мебелью и застланной серым с черными лилиями французским ковром.
Мстислав расположился напротив, прямо на ковре, подогнув под себя
ноги.
- Должна сознаться, что я скрыла от вас одно обстоятельство. Мой
отец - объездчик чулышманских лесов Павел Яковлевич Черных работал
вместе с Максимилианом Федоровичем, служил ему и проводником и
конюхом.
- Что же вы молчали! - укоряюще воскликнули хором мать и сын.
- Мне думалось, что если бы я сразу сказала, то воспользовалась
бы памятью отца и Максимилиана Федоровича, на что не имею никакого
права. Отец погиб, когда мне было четыре года, и я только из рассказов
мамы знала о том замечательном инженере, с которым отец еще холостым
ходил в двадцатых годах по Алтаю и в Монголию, на Эктаг-Алтай. Мама
говорила, что отец вспоминал о Максимилиане Федоровиче, заявлял, что
лучше его он не встречал человека, и все мечтал снова походить с ним
по тайге и степи.
- Последние годы муж сам не ездил, а только консультировал. А
умер в блокаду, в сорок втором, когда Мстиславу было двенадцать лет.
Нас увезли на Урал едва живых.
- Рассказы мамы с детства так увлекли меня, что инженер Ивернев
стал для меня почти сказочной фигурой. Все, что встречалось хорошего в
людях, я считала похожим на него. Я мечтала написать пьесу о
Максимилиане Иверневе, а потом сыграть, создать образ его жены.
Растроганные мать и сын переглянулись, Евгения Сергеевна
спросила:
- Зачем же вы затаились?
- Представляете, что было со мной, когда Мстислав назвал себя. Я
чуть не крикнула: не может быть! Такие совпадения бывают лишь в
книгах!
- Уверяю вас, что в жизни гораздо чаще встречается невозможное,
чем в книгах. Писатели боятся, что их обвинят в грубой выдумке!
Сочинительство стало немодным. Требуется правда жизни, а эта правда
получается неверной, потому что жизнь осторожности не знает!
- И вы забросили намерение писать пьесу? - спросил Мстислав.
- Во-первых, я еще не умею писать пьесы, а во-вторых, я так мало
знаю о вашем отце. Может быть, у вас, Евгения Сергеевна, сохранились
какие-нибудь фотографии, записи?
- Разумеется, сохранились. Все это принадлежит Мстиславу,
хранится у него. Мне стыдно за сына, по-моему, он заглядывал в архив
отца всего один раз!
- Неправда, мама! Я перечитал его последние путевые впечатления,
а вот записи и бумаги его молодого, до революции, показались мне
запретными. Я как-то оробел вторгнуться в священное для меня с
детства, показался себе еще слишком молодым для этого!
- Напрасно. В 1916 году, когда твой отец женился, ему, было
тридцать два года, так же как сейчас тебе.
- Вы говорите о путевых дневниках? - спросила Тата. - Но разве
эти дневники составляют личную собственность? Мне кажется... я
слыхала, что их хранят где-то в архивах.
- Совершенно верно! Все научные дневники отца, вся документация
проведенных им исследований хранятся в Геологическом фонде. А у нас в
семье осталось только то, что можно назвать личными дневниками или
записками: встречи, лирические впечатления, переписка с друзьями.
- Теперь понимаю. Как раз то, что наиболее важно для понимания
личности исследователя. Вы когда-нибудь покажете мне, Мстислав, то,
что сочтете возможным?
- Охотно! Но прежде мы должны отпраздновать такое необычайное
совпадение! И дважды! Во-первых, семейным пирогом с мясом, лучше мамы
его никто не делает! Затем мы с Татой пойдем куда-нибудь потанцевать и
выпить вина. Например, в "Асторию", в "Европейскую". Мама, точно
староверка, не выносит никакой выпивки у себя дома.
- Я тоже не люблю, - отозвалась Тата. - Разве немного в компании.
Но я грешна, когда волнуюсь, позволяю себе покурить... Может быть,
сейчас мне дадут папиросу и мы пойдем в кухню?
- Вы не ответили насчет проекта отпраздновать.
- Согласна, только не в ближайшие два дня. Я должна получить
стипендию и еще перевод за снимки, принятые в журналы. Тогда я смогу
надеть что-нибудь более приличное для тех роскошных мест, куда вы
собираетесь меня повести.
Воспользовавшись отсутствием гостьи, мать и сын говорили с
откровенностью, принятой с младенческих лет Мстислава.
- И что же ты мне скажешь, мама? - спросил Мстислав, сидевший в
любимой позе на ковре.
- Только то, что я рада! Очень рада, Мстислав!
- Что только, мама?
- Видишь ли... Я еще не видела девушки, у которой бы так
спорилась работа по дому, которая умела бы так вкусно готовить, умно
покупать, умело шить, знала бы такое множество разных вещей. И ты мне
рассказывал, что, когда вы ездили с ней на Карельский, что она хорошо
плавает, бегает, кажется, водит машину. При всех достоинствах и очень
незаурядной внешности Тата так скромна и сдержанна, что я, признаться,
думаю, не тяготит ли ее тайное горе, неудачный роман. Такая девушка не
могла остаться вне поля зрения вашего предприимчивого пола. Если я
права, то как ты отнесешься к этому - задай себе вопрос заранее, до
того, как ты объяснишься с ней!
- Я уже думал, мудрая моя мама! Кстати, я намерен объясниться
сегодня, мы впервые идем с Татой покутить. Она поехала за вечерним
платьем, что-то купила, где-то переделала. Посмотрим ее нарядную.
- Давно хотелось. А то у бедняжки юбка, да кофта, да одно
платьишко - видно, жизнь нелегкая. Сколько раз думала подарить ей, да
боялась обидеть. И так старается все отдать нам за то, что приютили...
На звук открываемого замка мать и сын вышли в прихожую.
Тата с большим пакетом, в неизменном итальянском плаще, слегка
спрыснутая дождем, засмеялась своим тихим коротким смешком.
- Все готово!
Она долго пробыла у себя в комнате и вышла, опустив глаза.
Мстислав и Евгения Сергеевна дружно ахнули. Хорошенькая Тата
превратилась в красавицу, в которой заострилось и сделалось
подчеркнутым все привлекательное. Как все женщины с большим вкусом,
строгим изяществом и умом, Тата не следовала рабски моде и никогда не
выглядела чуть комически, какой кажется даже очень красивая, но
слишком модно одетая женщина. Это Мстислав отметил с огромным
удовольствием, вспомнив разочарование, испытанное в Москве два года
назад, где он случайно оказался во время кинофестиваля и увидел Джину
Лоллобриджиду, исказившую свою всему миру известную красоту нелепой
прической и неизящным платьем.
Прическа Таты была той же, что и всегда, только очень тщательно
уложенной и пышной. Фиолетовое с розовым оттенком, очень чистого цвета
платье из блестящей тафты туго обтягивало стройную фигуру. Открытые
плечи изменили привычный облик девушки, сделали ее лицо
вдохновенно-серьезным, почти суровым. Несимметричный вырез низко
спускался на левую грудь, обегая обнаженную руку. Только здесь, над
грудью, единственное украшение оттеняло простоту чистого цвета и
плавных линий платья. Вышитый золотом китайский дракон широко разевал
пасть, прильнувшую к обнаженной коже девушки, внося ноту недоброй
дисгармонии. Ни одного украшения, кроме обычного платинового кольца с
невзрачным камнем, которое Тата носила не снимая.
- Приговор, высокоуважаемые судьи!
- Ошеломлен! Нет слов. Ушла милая студентка, явилась королева,
гордая и даже чуточку недобрая. Не подготовился, а потому сражен
наповал. Молю о пощаде у ног прекрасной дамы и сейчас буду читать
Блока.
Тата чуть покраснела и перевела взгляд на Евгению Сергеевну.
- Уймите Мстислава, Евгения Сергеевна! Я хочу знать правду,
серьезно!
- Совершенно серьезно - Мстислав ошеломлен. И я, признаться,
тоже. Где, в каком комиссионном вам удалось найти эту вышивку, такое
платье? Вы великолепны, Тата, настолько, что я начинаю думать, годится
ли неумелый геолог сопровождать такую даму.
- Что вы, Евгения Сергеевна! - расхохоталась Тата.
- Смотри, теперь ты знаешь, на что идешь! - шутливо сказала мать,
и смысл ее слов был ясен Мстиславу, как продолжение их разговора.
Они сидели за маленьким столиком далеко от оркестра. Тата,
розовая от вина и танцев, положила руку на пальцы Мстислава, слабо
двигавшиеся в такт ритмическим синкопам.
- Вам хорошо, Мстислав?
- Очень! С вами! И я считал себя неплохим танцором, но вы...
Скажите, есть что-нибудь, что вы делаете плохо?
- Зачем вы так идеализируете меня, Мстислав, и ваша мама тоже?
Это налагает на меня обязательства, которых я выполнить не могу.
- Кто говорит об обязательствах? Довольно быть такой серьезной,
милая, - Ивернев чуть запнулся на последнем слове, смутился и спросил:
- Я давно хотел спросить, зачем вы носите это кольцо? - Он приподнял
ее руку и чуть повернул к свету. Небольшой камень, плоско
отшлифованный в форме квадрата с закругленными углами, блеснул, и в
глубине его замерцал косой крест. Тата вздрогнула и убрала руку.
- Никогда не видел эти камни, вделанные в кольца, - продолжал
геолог, пожав плечами.
- А вы знаете, что это за камень?
- Конечно. Любой минералог вам скажет, что это хиастолит,
разрезанный поперек главной оптической оси. Только он дает такую
любопытную игру на свет - концентрические кольца и крест. Он вам не
идет, всему вашему облику, вот почему я спросил вас о кольце.
- Это подарок, и носить я его обещала, - глухо сказала Тата. Ее
слова укололи геолога.
- Я не расспрашиваю, если вы находите нужным умолчать о чем-либо.
- О, я не собираюсь умалчивать! Может быть, это смешно, но была
большая школьная дружба. Можно, если хотите, назвать это детской
любовью. Его семья была родом из Свердловска, и это кольцо как-то
связано с семейной историей, его надо было носить всегда. И мы
поклялись быть вместе потом, после школы, а он разбился на мотоцикле,
едва получив аттестат. Но клятва осталась, и я ношу это мрачное
кольцо. Но если оно вам так не нравится... - Она с усилием сорвала
кольцо, опустила в сумочку и посмотрела покорно и ласково.
- Может быть, хватит этого, Тата? - Ивернев кивнул головой на
шумящий зал.
- Я только что собиралась попросить вас. Пойдемте погуляем.
У Невы, блестевшей полированной сталью, они оказались среди
целого шествия влюбленных пар. Ивернев повел Тату через мост Шмидта,
мимо египетских сфинксов, к Университетской набережной. Вода тихо
плескалась внизу, на каменных ступенях. Тата села на гранитный барьер.
В странном освещении белой ночи ее фиолетовое платье потемнело, так же
как и глаза, ставшие непроницаемыми. Снова повторялась сказка,
случавшаяся уже с миллионами влюбленных на набережных Невы в белые
ленинградские ночи. Девушки и женщины превращались в принцесс и
волшебниц, заставляя мужчин склоняться перед ними.
Иверневу было совершенно все равно - был ли он первым или сто
миллионов сто тысяч первым в числе плененных белыми ночами. Дважды в
этот день девушка, которую он полюбил, восхитительно менялась.
- Тата... - Она стремительно обернулась к нему...
...Маленькая компания друзей собралась отпраздновать помолвку
Ивернева и Таты Черных.
Тата, как ни хотелось Иверневу, отказалась надеть свое
"королевское" платье, объясняя, что нельзя хозяйке принимать гостей
чересчур нарядной - вдруг гостьи придут одетые скромно. Она оказалась
права - жены его закадычных друзей Сугорина и Солтамурада Бехоева
явились в легких пестреньких платьях.
- Удивил, удивил! - восклицал Солтамурад, поводя угольно-черными
бровями. - Скажи, пожалуйста, наш тихоня и холостяк. Такая девушка,
ай-яй! Одобряем, правда, Глеб?
- Глеб-то одобрит, вы лучше спросите нас, - вмешалась жена
Сугорина, веселая молодая женщина с монгольскими чертами лица.
- Спрашиваю! - вскричал Бехоев.
- Мы скажем по секрету самой Тате, нечего вас баловать! А ты что
молчишь, Глеб? Влюбился? Не позволю! Отправляйся скорей в поле, там я
присмотрю за тобой.
- Ишь ты! - рассмеялся Глеб, поднимая бокал. - За дар Алтая!
- Кто вам выдал тайну? - спросила Тата.
- Вот это и есть тайна! - отозвался минералог. После ужина
хозяева и гости мгновенно убрали посуду и расселись с папиросами у
настежь раскрытого окна кухни. Евгению Сергеевну посадили поодаль,
хотя она уверяла, что иногда любит побыть в накуренном воздухе.
- Напоминает молодость, - сказала она, - но я жду! Или для
сегодняшнего торжества изменим старому обычаю? У нас принято, -
пояснила она сидевшей с ней рядом Тате, - когда собираемся,
рассказывать новости науки. Ведь вся среда кругом ученая, хоть и
разных наук, - добавила она чуть извиняющимся тоном.
- Что вы, Евгения Сергеевна, надо и мне просвещаться. Хорошо,
если бы разговор велся популярно!
- Об этом не беспокойтесь. Я тут самая малограмотная, но и мне
почти все понятно, - уверила ее жена Солтамурада, такая же, как муж,
узколицая смуглянка.
- Во всяком случае, это хороший обычай, - твердо сказала
Ивернева. - Куда как лучше, чем дикая традиция, распространившаяся в
последнее время среди ленинградской молодежи, таскаться друг к другу с
подарками по любому пустячному поводу. Тебе приносят бесполезные вещи,
и ты должен носиться по магазинам, как угорелый, стараясь найти
подарок пооригинальнее. А ничего оригинального-то в этом нет.
Персидские нравы, которые кто-то удумал возродить на советской почве.
Глупо! Но моя молодежь не следует моде. Вот и ты, Тата, осталась без
подарков, только цветы и вино...
- У меня, как на грех, для такого исторического, легендарного
вечера ничего, - начал Сугорин. - Правда, два-три интересных минерала
поступили в музей, да вот еще великолепнейший опал прислали из
Забайкалья. Не уступит самым лучшим из Индии и Южной Америки. Вот
такой, - он показал на пальцах кружок с голубиное яйцо.
- Постой-ка, Глеб! - сказал Ивернев. - Помнишь, месяца два назад
ты говорил мне о серых камнях из княжеского сейфа?
- А, это! Действительно. Ничего не получилось! Камни украли!
- Что, как, где?! - наперебой воскликнули присутствующие.
- Из нашего музея. Из лаборатории. Крупная была неприятность.
Кому и для какого черта, простите, Евгения Сергеевна, они
понадобились? Мерзавец небось ткнулся туда-сюда к скупщикам и
выбросил. Так и погибли для науки. Первый случай за двести пятьдесят
лет существования Горного института. И вор-то ничего не понимающий,
рядом лежали куда более ценные вещи.
- А может быть, утащили просто потому, что были в лаборатории, а
не в музее, украсть легче? - спросил Ивернев.
- Никуда не годится наш минералог, - начал Бехоев, - интересного
нет, а было - так украли. Плохо двигают науку геологи. То ли дело мы,
гуманитарщики!
Тата оцепенело уставилась на Сугорина. Она так задумалась, что
вздрогнула, когда Евгения Сергеевна прикоснулась к ее плечу, и
сказала:
- Послушаем, чем похвастают гуманитарщики.
- Мой учитель Павел Архильевич, - чеченец назвал знаменитого
индолога профессора Муравьева, - поручил мне разобраться у него в
личном архиве. Это громадное хранилище! Две комнаты в его квартире
уставлены шкафами от потолка до пола. А высота потолков пять метров...
- Да ты не увлекайся потолками, - заметил Сугорин. - Переходи к
шкафам, Солтамурад. Давай суть дела!
- Помолчи, пожалуйста, прошу! Зачем поручил мне профессор
Муравьев рыться в его архиве? Да потому, что прочитал в газетах -
сначала коротенько в европейских, а потом получил из Южной Африки -
там уже все подробности. Какие-то итальянцы-киноактеры,
путешествовавшие на собственной яхте "Аквила" у берегов Южной Африки,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг