. Они надели своим натурщицам венки из ароматных желтых цветов,
слабо мерцавших при луне будто собственным светом. Каждый взял свою модель
за руку и повел за собой во мрак неосвещенного дома, оставив провожатых в
саду. У выхода на залитую лунным светом веранду с раскрытыми настежь
занавесями Клеофрад велел Таис закрыть глаза. Придерживая за плечи, он
поставил афинянку в нужное место и разрешил смотреть.
Так же поступил и Эхефил с Эрис.
Обе женщины по-своему выразили свое впечатление. Таис звонко
вскрикнула, а Эрис вздохнула глубоко и шумно.
Перед ними, стоя на носке одной ноги и отбрасывая другую назад в
легком беге, вставала из ноздреватого, как пена, серебра нагая Афродита
Анадиомена с телом и головой Таис. Поднятое лицо, простертые к небу руки
сочетали взлет ввысь и ласковое, полное любви объятие всего мира.
Игра лунного света на полированном серебряном теле придавала богине
волшебную прозрачность. Пенорожденная, сотканная из света звезд, возникла
на берегу Кипра из моря, чтобы поднять взоры смертных к звездам и красоте
своих любимых, оторвав от повседневной необходимости Геи и темной власти
подземелий Кибелы. Ореол душевной и телесной чистоты, свойственный Таис и
усиленный многократно, облекал богиню мягким, исходящим изнутри блеском.
Никогда еще Таис, эллинка, с первых шагов жизни окруженная скульптурами
людей, богов и богинь, гетер и героев, без которых никто не мог
представить себе Эллады, не видела статуи, вызывающей такое могучее
очарование...
А рядом с ней, на полшага позади, Артемис Аксиопена, отлитая из очень
темной, почти черной бронзы, простирала вперед левую руку, отодвигая перед
собой невидимую завесу, а правую подносила к кинжалу, спрятанному в узле
волос на затылке. Лунные блики на непреклонном лице подчеркивали
неотвратимое стремление всего тела, как и надлежало богине Воздательнице
по деяниям.
Таис, не в силах побороть волнения, всхлипнула. Этот тихий звук лучше
всех похвал сказал Клеофраду об успехе замысла и творения. Только сейчас
афинянка заметила Лисиппа, сидевшего в кресле неподалеку от нее, сощурив
глаза и сложив руки. Великий ваятель молчал, наблюдая за обеими женщинами,
и наконец удовлетворенно кивнул.
- Можете радоваться, Клеофрад и Эхефил! Два великих творения
появились на свет во славу Эллады здесь, в тысячах стадий от родины. Ты,
афинянин, затмил все содеянное тобой прежде. А ты, ученик, отныне стал в
ряд с самыми могучими художниками. Для меня отрадно, что обе богини - не
фокус новизны, не угождение преходящему вкусу поколения, а образцы
изначальной красоты, что так трудно даются художникам и так нужны для
правильного понимания жизни. Сядем и помолчим, дожидаясь рассвета...
Таис, углубленная в созерцание обеих статуй, не заметила, как
опустилась луна. Очертания скульптур изменились в предрассветном сумраке.
Аксиопена будто отступила в тень, Анадиомена растворилась в воздухе. С
ошеломляющей внезапностью из-за хребта вспыхнули розовые очи Эос - яркой
горной зари. И явилось еще одно чудо. Багряный свет заиграл на
полированном серебряном теле Анадиомены. Богиня потеряла звездную
бесплотность лунной ночи и выступила перед благоговейными зрителями в
светоносном могуществе, почти ощущаемом физически. И, соперничая с нею в
силе и красоте резких и мощных линий тела, Артемис Воздательница уже не
казалась грозной черной тенью. Она стояла как воительница, устремленная к
цели без ярости и гнева. Каждая черточка изваяния, сделанного Эхефилом
более резко, чем скульптура Клеофрада, отражала неотвратимость. Сила
восстающей Анадиомены звучала единым целым с красновато-черным воплощением
судьбы. Обе стороны бытия - красота мечты и неумолимая ответственность за
содеянное - предстали вместе столь ошеломительно, что Лисипп, покачав
головой, сказал, что богини должны стоять раздельно, иначе они вызовут
смятение и раздвоение чувств.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг