Алексеевна. - Смотри лучше, девушки-то какие! Неужто не дрогнет
ретивое, Леня?
- Не дрогнет. Девчонки даже слишком хороши, но ведь подумай, как
нелепо было бы влюбиться в моем возрасте даже в самую лучшую. Или если
бы, например, высокоученый наш Гирин влюбился.
- Знаешь, насчет тебя я уверена, а вот Гирин, мне кажется, мог
бы. Кстати, мне Ритка туманно намекала насчет него и своей подруги.
- Какая чепуха, Каточек! Тебе всегда приходят на ум сумасбродные
вещи. Ты, слава богу, не совершаешь их сама, а хочешь, чтоб такое
случалось с друзьями.
- Ну, хорошо, хорошо. А знаешь, эта черненькая, что выступила с
речью, умно говорила об одежде.
- И мне нравится происходящее освобождение от лишней одежды, -
отозвалась пожилая стройная дама - известная балерина в прошлом. -
Подумать только, сколько ткани накручивали на себя наши бабушки, да
что бабушки - мамы! Жаль, медленно идет процесс, еще много у нас
ханжества, и не научились мы все радоваться красоте тела.
- То, что процесс идет медленно, это естественно, - попыхивая
папиросой, сказала Екатерина Алексеевна. - Ведь надо не только
научиться видеть красоту. Необходимо, чтобы и тело перестало быть
неприличным, а это возможно только тогда, когда оно привыкнет быть
открытым.
- Очень по-художнически, Катя, - возразила старая дама. - Как это
перевести на простой язык?
- Примерами. Возьмите народы отсталые, живущие в теплых странах.
Там принято ходить обнаженными, и отношение к наготе самое равнодушное
при полном непонимании красоты тела. Наоборот, на прекрасную свою
наготу навешивают нелепые украшения, накручивают проволоку, протыкают
носы и губы, чтобы прицепить какую-нибудь ерунду. Очень характерные
случаи подметил наш путешественник профессор Пузанов в Судане еще в
1912 году. Красивые суданки, шествуя гордо и свободно, при встрече с
европейцем стараются прикрыться, значит, взгляд европейца, вероятно,
излишне возбужден их наготой. Чтобы бороться с могучим
азиатско-эллинским восприятием красоты тела через Эрос, христиане и
мусульмане кинулись вспять, со страхом и ненавистью относясь к наготе.
После этого, с позволения сказать, "воспитания" долгое время могли
смотреть на обнаженное тело как на запрет, неприличие и в то же время
только под специфическим углом зрения. Теперь новый поворот
исторической спирали: мы опять стали понимать и видеть красоту тела.
Зачем нам идти вспять, как хотели бы некоторые ханжи? Во имя чего?
Назад к мракобесию и греху? Что умерло, то умерло, и слава богу. Но
нельзя и одним прыжком вернуться в Элладу, как того требуют разные
натуристы и нюдисты на Западе. Сейчас время не совершенно обнаженного,
а открытого тела, не скрывающего красоту своих линий, но еще не
настолько ставшего совершенным, не настолько привычного, чтобы
показываться нагим. Поживем, вернее, поживут наши потомки в
коммунистическом обществе, тогда увидим. А пока считаю, что мы,
женщины, должны всегда склонять головы перед отвагой и высокой моралью
наших физкультурниц тридцатых годов, смело появлявшихся в своих
купальниках перед тогда еще непривычной, невоспитанной в отношении
открытости тела толпой.
- Боюсь, что далеко не все побеждено. Нам, женщинам, все еще
приходится сталкиваться с рецидивами прежнего ханжества и дикого
взгляда на наш пол, - возразила старая балерина. - Тем более
удивительно, что ханжеское отношение к открытому телу вовсе не
свойственно нам, русским. Еще смелее в этом отношении узбеки и другие
народы нашей Азии, - посмотрите только на их великолепные танцевальные
постановки. Мне кажется, это чье-то чужое влияние.
- Не знаю, насколько чужое, - вмешался Андреев, - а вот я
замечал, и неоднократно, в любой телевизионной передаче, что стоит
лишь начать демонстрировать танец или в откровенном костюме, или чуть
повилять бедрами, как операторы моментально оставят на экране
танцовщице лишь голову и плечи, и танец тю-тю. Или переключат
объектив, и фигурка станет с ноготок. Даже такую прелесть, как Мухабат
Абдуллаева из ансамбля "Бахор" с ее великолепной фигурой, едва она
начинает арабский танец...
- А ведь ты совершенно прав, Леонид, - согласилась Екатерина
Алексеевна, - женщине - нельзя, хотя бы красивой, но в глазах
телевизионщиков - неприличной. А вот когда мужики, одетые в какие-то
хвосты или шкуры, виляют задами, выпячивают животы и дико вертят
бедрами - пожалуйста, сколько угодно, как на показе гвинейского
ансамбля. В том же ансамбле, чуть прехорошенькие девчонки начинают
извиваться в танце, для женщины естественном, их сразу спрячут от
телезрителей. Да что там, в бальных танцах, едва девушки начинают
вращение и юбки естественно закручиваются, открывая бедра выше колен,
так камера отворачивается в сторону, как стыдливый монашек...
- Это ты, Катя, заметила правильно - для женщины естественное.
Именно для женщин извивание в танце и покачивание бедрами - движения
естественные, а не специально эротические. Глубокая потребность
развития внутренней мускулатуры для материнства, превращающаяся в
наслаждение гибкостью и красотой собственного тела. Можете поверить
старой балерине. А для мужчин подобные движения - несвойственны и
потому некрасивы, неуклюже эротические. Однако хранители морали,
ничего не понимая, переворачивают все наоборот, с ног на голову...
- Мне объяснял наш всеведущий Иван Родионович, - сказал Андреев,
- что ханжество, непонятный нормальному человеку испуг перед женской
красотой и смелостью, - это пережиток церковного отношения к женщине
как к ведьме, злому началу... союзнице дьявола. Погодите минуту, -
геолог принес старую книгу, нашел нужную страницу и прочитал: -
"Женщина есть ехидна, и скорпион, и лев, и медведь, и василиск, и
аспид, и похоть несытая, и неправдам кузнец, и грехам пастух, и
вапыкательница. Скачет, пляшет, хребтом вихляет, бедрами трясет,
головой кивает..." Тут еще много других комплиментов, расточавшихся
женщине духовными пастырями старой России. Разве не одни и те же
страхи господствуют у нас на телевидении, в художнических комиссиях, в
иллюстрациях книг?
- Постой, Леонид, ты прочел какое-то мудреное слово!
- Вапыкательница? От слова "вап" - краска. Иначе говоря,
накрашенная.
- Что ж, здорово! Ничего не скажешь, похоже, - согласилась
балерина, - я думаю, что наши охранители морали напугались Запада. Не
поняли они, где эротика, естественное влечение к красоте и
совершенству, а где мразь, как в коммерческих фильмах или фоторевю,
где любая тощая девчонка, лохматая и некрасивая, может сниматься, лишь
бы обнаженной, в дурацких сценах. Да ладно, видно, немало лет нам еще
выбираться из муры к подлинно чистому отношению к женщине, красоте
тела и танца! Бог с ними!
- Я очень люблю художницу Татьяну Шишмареву, - продолжала
хозяйка. - Перед войной Шишмарева создала много портретов
физкультурников и спортивных картин. У меня есть репродукции ее
картины тридцать девятого года "Спортсменка" - сидящая девушка в
черном купальнике. Кстати, она чем-то похожа на черненькую, что
выступала и сказала речь...
- Каточек, не пора ли кормить народ? - спросил хозяин.
Гости поднялись, чтобы выйти в столовую. Звонок, слабо
прозвучавший в передней, не привлек ничьего внимания. Спустя минуту
все гости насторожились от громкого и радостного возгласа хозяина.
Екатерина Алексеевна устремилась навстречу входившим - огромному
мужчине могучего сложения и молодой девушке с толстыми русыми косами,
с лицом в сплошном румянце волнения.
- Знакомьтесь! - весело завопил Андреев. - Иннокентий Ефимыч
Селезнев с дочерью Ириной. Мой старый друг с реки Тунгира, охотник и
владыка целого района.
Давний соратник Андреева, геолог Турищев, тоже бывший в числе
гостей, поспешил к Селезневу, чтобы очутиться в медвежьих объятиях, от
которых хрустнули суставы. Давно прошедшие дни мгновенно ожили в
памяти обоих геологов.
Время далеких походов маленьких геологических отрядов с небогатым
снаряжением, когда все зависело от здоровья, умения и выдержки каждого
из участников. Пути сквозь тайгу, по необъятным ее марям - торфяным
болотам, по бесчисленным сопкам, гольцам, каменным россыпям. Переходы
вброд через кристально чистые и ледяно-холодные речки. Сплавы по
бешено ревущим порогам на утлых лодках и ненадежных карбасах. Походы
сквозь дым таежных пожаров, по костоломным гарям, высокому кочкарнику,
по затопленным долинам в облаках гудящего гнуса. В липкую летнюю жару
и ярую зимнюю стужу, в мокрой измороси или в морозном тумане пешком,
верхом или на хрупких оленьих нартах...
Товарищи переглянулись с едва заметными улыбками, но в этой
улыбке было все: и несгибаемое упорство, и печальная покорность
невзгодам, облегчение от миновавшей опасности и глубокая радость от
исполнения намеченного.
В одном из путешествий, на восточносибирской реке Тунгире,
Андреев и Турищев встретились с Иннокентием Селезневым, с которым
совершили немало походов в наиболее труднодоступные места
Олекмо-Витимского нагорья.
Два брата Селезневы жили в усадьбе на берегу Тунгира, примерно в
трехстах километрах от ближайшего жилья, и единственный путь к ним вел
по этой беспокойной извилистой реке. Они охотничали, рыбачили,
заготовляли для приисков по договорам голубику и черемшу. Старший
брат, Илларион, был вдов, имел двух дочерей, Настю и Машу. Второй
брат, Иннокентий, еще холостой, того же возраста, что и Андреев, жил в
той же большой избе. Женской частью хозяйства управляла сестра,
молодая вдова, и она же воспитывала обеих племянниц.
Удивительно дружная семья была так гостеприимна и уютна, что
Андреев никогда не проезжал мимо и старался подогнать отдых к
посещению дома Селезневых.
Не знавшие другой жизни, кроме таежной, проводившие на природе
большую часть времени, Селезневы сделались людьми редкой даже для
Сибири могутности и здоровья. Такие семьи Андреев встречал среди
алтайских староверов, поморов или заволжских степняков. Мужчины -
хмурые и добрые, громадного роста, выносливости и медвежьей силы,
женщины - крепкие, точно литые, мало уступающие в силе мужикам, всегда
веселые, проворные и смешливые. Семнадцатилетняя Настя и Маша, на год
ее моложе, спокойно, как на обычное дело, отправлялись на далекую
охоту в тайгу, били сохатых, медведей и рысей. На счету сестры Евдокии
значилось шесть медведей, у Насти - два, у Маши - один, но такой
громадный самец, что на его черную шкуру, снятую "ковром", с уважением
поглядывали и бывалые медвежатники.
Братья были любознательными и образованными людьми. Несмотря на
уединенное житье, они собрали большую библиотеку, выучили дочерей.
Неторопливые вечерние беседы с этими людьми острой наблюдательности и
здорового юмора приносили настоящее удовольствие. Ежегодная смена юных
коллекторов в экспедициях Андреева и Турищева обязательно влюблялась в
девочек Селезневых, и мрачные байроновские физиономии сопровождали
геологов до конца экспедиции. Две длиннокосые охотницы могли покорить
кого угодно удивительной для городских жителей отвагой, умением
управляться с самыми разными делами, неистощимым задором и весельем.
Девушки сопровождали Андреева в один из боковых маршрутов по
притокам Тунгира, и он мог оценить их искусство ходить, грести, вязать
плоты, рыбачить, разжигать костры. Каждая неизменно предлагала своему
очередному поклоннику бороться. На памяти Андреева только один раз
шутливая борьба закончилась поражением Насти. В тот год среди его
коллекторов был студент Прошко, получеркес-полуукраинец, черный,
угрюмый и очень сильный. Чтобы отомстить, Настя и Маша придумали
купаться. Тот, кто знает, что реки Восточной Сибири текут по вечной
мерзлоте и очень студены даже в разгар лета, может оценить подвох,
устроенный хитрыми девчонками. В самую жару девочки повели храброго
Прошко к причаленному на глубоком месте карбасу. Заставив его
отвернуться и ждать сигнала, они попрыгали в воду и поплыли, позвав
коллектора. Тот в мгновение ока разделся и нырнул прямо с борта.
Тонкий поросячий визг пронесся над рекой. Прошко, как ошпаренный,
выскочил на берег. Шестиградусная вода после тридцатиградусной жары на
воздухе была удачной местью. Как после признавался Прошко, "мене как
дрючком кто по башке хватив, в глазах потемнело, и я сознания
лишився". Но еще горше было, что "те клятущие девчонки плывуть соби да
плывуть!". Действительно, закаленным девушкам даже такой перепад
температуры оказался нипочем.
Однако храбрый черкес-украинец все же посватался к Насте. Может
быть, девушка и согласилась бы, но отец был категорически против.
Ребенок, еще три года расти ей надо, потом о замужестве думать.
На предложение Прошко подождать старший Селезнев только покачал
головой: "Тебе самому-то сейчас девятнадцать, так ты и через три года
будешь тот же щенок, для Насти не годишься. Настоящий жених должен
быть не меньше как на семь, а то и на все десять лет старше невесты.
Мы, сибиряки, так понимаем. Это у вас в России принято щенков женить,
так с того ни хозяйства, ни потомства хорошего". Вероятно, Селезнев и
не подозревал, что излагает принятые в Древней Элладе правила брака.
Вконец разобиженный, Прошко поехал дальше еще более мрачным.
Настя тоже погрустнела. Но на следующий год, когда Андреев
повстречался с Селезневым по дороге с прииска Калар и заехал на
Тунгир, Настя так же заразительно хохотала, как и прежде. На вопрос
Андреева старший Селезнев улыбнулся сурово и довольно: "Пока еще дурь
эту от них отвожу. Надолго ли, не знаю, больно самостоятельные
девчонки, без матери растут, эх!"
- А Евдокия Ефимовна? Она им как мать.
- В заботе-то как мать! А кофточки у всех трех одинаковы!
Ничего не понимающий Андреев оглядел смутившуюся Евдокию, которая
погрозила брату кулаком и выскочила за дверь.
В это же посещение Селезневых пришлось Андрееву быть свидетелем
еще одного сватовства. На этот раз "задурило", как выразился
Иннокентий, старшее поколение.
Верный товарищ Андреева, Турищев, давно присматривался к Дуне
Селезневой. Андреев знал, что у товарища крупные семейные нелады, но
все оставалось по-прежнему до последнего года.
Евдокия только что вернулась с Усть-Тунгира, пройдя за три дня
пешком без малого двести километров. Подвиг молодой женщины
окончательно сразил геолога, и тут же состоялось объяснение,
закончившееся полным поражением Турищева. Теперь байронический вид
принял уже старый товарищ. Но геологи не коллекторы и не ходят вместе,
а обязательно разъединяются, чтобы обследовать разные участки района.
Поэтому Андреев не мог видеть, насколько серьезны были сердечные
страдания товарища.
Только в конце экспедиции, когда оба наслаждались ослепительным
светом, теплом и прочим комфортом спального вагона в сибирском
экспрессе, особенно ощутительным после суровости проведенных в походе
семи-восьми месяцев, Турищев рассказал, как отвергла его Евдокия.
Просто и мудро она возразила на все убеждения: "Ты ученый и не
сможешь жить на воле все время, а я другой жизни не знаю и не хочу
знать. Видишь, не получится у нас: я уступлю - буду терпеть, пока
тоска не одолеет, ты уступишь - то же самое будет. Ученому без города,
а мне без тайги не житье".
На горячие убеждения Турищева, что одинокой, как она, жить
тоскливо, молодая женщина спокойно ответила, что найдет или не найдет
судьбу свою, но судьба эта здесь.
И, вспоминая все эти события, происходившие четверть века назад,
Андреев смотрел на взволнованное лицо Турищева и чувствовал, что
старый товарищ тоже заново переживает все прошедшее. Последний раз
виделись они с Селезневыми в 1935 году. За несколько минут выяснилось,
что Настя вышла замуж и уехала, а Евдокия тоже замужем, перебралась на
один из Нюкжинских приисков. Иннокентий провоевал всю войну, побывал в
Маньчжурии, женился еще в 1939 году, имеет сына и дочь,
председательствует в большой охотничьей артели, живет у порожистой
части реки Олекмы около Енюков, куда перебрался к нему с Тунгира и
старший брат, Илларион, с Машей и ее мужем. Дочь Иннокентия, Ирина,
окончила школу в Кудукельском интернате и курсы охотоведов, а сейчас
отец взял ее посмотреть Москву, куда и сам-то попал по-настоящему
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг