людей черное пальто Симы.
- А вы рыцарь, Иван Родионович, - нежно сказала позади него Сима,
- и это тоже хорошо, как ваш мысленный тост за ведьм. Но боюсь, что
вам предстоит еще одно испытание. - И она рассказала Гирину, что вчера
они с Ритой проверили свои четыре лотерейных билета. Выяснилось, что
Сима выиграла какой-то ковер стоимостью в сто двадцать рублей. -
Судите сами, на что мне ковер, - со смехом рассказывала Сима, а Гирин
откровенно любовался ее возбужденно блестевшими глазами на
зарумянившемся лице.
- И тут меня осенило, - продолжала Сима, еще больше краснея, -
это не вещь, а нечаянные деньги, и я могу их потратить на мечту. На
свиданье с морем, у которого я была лет шесть назад, во время
соревнований по дальности плавания. Теперь техника позволяет слетать в
Крым быстрее, чем съездить на Истру. Мне будет громадная радость, и
почему-то, - Сима опустила взгляд и договорила на одном дыхании, - мне
подумалось, что вам тоже было бы приятно съездить и... так захотелось,
чтобы вы побывали у моря вместе со мной. Вот! - И она в упор взглянула
на Гирина широко открытыми глазами, в которых он прочитал такую
детскую наивную надежду, что созревший в душе мужской отказ замер у
него на губах.
И еще он увидел в Симе поразительную беззащитность, главное
несчастие тонкой и нежной души, и тут же дал себе клятву никогда не
ранить это уже дорогое ему существо с гибким, сильным телом женщины и
душой мечтательницы девушки, покорявшей единорога в готических
легендах.
- Вы поедете, о-о, хороший, а я так боялась!
- Что я откажусь из-за того, что вы платите за билеты? И то, я
ведь собирался! - признался Гирин.
- Нет, не то, что наша поездка не состоялась бы. Другое!
- Ошибиться во мне?
- Да! - шепнула Сима, сияя, и протянула Гирину обе руки.
Так Гирин впервые в жизни попал в весенний Крым. Три дня
мелькнули с быстротой киноленты и в то же время были так насыщены
впечатлениями, что четко врезались в память всех пяти чувств. От
удобного кресла рядом с Симой в слабо освещенном самолете началось то
глубокое совместное уединение в природе, какое придало волшебный
характер всему путешествию. Ни Сима, ни Гирин не рассказывали друг
другу о себе, ни о чем не расспрашивали, радуясь теплой крымской
земле, горам и морю, весеннему, тугому от свежести воздуху.
Первый день они провели на склонах Ай-Петри, в колоннаде сосен и
цветущих ярко-лиловых кустарников, под мелодичный шум ветра и
маленьких водопадов, как бы настраиваясь на тот музыкальный лад
ощущений, какой получает каждый человек на земле Крыма, Греции,
Средиземноморья, понимающий свое древнее родство с этими сухими
скалистыми берегами теплого моря.
Затем Сима повезла Гирина в Судак, где километрах в двух за
генуэзской крепостью, на совершенно пустынном склоне берега рос ее
"персональный" сад - кем-то давно посаженный арчовый лес. От леска
широкая поляна с правильно расставленными, действительно как в саду,
кустами можжевельника сбегала к крошечной бухточке с удивительно
прозрачной водой, такой же зелено-голубой, как в бухте у Нового Света.
Сима, конечно, не выдержала соблазна и выкупалась, а потом,
разогреваясь, показала Гирину целое представление по вольной программе
гимнастики.
Последний день промелькнул в Никитском саду. Вдоволь
налюбовавшись кедрами и деодарами, простиравшими широкие пологи темных
ветвей, "священными" гинкго и южными длинноиглыми соснами, они уселись
под сенью исполинских платанов на скамью около каскада маленьких
прудов. Вода, уже пущенная в каскад, плескалась, переливаясь
миниатюрными водопадами, а за спиной звонко шелестела прошлогодняя, не
потерявшая величия пампасская трава. Сима, притихшая и задумчивая,
почти печальная, читала на память Гирину стихи Цветаевой.
Гирин уже знал, что Сима полна любви к русской старине, искусству
и обычаям. К русской природе, русским местам, таким, как их изобразили
великие художники Рерих, Васнецов, Нестеров: плакучие березы,
громадные ели, стерегущие тайну сказочного леса, заколдованные болота
со стелющимся голубым туманом и серебряным блеском месяца на зеркалах
неподвижной воды. Степные дороги и волнующиеся поля, курганы и
одинокие глыбы гранита или столбы древних памятников. Через эти теперь
навсегда изменившиеся ландшафты чувствуется связь с прошлыми
поколениями наших предков и тайнами собственной души. Гирин взрослел в
такое время, когда чересчур старательно искореняли все старорусское из
благих, но глупо выполняемых намерений изъять шовинистический и
религиозный оттенок из вновь создаваемой советской культуры. Гирин был
равнодушен к Древней Руси, но сейчас под влиянием Симы к нему пришло
хорошее чувство интереса к русской старине и единства с жизнью своих
предков.
Прежде Гирин не любил и не понимал поэзии Цветаевой, но Сима
открыла в ее великолепных стихах глубокую реку русских чувств,
накрепко связанных с нашей историей и землей.
Под аккомпанемент первобытных звуков льющейся воды, шелестящей
травы и отдаленного плеска моря, в прозрачных, как газовая ткань,
весенних сумерках, она читала ему "Переулочки" - поэму о колдовской
девке Маринке, жившей в переулочках древнего Киева. Молодец Добрыня
едет в Киев, и мать не велит ему видеться с этой девушкой, потому что
она превращает добрых молодцев в туров. Конечно, Добрыня первым делом
разыскивает Маринку. Той нравится Добрыня, и начинается заклятие.
Сперва чарами природы, потом телом прекрасным, потом ликом девичьим...
Мороком стелется, вьется вокруг него колдовство, и вот только две души
- ее и его - остаются наедине, заглядывая в неизмеримую глубину себя.
Сгущается морок, и, наконец, удар копытом, скок, и от ворот по тонкому
свежему снегу турий след.
Сима читала поэму, склоняясь все ближе к Гирину, и тот видел, как
озорные огоньки все чаще загораются в ее потемневших глазах. Она
входила в роль ведьмы, дразняще изгибая тело и приближая лицо к лицу
Гирина, точно и в самом деле заглядывая в глубины его души.
- Море, деревья, трава и мы, - сказала Сима низко и глухо,
каким-то чужим голосом.
Гирин поддался колдовской силе, исходившей от девушки, ее
близкому горячему дыханию, упорному взгляду. Забыв об осторожности, он
приказал Симе подчиниться. Девушка, сникнув и опустив ресницы, припала
к его груди. Гирин схватил ее, крепко прижал к себе и поцеловал в
губы. По телу Симы волной прошла судорога, оно стало твердым, точно
дерево, но Гирин уже опомнился и отпустил девушку. Она вскочила,
залитая румянцем смущения, поднесла пальцы к вискам и села, опустив
голову, подальше от Гирина.
- Ох, как глупо все получилось, - с усилием произнесла Сима, - я
не понимаю, как это вышло. Ой, как нехорошо!
- Что ж тут плохого, - улыбнулся Гирин, - мне кажется, что все
очень хорошо! Лучше быть не может!
- Вы ничего не поняли! - с возмущением воскликнула Сима. - Так
нельзя, ведь я еще не пришла совсем. Захотелось созорничать, и вместо
того, как будто мою волю смяло, и я стала покорной, как... раба. Так
мечтает Рита, а я... я не могу.
- Простите меня, Сима, - серьезно и печально сказал Гирин, беря
руки девушки, - когда-нибудь вы поймете, что здесь виноват и я.
Забудем это. Считайте, что ничего не случилось!
Сима слабо улыбнулась, но весь путь до Симферополя держалась
слегка отчужденно, часто задумываясь. Только в самолете былая
доверчивость вернулась к ней, и она сладко дремала на плече Гирина, а
тот сидел недвижный, как изваяние, опасаясь нарушить драгоценное
чувство близости своей спутницы.
Внезапно он понял, насколько психологически верна поэма
"Переулочки". Ступень за ступенью, отрываясь от элементарных чувств,
восходит сознание ко все более широкому восприятию красоты.
"Отлично, - решил Гирин, - вот и заглавие для реферата лекции,
который хотят опубликовать художники: "Две ступени к прекрасному".
Глава шестая
ТЕНИ ИЗУВЕРОВ
Гирин встретил Симу на широких ступенях Библиотеки имени Ленина,
и они вместе направились в Музей книги. Там не было особой
средневековой комнаты - "кабинета Фауста" с готическими сводами, узким
окном и тяжелой мрачной мебелью, какая поражает посетителей
Ленинградской публичной библиотеки. Но и вполне современное помещение
казалось угрюмым от громадных книг в толстых кожаных переплетах,
хранящих следы железной оправы от эпох, когда книги приковывались
тяжелыми цепями. Сима вся подтянулась и шла, осторожно ступая, будто
опасаясь западни. Они вполголоса приветствовали знакомого Гирина -
хранителя средневековых инкунабул. Тот подвел их к отдельному столу,
на котором лежала порядочно потрепанная книга толщиной более
полуметра, в гладком переплете из побелевшей кожи.
- Он? - односложно спросил Гирин.
- Он, "Молот". Издание примерно пятое, конец пятнадцатого века.
- Сколько же изданий насчитывает эта проклятая книга?
- Двадцать девять, последнее в 1669 году, первое в 1487-м.
Неслыханное количество для тех невежественных веков!
Гирин хмыкнул неопределенно и угрюмо. Хранитель книг сделал
приглашающий жест и удалился. Гирин медленно подошел к столу, глядя на
книгу, и стоял перед ней так долго, как будто забыл обо всем в мире.
Сима с любопытством наблюдала, как изменилось доброе лицо, уже
становившееся для нее близким. Оно стало жестким, суровым, а
сузившиеся, холодные глаза, казалось, принадлежали безжалостной
мыслящей машине. Сима подумала, что таким должен быть Иван Родионович
в часы неудач или поражений, неизбежно сопровождающих настоящую
творческую деятельность.
Не оборачиваясь к своей спутнице, Гирин молча раскрыл толстый
кожаный переплет. Сима увидела крупные, видимо рисованные, буквы
заглавного листа, сохранившие свою грубую четкость. Латинские слова в
готической прописи были совершенно непонятны Симе, и она перевела
вопрошающий взгляд на Гирина. Беглая гримаса отвращения исказила его
хорошо очерченные губы, неслышно читавшие заглавие загадочной книги.
Он очнулся, только когда она коснулась его руки.
Лежавшее перед ним чудовище вызывало гнев и боль, породившие, в
свою очередь, яростную скачку мыслей. Гирин увидел страшный мир
европейского позднего средневековья, словно отрезанный от всей
просторной и прекрасной земли, тонувшей во мгле отравленного злобой,
страхом, подозрениями религиозного тумана. Тесные города, где в
ужасной скученности и грязи жило стиснутое крепостными стенами
рахитичное население, променявшее чистый воздух полей на нездоровую
безопасность. Но в полях обитатели небольших деревень тоже жили под
вечным страхом грабежей, внезапных поборов, голода от частых
неурожаев. Запуганные люди находились в жестоких клещах военных
феодалов и отцов церкви, более мстительных, изворотливых и
дальновидных, чем владетельные сеньоры. Непрерывные угрозы всяческих
кар за непослушание и вольнодумство сыпались от власти светской и
духовной на головы, склонявшиеся в покорности. Ужасные муки ада,
придуманные больным воображением, сонмы чертей и злых духов незримо
витали над психикой легковерных и невежественных народов, давя ее
неснимаемым бременем.
Как психологу, Гирину была совершенно ясна неизбежность
возникновения массовых психических заболеваний. Деспотизм воспитания
семьи и церкви превращал детей в фанатиков-параноиков. Плохая, нищая
жизнь в условиях постоянного запугивания вызывала истерические
психозы, то есть расщепление сознания и подсознания, когда человек в
моменты подавления сознательного в психике мог совершать самые нелепые
поступки, воображать себя кем угодно, приобретал нечувствительность к
боли, был одержим галлюцинациями. Необыкновенное число паралитиков
было среди мужчин. Психические параличи, подобные болезни матери Анны,
были попыткой бессознательного спасения от окружающей гнусной
обстановки. Но еще тяжелее была участь женщин. Вообще более склонные к
истерии, чем мужчины, вследствие неснимаемой ответственности за детей,
за семью, женщины еще больше страдали от плохих условий жизни.
Беспощадная мстительность бога и церкви, невозможность избежать греха
в бедности давили на и без того угнетенную психику, нарушая нормальное
равновесие и взаимодействие между сознательной и подсознательной
сторонами мышления.
Заболевания разными формами истерии неминуемо вели несчастных
женщин к гибели. Церковь и темная верующая масса всегда считали
женщину существом низшим, греховным и опасным - прямое наследие
древнееврейской религии с ее учением о первородном грехе и проклятии
Евы. Кострами и пытками церковь пыталась искоренить ею же самой
порожденную болезнь. Чем страшнее действовала инквизиция, тем больше
множились массовые психозы, рос страх перед ведьмами в мутной
атмосфере чудовищных слухов, сплетен и доносов. Перед мысленным взором
Гирина пронеслись солнечные берега Эллады - мира, преклонявшегося
перед красотой женщин, огромная и далекая Азия с ее культом
женщины-матери... и все застлал смрад костров Европы. Чем умнее и
красивее была женщина, тем больше было у нее шансов погибнуть в
страшных церковных застенках, ибо красота и ум всегда привлекают
внимание, всегда выделяются и падают жертвой злобы, вызываемой ими в
низких душах доносчиков и палачей...
Гирин провел рукой по лбу и увидел встревоженное милое лицо Симы.
- Что с вами? - спросила она.
- Простите меня, Сима, - выпрямился Гирин. - Слишком велика моя
ненависть к этому позору человечества, и я никак не могу подняться на
высоту спокойного и мудрого исследования прошедших времен. Мне
кажется, что я сам становлюсь участником злодеяний и несу за них
ответ. Так вот, книга, лежащая перед нами, - это чудовище, замучившее
несметное число людей, главным образом женщин. Мне противно трогать ее
страницы, с них, кажется, и сейчас капает кровь. Это "Молот ведьм" -
"Маллеус малефикарум", сочиненный двумя ученейшими монахами
средневековой Германии - Шпренгером и Инститором. Руководство, как
находить ведьм, пытать их и добиваться признания.
- Это вы хотели показать мне? Зачем?
- Чтобы вы острее почувствовали страстную, от всей души
убежденность в собственной правоте, в верности своих суждений, ту
убежденность, которая составляет силу интеллигентного человека и
которой часто не хватает вам, женщинам. Устроенная мужчинами культура
даже в своих высших формах кое в чем грешит... даже теперь!
- Оправданием сильного пола и осуждением слабого?
- Да, в самых общих чертах. Но начало этого лежит глубоко, тому
доказательство "Молот".
- Неужели он только касался женщин? А колдуны?
- Находились в числе несравненно меньшем. Самое название книги
"Маллеус малефикарум" говорит об этом. - Гирин начал читать по-латыни,
и звучные четкие слова казались ударами молотка. - "Маллеус
малефикарум: консэквэнтер хэрэзис децэнда эст нон малефикорум сэд
малефикарум ут а поциори фиат деноминацио". "Молот злодеек, поскольку
эта ересь не злодеев, а злодеек, потому так и названо!" - Гирин
перевернул несколько страниц и продолжал, уже прямо переводя с латыни:
- "Если бы не женская извращенность, мир был бы свободен от множества
опасностей. Женщины далеко превосходят мужчин в суеверии,
мстительности, тщеславии, лживости, страстности и ненасытной
чувственности. Женщина по внутреннему своему ничтожеству всегда слабее
в вере, чем мужчина. Потому гораздо легче от веры и отрекается, на чем
стоит вся секта ведьм..." Ну, здесь половина страниц занята
перечислением гнусностей женского пола, взятых у древнехристианских
писателей, вроде Иеронима, Лактанция, Иоанна Златоуста. Даже у
древнегреческих, вроде больного истерией Сократа. Хватит, пожалуй?
- Но что же дальше? - воскликнула Сима. - Не в одной же только
глупой брани по адресу женщин ужас этой книги?
- Конечно, нет! Это все, так сказать, подготовка для того, чтобы
ожесточить сердце судей-мужчин.
- И?..
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг