богини плодородия, отождествленной с Геей Пандорой - Землей Всеприносящей.
Как всегда, Тесмофории должны были состояться в первую ночь
полнолуния, когда наступало время осеннего посева.
Сегодня праздновалось окончание трудов вспашки - один из самых
древнейших праздников земледельческих предков афинян, ныне в большинстве
своем отошедших от самого почетного труда - возделывания лика Геи.
Утром через Эгесихору и Неарха Таис передала Птолемею, что он должен
прийти к ней на закате солнца. Поняв, что означало приглашение, Птолемей
взволновался так, что удивил Неарха, давно признавшего превосходство друга
в делах любви. Неарх и сам изменился после встречи со спартанской
красавицей. Угрюмость, свойственная ему с детства, исчезла, а под личиной
уверенного спокойствия, которую он, бывший заложник, с малых лет
очутившийся на чужбине, привык носить, стало проступать лукавое озорство,
свойственное его народу. Критяне слыли обманщиками и лжецами потому, что,
поклоняясь Великой Богине, были уверены в смертной судьбе мужских богов.
Показывая эллинам могилу Зевса, они совершали тем самым ужасное
святотатство. Судя по Неарху, эллины оболгали критян сами - не было во
всей Пелле человека более верного и надежного, чем Неарх. И переданный им
призыв Таис, несомненно, не был шуткой.
Солнце садилось медленно. Птолемею казалось нелепо стоять у ворот
сада Таис, но он хотел точно выполнить ее желание. Он медленно опустился
на еще теплую землю, опершись спиной о камни стены, стал ждать с
неистощимым терпением воина. Последние отсветы зари погасли на вершине
Эгалейона. Темные стволы олив расплывались в сумерках. Он взглянул через
плечо на закрытую дверь, едва обрисовывающуюся под выступом портика, и
решил, что время настало. Предчувствие небывалых переживаний заставило его
задрожать, как мальчика, крадущегося на первое свидание с приглянувшейся
податливой рабыней. Птолемей взлетел по лестнице, стукнул в дверь и, не
получая ответа, открыл ее, незапертую.
В проеме прохода, под висевшим на бронзовой цепи двухпламенным
лампионом стояла Таис в темной эксомиде, короткой, как у амазонки. Даже в
слабом свете масляной лампы Птолемей заметил, как пылали щеки юной
женщины, а складки ткани на высокой груди поднимались от частого дыхания.
Глаза, почти черные на затемненном лице, смотрели прямо на Птолемея.
Заглянув в них, македонец замер. Лента в цвет хитона, стягивала крутые
завитки волос на темени. "Как у Афины Лемнии", - подумал Птолемей и тут же
решил, что Таис, серьезная и сосредоточенная, как воин перед боем, с
пристальным взглядом и почти угрожающим наклоном гордой головы, в самом
деле похожа на грозную лемниянку.
- Жду тебя, милый, - просто сказала она, впервые так назвав македонца
и вложив в это слово столько нежного значения, что Птолемей нетерпеливо
вздохнул и приблизился, протянув руки.
Таис, отступив на полшага, сняла откуда-то из-за выступа двери
широкий химатион и взмахом его загасила светильник. Птолемей озадаченно
остановился во тьме, а молодая женщина скользнула к выходу. Ее рука нашла
руку македонца, крепко сжала ее и потянула за собой.
- Пойдем.
Они вышли через боковую калитку в кустах и направились по тропинке
вниз к речке Илиссу, протекавшей через Сады от Ликея и святилища Геракла
до слияния с Кефисом. Низкий полумесяц освещал дорогу.
Таис шла быстро, почти бегом, не оглядываясь, и Птолемею передалась
ее серьезность. Он следовал за ней в молчании, любуясь ее походкой,
прямой, со свободно развернутыми плечами, придававшей величавость ее
небольшой фигурке. Стройная шея гордо держала голову с тяжелым узлом волос
на высоком затылке. Она плотно завернулась в темный химатион, при каждом
шаге западавший глубоко то с одной, то с другой стороны ее талии,
подчеркивая гибкость тела. Маленькие ноги ступали легко и уверенно, и
перисцелиды - ножные браслеты - серебристо звенели на ее щиколотках. Тени
гигантских платанов перекрыли путь. За этой стеной темноты вспыхнула
холодным светом беломраморная площадка - полукруг гладких плит. На высоком
пьедестале стояло бронзовое изображение богини. Внизу едва слышно журчал
Илисс.
Чуть склонив голову, богиня откидывала с плеч тонкое покрывало, и
взгляд ее глаз из зеленых светящихся камней приковывал внимание.
Особенное, редкое для изображений божества выражение сочувствия и
откровенности поразительно сочеталось с таинственной глубиной всезнающего
взора. Казалось, богиня склоняется к смертным, чтобы в тиши и безлюдье
звездной ночи открыть им тайну - каждому свою. Левой рукой богиня - это
была знаменитая на весь эллинский мир "Афродита Урания, что в Садах", -
протягивала пышную розу - символ женской сущности, цветок Афродиты и
любви. Сильное тело, облитое складками пеплоса, замерло в спокойном
энтазисе. Одеяние, необычно раскрытое на плече по древнему азиатскому или
критскому канону, обнажало груди, высокие, сближенные и широкие, как
винные кратеры, резко противоречившие своей чувственной силой вдохновенной
тайне лица и строгой позе Небесной Афродиты.
Из всех художников Эллады Алкамену впервые удалось сочетать древнюю
силу чувственной красоты с духовным взлетом, создав религиозный образ
неодолимой привлекательности и наполнив его обещанием пламенного счастья.
Богиня - Мать и Урания вместе.
Таис благоговейно подошла к богине и, шепча что-то, обняла ноги
знаменитого творения Алкамена. Она замерла у подножия статуи и вдруг
отпрянула назад к недвижно стоявшему Птолемею. Опершись на его мощную
руку, она молча и пытливо заглянула македонцу в лицо, пытаясь найти нужный
отклик. Птолемей чувствовал, что Таис ищет в нем что-то, но продолжал
молча стоять, недоуменно улыбаясь. А она столь же внезапно, одним прыжком,
оказалась в середине мраморной площадки. Трижды хлопнув в ладоши, Таис
запела гимн Афродите с подчеркнутым ритмом, как поют в храмах богини перед
выходом священных танцовщиц.
- ...Не сходит улыбка с милого лика ее, и прелестен цветок у богини,
- в мерном движении танца она опять приблизилась к Птолемею.
- Песню, богиня, прими и зажги Таис страстью горячей! - вдруг
загремел Птолемей и схватил девушку.
На этот раз она не отстранилась. Обвив руками его шею, крепко
прижалась к нему. Химатион упал наземь, и сквозь тонкую ткань хитона
горячее, крепкое тело Таис стало совсем близким.
- Ты, воин, знаешь Афродитины гимны?! Но не нужно просить богиню об
огне, смотри сам не сгори в нем, - шепнула девушка.
- Тогда... - Птолемей нашел губы Таис, и оба замерли. Неожиданно юная
гетера изо всех сил уперлась в широкую грудь Птолемея и вырвалась.
- Пойдем дальше, - задыхаясь, сказала она, - я нарочно ждала этого
дня. Сегодня увели быков в горы...
- И что же? - не понял Птолемей.
Таис, поднявшись на цыпочки, приникла к его уху.
- Я хочу быть твоей. По древнему обычаю афинских земледельцев, на
только что вспаханном поле.
- На поле? Зачем?
- Ночью, на трижды вспаханном поле, чтобы принять в себя плодоносящую
силу Геи, пробудить ее...
Птолемей сжал плечи девушки, безмолвно соглашаясь, и Таис устремилась
вниз по течению речки, затем повернула на север к святой Элевзинской
дороге.
В долине Илисса легла глубокая тьма, луна скрылась за гребнем горы,
звезды блестели все ярче.
- Как ты видишь дорогу? - спросил Птолемей. - Она знакома тебе?
- Знакома. Мы идем на поле Скирона. Там в ночь полнолуния справляется
женщинами праздник Деметры Закононосительницы.
- Разве гетерам позволено участвовать в Тесмофориях? И что же
делается на поле Скирона? Я постараюсь попасть туда, если пробуду в Афинах
до полнолуния.
- Не попадешь! Только женщинам, только молодым разрешен доступ туда в
ночь Тесмофорий после бега с факелами. Но не гетерам!
- Как же ты узнала дорогу?
- Еще не став гетерой. После бега с факелами жрицы Деметры выбрали
меня в числе двенадцати. И когда празднество закончилось для
непосвященных, мы, нагие, бежали глубокой ночью те тридцать стадий, что
отделяют поле от храма.
- И дальше?
- Это нельзя рассказывать. Женская тайна, и все мы связаны ужасной
клятвой. Но запоминается на всю жизнь. И бег на поле тоже нельзя забыть.
Бежишь под яркой высокой луной, в молчании ночи, рядом с быстрыми и
красивыми подругами. Мы мчимся, едва касаясь земли, все тело - как струна,
ждущая прикосновения богини. Ветки мимолетно касаются тебя, легкий ветер
обвевает разгоряченное тело. И когда минуешь грозные перепутья со стражами
Гекаты... - Таис умолкла.
- Говори дальше, ты так хорошо рассказываешь, - нетерпеливо сказал
Птолемей.
- Приходит чувство освобождения от всего. Остановишься, а сердце так
бьется... раскинешь руки и вздохнешь глубоко, и кажется: еще миг - и
унесешься вдаль, в запах травы, леса, моря. Исчезнешь в лунном свете, как
соль, брошенная в воду, как дымок очага в небе. Нет ничего между тобой и
матерью-Землей. Ты - Она, и Она - ты!
Таис ускорила замедленный было шаг и повернула налево. Зачернела
впереди полоса деревьев, ограничивавших поле с севера.
Все молчало кругом, только чуть шелестел ветер, разносивший запах
тимьяна. Птолемей ясно различал Таис, но ничего не видел в отдалении. Они
постояли, прислушиваясь к ночи, обнявшей их черным покрывалом, потом сошли
с тропинки в поле. Много раз паханная земля была пушистой, сандалии
глубоко погружались в нее. Наконец Таис остановилась, вздохнула и бросила
химатион, знаком дав понять Птолемею, чтобы он сделал то же. Таис
выпрямилась и, подняв руки к голове, сняла ленту и распустила волосы. Она
молчала. Пальцы ее рук сжимались и разжимались, лаская волосы Птолемея,
скользя по его затылку и шее.
От влажной, теплой, недавно перепаханной земли шел сильный свежий
запах. Казалось, сама Гея, вечно юная, полная плодоносных соков жизни,
раскинулась в могучей истоме.
Птолемей ощутил в себе силу титана. Каждый мускул его мощного тела
приобрел твердость бронзы. Схватив Таис на руки, он поднял ее к сверкающим
звездам, бросая ее красотой вызов равнодушной вечности.
Прошло немало времени, когда они снова вернулись в окружающий мир, на
поле Скирона. Склоняясь над лицом возлюбленной, Птолемей зашептал строчку
из любимого стихотворения. Он сожалел сейчас, что знал их мало в сравнении
с Александром.
- "Асперос эйсаугазо астер эймос!" ("Ты смотришь на звезды, звезда
моя!").
Таис медленно повернула голову, всматриваясь в Птолемея.
- Ты хорошо образован, милый. Глупы мои соотечественники, считающие
македонцев дикими горцами. Но я поняла - ты далек от Урании, тебе лучше
быть с Геей.
Птолемей увидел ее ресницы, пряди волос на лбу и темные круги вокруг
глаз. Он оглянулся. Края поля, во тьме казавшегося необъятным, были совсем
близки. Долгая предосенняя ночь кончилась. Таис приподнялась и удивленно
смотрела на поднимавшуюся из-за Гиметта зарю. Внизу, в просвете рощи,
послышалось блеяние овец. Таис медленно встала и выпрямилась навстречу
первым лучам солнца, еще резче подчеркнувшим оттенок красной меди,
свойственный ее загорелому телу. Руки поднялись к волосам извечным жестом
женщины - хранительницы и носительницы красоты, томительной и зовущей,
исчезающей и возрождающейся вновь, пока существует род человеческий. Таис
покрылась химатионом, будто озябла, и медленно пошла рядом с гордым
Птолемеем, задумчивая, со склоненной головой.
Выйдя на Элевзинскую дорогу, Таис пошла к храму Афродиты Урании
прямиком через Керамик.
- Ты снова к своей небесной царице любви, - засмеялся македонец, -
будто ты и не афинянка вовсе. Аристотель говорил, что поклоняться Урании
под именем Анахиты начали древние народы - ассирийцы, что ли?
- А на Крите еще раньше, потом на Китере, где Урания стоит
вооруженной, а потом отец Тесея, Эгей, учредил ее храм в Афинах, - нехотя
промолвила Таис, - но ты не должен идти со мной. Пойди к своим друзьям...
Нет, подожди, стань слева от меня! - И Таис, не стесняясь прохожих,
прижалась к Птолемею, а правой рукой сделала отвращающий знак Гекаты.
Македонец посмотрел в том направлении и увидел лишь старый,
заброшенный жертвенник, хотя некогда он был построен богато, с мрачной
отделкой из массивного темного камня.
- Что это, могущее напугать храбрую Таис, не боящуюся ночи, звездного
неба и грозных перекрестков, где владычествует Геката?
- Жертвенник Антэросу - богу антилюбви, страшной и жестокой ее
противоположности. Если сама Афродита страшится могучего Эроса, то тем
более мы, ее служительницы, боимся Антэроса. Но молчи, идем скорее отсюда.
- Расскажи мне об Антэросе, - попросил Птолемей, когда они поднялись
в мраморное сияние площадей и храмов, выше Керамика и Стой.
- Потом! Гелиайне! - Таис подняла руку прощальным жестом, взбегая по
белой лестнице храма Урании.
Птолемей подал Таис простой кедровый ящичек, прикоснувшись к ее
колену. Гетера сидела в саду, любуясь поздними бледными розами, и куталась
в химатион от пронизывающего ветра. Шуршали сухие листья, будто призраки
крались осторожными шагами к своим неведомым целям.
Таис вопросительно посмотрела на македонца.
- Мой анакалиптерион, - серьезно сказал тот, и звонкий смех был ему
ответом.
- Не напрасно ли ты смеешься? - сурово сказал Птолемей.
- Почему же? Ты принес мне подарок, который супруг делает после
заключения брака, снимая покров невесты. Но свой анакалиптерион ты даришь
в день прощания и после того, как много раз снял с меня все покровы. Не
поздно ли?
- Пойми, афинянка или уж критянка, так и не знаю, кто ты на самом
деле...
- Не все ли равно? Или ты мечтаешь о девушке, чьи предки из эоев -
Списка Женщин?
- Как я понимаю, любая истинная критянка более древнего рода, чем все
афинские прародительницы, - возразил Птолемей, - мне это вовсе неважно.
Другое: я не дарил тебе ничего, и это зазорно. Но что я имею в сравнении с
грудами серебра твоих поклонников? А здесь... - Птолемей опустился на пол
и раскрыл ящичек на коленях у Таис. Статуэтка из слоновой кости и золота
была, несомненно, очень древней; тысячелетие, не меньше, прошло с той
поры, как неповторимое искусство ваятеля Крита создало этот образ
участницы Тавромахии - священной и смертельно опасной игры с особой
породой гигантских быков, выведенных на Крите и ныне исчезнувших.
Таис осторожно взяла ее, погладила пальцами, восхищенно вздохнула и
внезапно рассмеялась, столь заразительно, что на этот раз Птолемей тоже
улыбнулся.
- Милый, эта вещь стоит ту самую груду серебра, о которой ты
мечтаешь. Где добыл ты ее?
- На войне, - коротко ответил Птолемей.
- Что же не отдал ты ее своему другу Неарху, единственному среди вас
настоящему сыну Крита?
- Я хотел. Но Неарх сказал, что это женская вещь и мужчине приносит
несчастье! Он подвержен древним суевериям своей страны. Некогда там
считали, что женская богиня-мать главнее всех небожителей.
Таис задумчиво взглянула на македонца.
- И здесь немало людей верят и верили в это.
- Может быть, и ты?
Не отвечая, Таис закрыла ларец, встала и повела Птолемея во
внутреннюю комнату, к теплу и запаху псестионов. Эти ячменные пирожки с
медом, зажаренные в масле, были очень вкусны у Таис, которая иногда
стряпала сама.
Усадив гостя, Таис принялась хлопотать у стола, приготовляя вино и
острую подливку для мяса. Она уже знала, что македонцы не привержены к
любимой афинянами рыбе.
Птолемей следил за ее бесшумными движениями. В прозрачном
серебрящемся хитоне эолийского покроя из тончайшей ткани, которую ввозили
из Персии, среди комнаты, затененной зелеными занавесями, Таис казалась
облитой лунным светом, подобно самой Артемиде. Она распустила волосы, как
пирейская девчонка, подхватив их к затылку простым шнурком, и была само
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг